Наследники Скорби - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка" - Страница 29

• Предыдущая
• 29/85
• Следующая

— Очнись!!!

Но Любляна вдруг с невиданной силой стряхнула тонкие руки и оттолкнула назойливую помеху прочь. Да так оттолкнула, с такой силой, что Клёну швырнуло прямиком в поленницу. Падая, девушка запнулась о деревянные козлы для распилки дров, неловко повалилась спиной назад и крепко ударилась затылком. На миг перед глазами помутилось, вдруг показалось — она снова в доме, замелькали какие-то образы: братья, сестры, воющая Юрса, а потом в голове прояснилось, и несчастная поняла — все происходит въяве!

Неловко, держась за выступающие из поленницы дрова, Клёна поднялась на ноги и в лунном сумраке увидела, как тянутся за матерью из ворот ребятишки.

— Нет… нет… нет!

Она кинулась следом, схватила меньшую сестрицу за косу, дернула к себе, влепила пощечину, надеясь тем самым растормошить девочку, но тонкая семилетка вывернулась и вцепилась ей в волосы, дернула несколько раз изо всей силы, а потом еще и укусила за ослабевшую руку. Клёна охнула и выпустила тонкую косичку.

— Стойте! Да стойте же! — она закричала, срывая голос. — Любляна! Желан! Цветава! СТОЙТЕ!!!

Девушка кричала, подбегала к каждому, хватала, пыталась трясти, но идущие прочь из деревни люди не слышали ее криков, не внимали ее ужасу. Отталкивали только и вырывались.

— Дядька Водим! Да что же?.. — она с ужасом оглядывалась вокруг, судорожно прижимая ладони к лицу.

Все поселение поднялось. Дворы распахнуты, двери настежь, и люди идут, идут, прочь идут! Дети, взрослые…

— Дядька Водим! — девушка подбежала к старосте и повисла на нем, заливаясь слезами отчаяния. — Очнись! Очнись!

Ее снова ударили. Рука у старосты была тяжельше теткиной. Клёну снесло прочь, швырнуло об чьи-то ворота и торчащую из них железную скобу. Девушка сползла по иссохшим доскам на землю.

В этот миг завыли собаки. Все разом.

Словно сквозь толщу воды Клёна услышала эту жалобную возносящуюся к холодным звездам песнь отчаяния. В голове толчками, в такт биению сердца пульсировала боль, к горлу поднималась тошнота, мир вокруг кружился. Девушка попыталась подняться на ноги, но смогла только встать на четвереньки.

Растрепавшаяся косища перевалилась через плечо и тянула голову к земле. Тьма перед глазами качалась и плыла.

— Мама… — Клёна упала лбом в землю. Подняться не было сил.

И в тот миг, когда она плавала между явью и забытьем, тоскливому собачьему вою, поднявшемуся над деревней, ответил другой — протяжный, многоголосый. Волчий.

Девушку подкинуло с земли.

Оборотни!

Клёна пыталась оглядеться, но избы, ворота, тын вдали — все пестрило, неслось в свистопляске головокружения. От этого тошнота усиливалась, а земля под ногами раскачивалась так, что девушка снова рухнула на колени.

— Мама… Эльха…

Клёна уронила тяжелую от боли голову на руки. Она не могла ни бежать, ни идти, ни даже ползти.

У-у-у-у-у!!!

Этот вой раздался уже не за тыном. Выло совсем рядом. В деревне. Среди домов.

Малыши! Тетка Любляна!

Девушка рывком поднялась и замерла, раскачиваясь. Смазанные тени выныривали из тьмы. Где-то кидалось, рычало, каталось по земле, хрипело, булькало, влажно трещало. Но у нее так шумело в ушах, что все происходящее казалось дурным сном.

— Эльха! Эльха, где ты?! — ей казалось, она кричит, но на деле — лишь негромко шептала. — Эльха!

И вот огромный черный во тьме зверь метнулся из мрака. Скользящая тень вытянулась в прыжке. Клёна замерла, понимая, что все… для нее все закончилось. Навсегда. Как закончилось все для тетки Любляны, для малышей, для знахарки, лечившей Эльхину руку, для старосты, для… для всех, кто жил в здешнем печище.

Но между ней и смертью вынеслось что-то свирепое и рычащее.

Волколак припал к земле. Мир вокруг Клёны вертелся столь сильно, что она не смогла разобрать, что случилось, не увидела и яростной схватки. Лишь услышала, как взревел зверь, как свирепо и зло зарычала собака. Кое-как поднявшись на ноги, девушка побежала прочь, но на втором шаге споткнулась, упала и дальше поползла на четвереньках, не видя куда. Она ввалилась на ближний двор и там уже отыскала ледник. Несчастная не помнила, как поднимала тяжелую крышку погреба, не помнила, как опускала ее обратно, не помнила, как кубарем катилась в темноте по ступенькам и упала на кадушки, бочонки, вязанки чего-то мягкого, кринки. Она уже не чувствовала боли, потому что сознание ее покинуло.

Клёна пришла в себя с восходом солнца. Тонкие косые лучики просачивались через щель криво закрытой крышки ледника. Девушка лежала, скорчившись среди опрокинутых горшков и мешков. Ее трясло от холода, боли и пережитого ужаса.

Даже в лихорадочном забытьи она слышала крики, рычание, вой, звуки раздираемой плоти, ржание лошадей, испуганное мычание коров, лай, блеянье…

Голова болела и кружилась так, словно по ней ударили молотком. Крепкие кулаки у старосты. Девушку тошнило, несколько раз вырвало. Страх, боль, отчаяние — все смешалось, подступило к горлу, душило, да только рыдания никак не могли прорваться, словно что-то мешало им, застряв в гортани костью.

Но острее прочего было чувство вины. За всех, кто погиб. За Эльху.

Что она скажет матери? Что скажет отчиму? Почему не уследила за меньшим братом? Сама вон схоронилась, коровища…

Выбраться из ледника Клёна смогла лишь с четвертой попытки. До этого — падала со ступенек, не сумев сдвинуть тяжелую крышку. Когда же деревяшка поддалась, сияние солнца ослепило, а в лицо ударил запах крови, что вызвало новый прилив головной боли. Девушка вылезла из своего укрытия и едва не четверть оборота лежала, скорчившись на земле. Потом поднялась, отыскала взглядом приставленные к стене коровника вилы, взяла их и, опираясь, как на посох, побрела со двора.

Головокружение мешало видеть, яркий дневной свет резал глаза, к горлу опять подступила тошнота, но все, что Клёна могла исторгнуть из себя, она исторгла еще накануне, поэтому теперь лишь надсадно кашляла и покрывалась испариной.

Открывшаяся картина была страшна. У ворот лежала разорванная на две части собака — матерый кобель до последнего защищал человека. Это он дал Клёне возможность добежать до ледника… Всюду, сколько хватало глаз, были разбросаны окровавленные останки — страшные, обглоданные, изуродованные, растерзанные.

Клёна смотрела и не узнавала хорошо знакомую ей весь. На натоптанных тропинках чернели кровяные лужи, некоторые ворота хранили следы глубоких когтей, и всюду — тела, тела, тела… Точнее куски мяса, более не имевшие сходства с людьми. Но среди этих кровяных растерзанных груд могла лежать тонкая девичья рука или детская босая ножка, или…

Девушка упала на колени и закричала, почему-то зажав рот ладонями. Она кричала, надеясь, что вот-вот кость, застрявшая у нее в горле, сломается, и рыдания хлынут из груди, а слезы — из глаз. Она захлебнется в ужасе и боли, но потом сможет дышать, сможет думать… Не получилось. Она кричала и кричала, потом хрипела, потом скулила, а потом и вовсе замолчала. Поднялась, опираясь на свои вилы.

Солнце стояло в зените. Над растерзанными телами кружили мухи. К вечеру на такой жаре мертвая плоть начнет смердеть. А ночью придут Ходящие. Придут, потому что почуют запах человека. Живого человека. Ее — Клёны — запах. В этот раз добыча волколаков была слишком велика, они опьянели от крови и не стали искать последнюю жертву. Но ночью… Ночью они придут снова.

Клёна сидела на земле. Мир вокруг раскачивался. Она пережила эту ночь, но не переживет следующую, если не придумает, куда спрятаться. Остаться в деревне она не может. Потому что защиты тут нет ни на одном доме, да что там — на доме! — волколаки как-то ворвались в поселение, несмотря на обережный круг! А еще… тут всюду лежали мертвецы. Клёне даже представить было страшно, что она запрется в какой-то избе, а вокруг будут лежать груды мертвых тел, источающих смрад.

Девушка еще оборот бродила по деревне, в надежде отыскать хоть кого-то выжившего — лошадь, овцу, собаку ли. Впусте. На людей она старалась не смотреть, чтобы не узнать в растерзанных тех, которого хорошо помнила, кого видела живыми еще накануне.

• Предыдущая
• 29/85
• Следующая