Соавтор неизвестен (СИ) - "Старки" - Страница 9

• Предыдущая
• 9/45
• Следующая

Возможно, Смерть побоится соваться в эти помпезные мэрские хоромы, к этим самоуверенным, богатым людям. Возможно, это лучшее от неё укрытие. Но, оставшись один в своей комнате, услышав звук запираемого замка, Давид твёрдо решил — сбежит. Сначала он рисовал в своих мечтах картину своего исчезновения из города и появления на суровом севере, где настоящие мужики куют настоящее золото в прямом и переносном смысле. Он прибавит себе несколько лет и начнёт там трудовую деятельность, приобретая с опытом новую личность и новую жизнь. Север казался ему неким сказочным местом, где Смерть и всякие богатые уроды просто боялись появляться, настолько север был честен, прямолинеен и бел.

Но потом он поневоле рассмотрел себя в зеркале шкафа и понял, что прибавить четыре-пять лет к своему облику никак не удастся. Настолько детская внешность. Тогда он решил сбежать обратно в детдом и уговорить Марью Петровну перевести его в другой детский дом. Но тут же вспомнилось почему-то её новое увесистое блестящее кольцо в золотой оправе и довольный масляный взгляд, когда она его передавала Лидии Еремеевне. Пожалуй, и такой вариант не пройдёт. Тогда он вспомнил, что где-то на Чёрном море: не то в Одессе, не то в Новороссийске — живёт его дядя, старший брат его матери. И хотя мама говорила, что тот пропащий пьяница, болеющий морем, что он давно порвал с их семейством и от него никаких известий, но всё равно ведь родная душа. Нужно бежать на юг. Но и тут рациональное брало верх: как бежать? Пешком? В Одессу или в Новороссийск? А если дяди Сани уже и в России нет? А то и в мире нет… Он его видел-то только один раз на похоронах деда, лет десять назад. Помнит только засаленную тельняшку, татуировку с солнышком и якорем на руке да резкий запах папирос.

Перебрав все варианты побега, Давид остановился на Москве. Это же муравейник! А значит, будет легко затеряться, жить случайными заработками: он может и машины мыть, и улицы мести, и рекламки всякие прохожим раздавать… Надо только где-то деньги взять на дорогу. И Давид решил, что присмотрится с недельку, подглядит, где деньги плохо лежат, и будет таков! А что до этого великовозрастного дебила в соседней комнате, так и в детдоме таких было несколько. Нужно приспособиться, потерпеть, адаптироваться и улизнуть в подходящий момент от этой семейки, от лап этого серого города и от запаха старухи с косой, что выкосила уже всю семью.

Неделя. Всего неделя. Ну, две. Или три. Но это максимум… Конечно, было глупо так думать, чертить границы, назначать сроки, рисовать светлое будущее. Разве оно есть — «светлое будущее»? Есть только тёмное настоящее. Такое же тёмное, как этот вечер и эта ночь, которую он провёл не раздеваясь, в обнимку со своим рюкзаком, заснув сидя, не желая делать своей эту холодную постель, эту лицемерно пухлую подушку. Ему снилась бабушка, она ему в сотый раз втолковывала, что чай с молоком — это очень полезно, что это вкусно, что это надо. Она поджимала губы, обиженно отворачивалась к плите, бурчала, что в жизни нужно выбирать не то, что хочется, а то, что правильно, как она когда-то своего мужа Кузьму, Царствие ему небесное, а потом поворачивалась и это уже была Лидия Еремеевна, она ему что-то шептала и пахла перегаром, ближе и ближе, громче и громче…

— Непорядок… Это непорядок… Велено спать? Значит спать! Что это за самодеятельность? Непорядок. Неужели тебе не нравится эта комната и эта постелька? Разве лучше в моей комнате у порожка? Блядь, я перепил, похоже, сегодня — хреновое какое-то пойло всучили в «Фаготе», убью Занозу завтра. Эй, сирота! Ты жив? Подъём! Хозяин пришёл! Голос! Ав! Ав! Что ты в суму свою вцепился?

Над Давидом стоял псих из соседней комнаты. Вернее, конечно, не совсем стоял. Антона качало, и он пытался ухватиться за что-то видное только ему. В конце концов он уцепился за голову сонного мальчишки, больно дёрнув за волосы.

— Чёрт! Не дойду до лежака, сгинь! — с этими словами пьяный свалил Давида на пол и рухнул на его постель, но успел прогудеть в подушку: — Шавки должны спать у ног хозяина, дрыхни на полу, малявка… м-м-м…

Давид окончательно проснулся. И первая здравая мысль: этот урод открыл дверь! По-прежнему сжимая в руках рюкзак, мальчишка на носочках подбежал к двери. Та легко отворилась, даже не пискнув. Высунул нос в коридор. Никого. Тихонечко, как мышь, как ветер-шептун, как человек-невидимка, сливаясь со стенами, спустился по спирали на первый этаж. Внимательно огляделся: ковры, диваны, кресло, пуфы, три разных столика на смешных ножках, за лесенкой он увидел шкафчик. Туда. Давид стал поочерёдно выдвигать маленькие ящички. Темно. Но и при таком тусклом освещении было очевидно, что денег здесь нет: только какие-то открытки, бумаги, целый ящик фигурных свечей, диски, бутылочки, баночки и даже какая-то одежда… денег нет. Вдруг Давид под стопкой то ли платочков, то ли салфеток нащупал что-то круглое, небольшое. Вытащил и поймал лунный свет в прозрачный камень тяжёлого кольца. Обод стального цвета, к нему приникли малюсенькие листики с шариками зёрнышек-семечек. Но ближе к камню листья исчезали, не смели подступить к его святейшеству, Его Стеклянному Величеству. Давид надел на палец, кольцо болталось. «Наверняка стекляшка! Чего бы она тут валялась? — рассудил мальчик. — Но красивая стекляшка. Авось продам за пару сотен. Всё равно больше ничего нет…» И он сунул кольцо в рюкзак.

Уже около входной двери он увидел двери гардероба. И тут же возникла мысль, что какая-нибудь мелочь может лежать в карманах верхней одежды богатеев. Конечно, всё логично, он в первом же пальто обнаружил смятые три сотни. Но более логичен и другой эпизод. В тот момент, когда его рука обшаривала следующие карманы, вдруг зажёгся свет. И на плечо мальчишки упала тяжёлая рука.

— Так я и знал. Привели в дом вора! — Парня сграбастал и отшвырнул от гардероба здоровенный мужик в чёрном костюме охраны. На квадратном лице гримаса отвращения, он даже руки потёр, словно к мерзкой жабе прикоснулся. Давид перепугался так, что забыл как дышать, смог хрипло выдавить из себя:

— Я не вор… Мне нужно уйти. Иначе мне тут будет плохо…

— Не вор он! — мужик вроде бы и негромко говорил, но Давиду казалось, что он сейчас перебудит всех, что сбегутся все Голиковы и будут укоризненно смотреть на него, а потом отведут обратно в детдом и прикрепят к его спине табличку «вор». — А что у тебя в руках? Фантики? Это деньги, мил человек! Я знал, что так и будет. Что с тобой делать сейчас?

— Возьмите деньги, а меня отпустите, я убегу, — прошептал незадачливый воришка.

— Ты, мил человек, путаешь что-то! Если ты убежишь, то я первый землю рыть буду, чтобы тебя найти. Ты разве не знаешь, куда ты попал?

— Знаю.

— Ну вот. Поэтому даже не рыпайся. Раз уж ты так понадобился Голиковым, то быть тебе здесь. Что тебе надо-то? Будут кормить, наряжать, комнату выделили… В детдоме, что ли, лучше?

— Нет, не лучше. Но я свободный человек, а не игрушка для их сыночка. Он меня Тузиком называл…

— Тоша-то? — похоже, охранника это нисколько не удивило. — Этот придурок может… Игрушкой, значит… что ж, мы все игрушки в их руках. Думаешь, я не игрушка? Или армянка Карина — наша повариха? Все мы игрушки. Поэтому не сочиняй ничего! И планы побегов не строй. По периметру усадьбы ток, а ночью собаки. Бережём хозяйское добро и хозяйские игрушки. Пошли-ка, мил человек! — И мужик за рукав поволок парня наверх, обратно в пьяное царство придурка Голикова-младшего. Когда они вошли в комнату Давида, тот несколько удивился, увидев молодого хозяина на кровати, но хмыкнул, вытащил из-за пояса наручники, толкнул воришку к кровати и соединил холодным железом вялую плеть Антона и дрожащую руку Давида. — Ну вот, раз тебя для него приобрели, то тут и будь. А деньги эти, — он кивнул на смятые бумажки в руке Давида, — завтра сам ему отдашь и скажешь, как всё было. Воровать — плохо! Это тебе наука!

Охранник, явно довольный собой, развернулся и удалился из уже пропахшей перегаром комнаты. Мальчик остался стоять прикованный к своему мучителю-братцу. Простоял над ним несколько минут. Несколько десятков минут.

• Предыдущая
• 9/45
• Следующая