Навь и Явь (СИ) - Инош Алана - Страница 72
- Предыдущая
- 72/305
- Следующая
Кроме мяса были ещё варёные овощи и пресная лепёшка. Икмара велела Северге съесть всё тут же без остатка, чтобы никто не заметил уловки, а потом напоила её водой вдосталь.
От соседей по ямам, впрочем, это не укрылось. Их наставники и не думали им помогать, и на следующий же день во время кормёжки Северга услышала ябедливый голос одного из своих обидчиков:
– А Северге ночью Икмара жратву приносила. Разве так можно? Почему нас кормят всякой тухлятиной, а ей – такое послабление?
– Разберёмся, – ответил надзиратель.
Это была первая и последняя попытка Икмары подкормить Севергу. Но даже не это удручало молодую ученицу – больше всего она опасалась, как бы и Икмаре не досталось от бешеного Боргема. Чего худого, и её бросят в яму… Впрочем, если новичков драли в хвост и в гриву, то старших учеников уже не подвергали таким унизительным наказаниям, да и не за что их было, собственно, наказывать: вышколенные суровым воспитанием Боргема, они почти никогда не нарушали правил. Но Икмара не только осмелилась возражать главному наставнику, но и попыталась смягчить Северге пребывание в яме. Неужели ей это сойдёт с рук? Северга почти не спала, мучимая иголками беспокойства, а тут ещё соседи по ямам – уже не однокашники, а самые настоящие недруги – донимали её своим злорадством:
– Ну что, сука, съела? Думала, тебе легче будет? Не-е-ет, будешь сидеть наравне с нами, нюхать дерьмо и жрать то же, что и все!
А потом над решёткой показалось, вызвав затмение Макши, подпоясанное ремнём барабанно-тугое пузо самого Боргема. Осмотрев внутренность ямы и отметив разлагающуюся кучку нетронутой пищи, он хмыкнул.
– Гордая, значит? Сдохнешь, но с пола жрать не будешь? Ну, поглядим, поглядим.
Впрочем, наученная опытом первого заключения, Северга ловила еду ещё до того, как та касалась загрязнённого нечистотами пола; однако не всегда бросаемое надзирателями было пригодно в пищу: зачастую узникам швыряли подпорченные остатки и объедки. Не утерпишь, сожрёшь – и кучка дерьма в углу увеличится вдвое за одну ночь, а рези в животе окончательно лишат и без того хрупкого сна. Слушая стоны своих соседей, сопровождаемые сногсшибательной утробной вонью, Северга предпочитала голод. Да и зловоние, плотным облаком окружавшее ямы, порой отбивало всякое желание есть.
Она подтягивалась на решётке, чтобы не терять мышечную силу из-за вынужденной малоподвижности в своём вонючем каменном «гробу», причём использовала два способа: двести раз – на руках, ещё двести – вниз головой, прочно зацепившись за ячейки ступнями. Потом – небольшой отдых, после чего – ещё столько же упражнений. Выполняя утром три таких подхода, а вечером – два, Северга и некоторым образом спасалась от скуки, и не давала своему телу сникнуть. Еда порой всё-таки была годной, и силы мало-помалу восполнялись, а когда уж совсем невозможно было притронуться к обеду, Северга глотала комочки хмари: они снимали головокружение и проясняли ум, разливая по телу волны живительного тепла.
По окончании срока наказания Северга, в отличие от своих врагов, выбралась из ямы без посторонней помощи – ничуть не ослабевшая, злая, мрачная и готовая огрызаться. Однако её грозный рык соскользнул в смешной щенячий скулёж, когда она увидела Икмару, встречавшую её у края темницы. На её безмолвный вопрос: «Как ты? Тебе тоже досталось?» – зеленоглазая наставница только устало улыбнулась. И снова – каменная купель, вода с травяным отваром и простое мыло. Намылив мочалку, Икмара сама растирала Севергу, и её чуткие сильные пальцы попутно изучали мышцы ученицы. Одобрительная улыбка отразилась в её глазах.
– После таких отсидок изрядное количество времени уходит на восстановление, но у тебя обошлось почти без потерь. Занималась?
Северга кивнула.
– Нет ничего губительнее, чем неподвижность, – проговорила Икмара, с задумчивой лаской прощупывая каждый бугорок, каждую впадинку. – Тело должно работать. Твоё тело – сокровище. Хотела бы я таким обладать!
Колдовски-ядовитая сладость зелени её глаз приблизилась, и Северга ощутила на своих губах её дыхание. Нечто странное? Нет, скорее, нечто родное и знакомое, давно желанное – то, к чему втайне лежала душа Северги с самых первых проблесков самосознания. Кожа матери цвета топлёного молока и пьянящее совершенство женского тела, нежного и сильного одновременно, прекрасного и грозного, животворного и смертоносного.
В тот же вечер она снова предстала перед Боргемом – замкнутая, недоверчивая, враждебная ко всем и всему. Главный наставник не кричал, не брызгал пенной слюной, не сверкал угольками глаз и не выпячивал устрашающе ковш своей челюсти; глянув на Севергу спокойно и проницательно, он усмехнулся:
– Что, злишься на меня? А зря. Из всего можно извлечь урок. Пройдя через это, ты уже мало чего будешь бояться на свете. Никакой вражеский плен тебя не сломит. Да, да, я знаю, что ты сейчас скажешь, – перебил он открывшую было рот Севергу насмешливым взмахом руки: – «Я лучше сдохну, чем попаду в плен!» Все вы так говорите, забывая о том, что не обязательно умирать. Можно выжить и вернуться. Ступай.
Продолжилось ли противостояние Северги и её недругов? Оно могло длиться бесконечно, но через короткое время после отсидки в яме Чeзмил, верховодивший всей этой шайкой, сорвался в ущелье и разбился насмерть – его расколотый вдребезги череп и разбрызганные по камням мозги не оставляли ему никакой возможности выжить. Особого расследования не проводилось, всё списали на несчастный случай, хотя у Северги вопросов было много, и в частности – почему он при падении не воспользовался мостом из хмари? Значило ли это, что он падал, будучи без сознания? Вывод напрашивался сам, сладко язвя сердце Северги и впрыскивая ей в кровь тёмную радость и холодящее удовлетворение.
Она ворвалась в комнату Икмары без стука. Та нежилась в купели, и Северга застыла в немом восхищении перед грозной красотой её нагого тела, обнимаемого горячей водой. Кожа – нет, не топлёное молоко, темнее; скорее – травяной отвар, чуть-чуть подкрашенный молоком. Каждый мускул читался под нею, пружинисто-твёрдый, шелковистый, тугой. Обманчивая хрупкость ключичных ямок над водой, нахально вздёрнутые коричневые соски… А рука, отдыхающая на краю купели! О, сердце Маруши, что за сила пропитывала эти изгибы! Не грубоватая, а особая, изящно-коварная, опасная, какая могла быть только у женщины-воина. Расслабленное, блестящее от испарины лицо застыло в маске покоя: кисловатая, хитрая зелень глаз пряталась под сомкнутыми ресницами, и даже жёсткая линия сурового, почти мужского рта казалась мягче.
– Что тебе? – бархатно-грудным, растомлённым голосом спросила Икмара, приоткрыв веки.
А Северга уже забыла, что хотела спросить. Откровенная красноречивость её взгляда отразилась в глубине глаз Икмары лукавой искоркой; пошевелившись в воде, она подмигнула Северге.
– Иди сюда. Мне скучно одной мыться, да и спинку потереть некому…
Что это? Просьба, приказ? Впрочем, это не имело значения, потому что Северга уже сбросила куртку-безрукавку и вышагнула из штанов, околдованная и потерявшая волю. Вода мягко, ласково и щекотно обняла и её, а тут ещё – ноги Икмары переплелись с её ногами… Совсем как во время «обряда посвящения», когда та сказала: «Рановато, но мне нравится ход твоих мыслей».
- Предыдущая
- 72/305
- Следующая
