Соавтор неизвестен (СИ) - "Старки" - Страница 20
- Предыдущая
- 20/45
- Следующая
— Не знает. И, наверное, ненавидит меня.
— Ты мне расскажешь всё, как было? И раскроешь все имена?
— А зачем тебе имена? Пусть будут те, которые ты придумал, тем более что некоторые из них созвучны с настоящими.
— Хорошо. Пойдём пить чай.
Давид сидел на табуретке, завернувшись в плед, он никак не мог согреться. Сергей, наоборот, был разгорячён и суетился на кухне босиком. Ему вдруг захотелось не только чай пить, но и плотно поесть, поэтому он достал сковороду и стал жарить глазунью сразу из пяти яиц.
— Скажи, а то, что предложил Макс Давиду в твоём изложении, так и с тобой было?
— Да. Я был ужасно разочарован в нём. Я думал, что он мне поможет, пожалеет, что он человек. А ему были нужны документы.
— Но ты стал их искать в доме у своих хозяев? Чёрт, буду их называть Голиковыми.
— Не сразу. Я про этот разговор с Максом вообще долго ещё не вспоминал. Я был на него зол, да и не видел его несколько месяцев. Кроме того, псих поутих на время. Думаю, что отец его испугался пятен на моей шее, когда нужно было доктора вызывать. Испугался огласки, ну и пригрозил сыну. После болезни я месяца два жил неплохо: спал у себя в комнате, носил нормальную одежду, никто меня не бил и не подвешивал. Псих только щипал при встрече, мерзко ухмылялся, обзывал, разумеется, всяко… Один раз в угол меня поставил, прикинь! За двойку в дневнике. Радел типа о моей учёбе. Придурок! Потом приступ садизма постепенно опять им овладел. Сначала на восьмое марта он повёл меня как «свою девочку» на вечеринку в клуб «Обойма». Сказал, что не желает бабам устраивать халявный праздник, что типа «у него есть своя баба, пусть отъебутся». Позор. Напялил на меня платье, вот такой длины, — Давид откинул плед и показал ребром ладони середину бедра, — вот с такущим вырезом — так, что у меня даже соски было видно! Намазал меня всякой хуйнёй. И всё через пинки, попробуй не пойди. Почти весь вечер сидел на диванчике, меня обжимал, коктейли мне заказывал, ржал над моими жалкими попытками протестовать. И дружки его такие же — пресмыкающиеся, весело им, видите ли! Ужрался он там до чёртиков, я его чуть ли не на себе пёр. И после этого его опять повело в мою сторону. Новый марш-бросок по магазинам за всякой скотской одеждой, наручники опять вытащил, есть заставлял без ложек-вилок. Узнал, что я курить начал — заклеил мне рот лейкопластырем и так в школу отправлял. А там все кивали, поддакивали! «Ах, так и надо отучать молодёжь от дурных привычек!» Но я всё равно не думал о словах Макса. Вспомнил только летом. Мне удалось сбежать в июле, так как Антон улетел отдыхать куда-то на море, по-моему, в Доминикану. Меня сначала нормально охраняли, а потом расслабились, видя, что я пай-мальчик: книжки читаю, по кухне помогаю, с собаками во дворе дружу. Даже разрешили тогда гостя принять: Илюха приходил. Ну вот… Я собак прикормил, они меня и пропустили ночью. Я удрал недалеко. Там в километрах двадцати деревенька есть — Будёновка называется. Вот туда на рейсовом автобике добрался, сначала хотел к какой-нибудь бабусе наняться на огороде помогать за жрачку, но потом увидел дома брошенные. В один и заселился. Познакомился с дедком одним, он научил печь разжигать, картошки давал, молока за то, что я пас его козу, а корову с утра к общему стаду отгонял. Вот коза была! Упрямая, злющая! Мы с дедком по вечерам курили вместе на завалинке, он мне всякие страсти про лагеря рассказывал, про колхоз старый, про каких-то агрономов-негодяев. А меня не спрашивал ни о чём. Я уже мечтал перезимовать в этой Будёновке. Долго я там прожил! Почти оттаял. Но меня нашли. Хрен знает как. В этот раз без Макса. Лично псих за мной приехал, лично бегал за мной по полю среди картофеля и сам прыгал в реку, куда я сиганул от безысходности. Чуть не утопил меня, урод! Короче, после тех побоев, когда я голый, исполосованный его сатанинским ремнём, лежал на собачьей подстилке, я и вспомнил слова Макса. Стал соображать, что без его помощи не сбежать. И, конечно, я понимал, что бумаги эти в кабинете у Юрия этого, Владимировича. И, скорее всего, это та самая папочка в сейфе, что я видел. Кстати, сейф я обнаружил случайно, никакой кнопки на столе не увидел. Я башкой ударился о край стола, и оттуда выехала маленькая панель, там и была кнопка. Более того, там и был блокнотик с цифрами и буквами. Я решил, что достану эту папку и передам Максу. Правда, как это сделать? Я не знал. И я стал присматриваться, прислушиваться. Узнавать о взаимоотношениях Голикова и Бархатова. Хм… Да и Макс, как только узнал, что меня нашли, прирулил к Тоше, типа в гости, зашёл ко мне, потрепал по щеке, подмигнул. Мы оба понимали, что он пришёл напомнить, намекнуть, что договор в силе.
— А как мать Антона ко всему этому относилась? Ведь не слепая же она!
— Думаю, что плохо относилась. Но она многого не знала, меня почти не видела, все эти его извращения с поводками и беличьим костюмом как-то мимо неё прошли. Правда, я слышал пару раз, как она ругала сыночка из-за меня и всхлипывала надо мной, избитым. Она даже на мои дни рождения мне подарки делала и устраивала чаепитие с приторно-восторженными речами и угощениями. Подарки, кстати, нормальные. Рюкзак крутой, планшет, одежду, плеер. Последний, между прочим, — единственное, что сохранилось у меня от предыдущей жизни. До сих пор работает… Ты все пять яиц слопал? Вот слон!
— Ну а в школе? — Сергей второй раз поставил чайник на плиту. — Какая бы ни была влиятельная семья Голиковых, игнорировать факты постоянного избиения несовершеннолетнего, да ещё и усыновлённого, невозможно! Любой учитель мог написать если не местному прокурору, то в Москву, вплоть до уполномоченного по правам ребёнка. Не нашлось ни одного здравого взрослого? Как так?
— В основном все боялись Голиковых, да и думали, что я такой-сякой, совсем пропащий. В школе говорили, что я сбегал, потому что воровал деньги у своих благодетелей. А раз я был необщительный, замкнутый, то слава неблагополучного подростка с тяжёлой судьбой прочно закрепилась за мной. Хотя однажды в гимназию таки приезжали по мою душу, какая-то женщина в погонах, сюсюкала, спрашивала, как мне живётся у Голиковых, как я питаюсь, есть ли у меня комната… Ну дурь! Неужели запуганный, обозлённый ребёнок будет жаловаться? Да ещё и такой мадаме, что за версту несло пиететом перед мэром всемогущим. Но потом, правда, уволился и уехал из города наш физрук — Рудик. Илюха мне сказал, что из-за меня, что он куда-то написал про меня, про бесконечные синяки и ссадины. И та мадама приезжала якобы с проверкой. А Рудик потом исчез из города. Я не любил его, слишком уж он суров был с мальчишками, мог матом послать, это с мажорными-то детками! Мне он не нравился, мужлан, сдвинутый на военной подготовке и на волейболе. Но вот получается, что он единственный, кто попытался что-то для меня сделать. И где он сейчас?
Сергей налил ещё чаю и кивнул на раскрытую пачку печенья:
— Съешь хоть что-нибудь, дистрофик. Н-да… не все те, кто нам не нравится — враги. Получается, что ты прожил там девятый, десятый, одиннадцатый класс, три года…
— Три года и три месяца.
— Как ты терпел? Не представляю.
— А должен был руки на себя наложить? Или его убить? И то, и другое у меня было на уме. И то, и другое в результате повернулось против меня. Сначала я решил убить его. Не то чтобы «решил», так само получилось. Я в десятом классе учился, это осенью было. У психа что-то там не клеилось, какие-то проблемы были. Злющий стал, пропадал сначала целыми сутками где-то, к моему счастью; но однажды прихожу домой из школы, он сидит на барном столике в пати-комнате, пьёт. Рядом целая батарея разнокалиберных бутылок выстроилась. Он увидел меня на лестнице, заорал, чтобы я к нему шёл. В общем, ему с горя захотелось, чтобы я его развлёк. «Ты, сучёныш, — говорит он, — гимнастом же был! Ну-ка изобрази тут фигуру позаковыристее!» И показывает на пилон, шест для танцев и пластики. Я сначала подумал, что если зависну повыше как-нибудь неэстетично, покорявее, он и отстанет. Бросил рюкзак в сторону, пиджак снял, растёр руки, подпрыгнул и в три хвата до верха залез, ноги скрестил, сжав шест, и съехал вниз, раскручиваясь и держа тело уголком. Ну ерунда ведь! Так этот припадочный заулюлюкал, захлопал, соскочил со своего насеста и выпалил: «Так! Таланту нужно помогать! Ну-ка раздевайся! Что у тебя там? — дёргает меня за пояс школьных штанов, вытягивает трусы. — Ага! Боксёры! Голубенькие! Тебе идёт! Надо будет тебе что-нибудь подходящее купить, блестящие какие-нибудь шортики в обтягон. Разделся быстро! Чего встал как баран? А я музычку щас поставлю!» Тыкает в музыкальную систему, ищет там что-то. Музыка затарахтела, как всегда какой-то рэп, только типа медленный и типа красивый, с женским вокалом на припев. Он видит, что я не собираюсь раздеваться, начинает беситься, рвать с меня одежду. Мне, между прочим, трижды за три года перезаказывали форменный костюм, всё этот идиот рвал. А на меня такое упрямство нашло! Ни за что не буду гнуться тут в трусах перед этим озабоченным! И дело даже не в том, что мне сам факт стрёмен, всё равно ведь никто не видит. Но танец-то по-любому сексуальный. Хрена ли у него задерётся на меня, и его пьяного ведь не остановить. Вот я и стал сопротивляться, бегал от него, как безумный, кидал всё, что под руку попадалось. Ну и попалась бутылка. Я и кинул! И по башке попал. Тот упал в бессознанку. А я схватил нож, которым тот только что бастурму резал, подскочил к нему и ударил, как мне казалось, в сердце. Но оказалось, что заколоть человека, да ещё и через одежду, тяжело. Рану я, конечно, нанёс, но этим только его в чувства привёл. Короче, ужас, что потом было! Мало мне славы вора, так пошёл слух, что я ненормальный, агрессивный, на добрых людей с ножом кидаюсь. А псих ходил гордо с толстенной повязкой на полтуловища, как будто я ему сердце вытащил и местами с селезёнкой поменял… Я уж не говорю, что за этим ещё и наказание следовало… — Давид тяжело вздохнул.
- Предыдущая
- 20/45
- Следующая
