В южных морях - Стивенсон Роберт Льюис - Страница 8

• Предыдущая
• 8/64
• Следующая

Эта склонность к самоубийству и равнодушие к жизни присущи не только маркизцам. Присущи только им всеобщая депрессия и смиренное отношение к обреченности своего народа. Развлечения заброшены, танцы захирели, песни забыты. Правда, кое-кто, а таких, пожалуй, слишком много, выслан, но многие остаются, и нужен какой-то дух, чтобы поддержать или возродить в них желание выжить. На последнем празднестве годовщины взятия Бастилии Станислао Моанатини плакал, глядя на вялые пляски танцоров. Когда люди пели для нас в Анахо, им пришлось извиняться за скудость репертуара. Здесь осталась молодежь, говорили они, а песни знают только старики. Всему музыкальному и поэтическому наследию маркизцев суждено исчезнуть с одним унылым поколением. Полное значение этого понятно лишь тому, кто знаком с другими полинезийскими народами; кто знает, как самоанец создает новую песню по каждому пустяковому случаю, или кто слышал (к примеру, на Пенрине), как хор девочек в возрасте от восьми до двенадцати лет не умолкает часами, одна песня следует за другой без перерыва. Точно так же маркизец, никогда не бывший трудолюбивым, теперь окончательно опускает руки. Экспорт с этих островов падает даже несопоставимо с уровнем смертности островитян. «Коралл увеличивается, пальма растет, а человек умирает», — говорит маркизец и складывает руки на груди. Что, разумеется, естественно. Хоть это может показаться глупым, мы трудимся и обуздываем себя не ради собственных прихотей, но с робкой оглядкой на жизнь и воспоминания наших наследников; а там, где наследников из своей семьи или своего народа нет, я сомневаюсь, чтобы новые ротшильды создавали богатства или Катон укреплял строгость правил и обычаев. Естественно, временный стимул иногда пробуждает маркизца от летаргии. На всем побережье Анахо хлопчатник растет, как бурьян; мужчина или женщина, собирая его, может заработать доллар в день, однако когда мы приплыли, склад торговца был совершенно пуст, а перед нашим отплытием он был почти полон. Пока «Каско» стояла в бухте, а на ее борту было на что посмотреть, всем местным жителям надлежало нанести туда визит; для этого каждой женщине требовалось новое платье, а каждому мужчине — новые рубашка и брюки. На памяти мистера Реглера они еще ни разу не проявляли такой активности.

В подобном упадке духа есть элемент ужаса. Страх перед призраками и темнотой глубоко коренится в душе полинезийца и не в последнюю очередь маркизца. Бедняга Таипи, вождь Анахо, был вынужден отправиться в Хатихеу безлунной ночью. Он одолжил фонарь, долго сидел, собираясь с духом перед этим приключением, а когда наконец пустился в путь, крепко пожал всем на «Каско» руку, словно прощаясь навсегда. Привидения, именуемые Вехинехаэ, постоянно превращают обочины ночных дорог в ужас. Один туземец говорил мне, что они похожи на туман, и путник, входя в них, рассеивается и исчезает; другой — что у них человечье обличье, а глаза, как у кошек; ни от того, ни от другого я не смог добиться ни малейшей ясности, что же делают эти призраки и почему их страшатся. По крайней мере, можно быть уверенным, что они — мертвецы; мертвые, по представлению островитян, находятся повсюду. «Когда туземец называет себя человеком, — пишет доктор Кодрингтон, — имеется в виду, что он не призрак; вовсе не то, что он человек, а не животное. По его представлению, разумные существа этого мира — живые люди, а призраки — умершие». Доктор Кодрингтон ведет речь о Меланезии; судя по тому, что я узнал, его слова можно в полной мере отнести к полинезийцам. И мало того. Все полинезийские каннибалы питают к мертвым ужасную подозрительность; и маркизцы, наиболее «яркие» каннибалы, вряд ли освободятся от подобных верований. Осмелюсь высказать догадку, что Вехинехаэ представляют собой голодные души мертвых и продолжают дело своей жизни, прячась в засадах, они таятся повсюду невидимыми и стремятся пожирать живых. О другом предрассудке я узнал из ломаных английских слов Тари Коффина. Умершие, говорил он мне, приходят ночами и пляшут возле паэпаэ своей бывшей семьи; тут ее членов охватывает какое-то сильное чувство (благочестивая ли это скорбь или страх, понять я не мог), и им приходится устраивать пиршество, непременно подаются рыба, свинина и попои. Пока что здесь все ясно. Но затем Тари перешел к случаю с новым домом Томы и согревающим дом пиршеством, которое в то время как раз готовилось. Отважимся ли мы свести эти случаи воедино и добавить сюда случай с покинутыми развалинами, предположив, что мертвые постоянно осаждали паэпаэ живых, держась на расстоянии, даже с самого новоселья, искупительными пиршествами и, едва огонь жизни угасал в очагах, устремлялись в дом и захватывали свои былые жилища?

Об этих маркизских предрассудках говорю на основании догадок. К призраку-каннибалу непременно вернусь где-нибудь в другом месте. А пока достаточно сказать, что маркизцы по какой-то причине страшатся призраков и прячутся от них. Представьте себе, как это должно действовать на нервы обитателям тех островов, где мертвых гораздо больше, чем живых, где количество мертвецов множится, а живых — быстро уменьшается. Представьте себе, как оставшиеся теснятся возле последних тлеющих углей огня жизни, совсем как старые индейцы, брошенные по пути в снегу: дружелюбное племя ушло, последний огонь догорает, а из темноты наступают волки.

На всем протяжении Южных морей от одного тропика до другого мы находим следы скопления населения, хотя ресурсы тропической почвы были истощены и даже недальновидные полинезийцы страшились за свое будущее. Можно принять некоторые идеи теории мистера Дарвина относительно коралловых островов и предположить, что подъем уровня моря или опускание некоторых в прошлом континентальных районов прогнали на вершины гор множество беженцев. Или предположить, что множество странников по морю, эмигрантов из какой-то перенаселенной страны наткнулось на эти острова, стало заселять их один за другим и со временем на этих новых территориях произошел демографический взрыв. Итог в любом случае должен был быть одним: рано или поздно должно было стать ясно, что население слишком многочисленно и надвигается голод.

Полинезийцы встретили эту неожиданно возникшую опасность разными целесообразными действиями и предупредительными мерами. Хранить плоды хлебного дерева стали в специально вырытых ямах; как мне говорили, ямы сорока футов глубиной и пропорционального диаметра сохранились до сих пор на Маркизских островах; однако даже этого оказалось недостаточно для многочисленных людей, и анналы прошлого омрачены голодом и каннибализмом. У гавайцев — более прилежного народа в более изнурительном климате — сельское хозяйство было хорошо развито, земля орошалась каналами, и рыбные пруды Молокаи говорят о количестве и усердии прежних обитателей. Тем временем во всем этом островном мире стали делать аборты и убивать детей. На коралловых атоллах, где опасность была всего очевиднее, эти меры принудительно осуществлялись по закону под страхом наказания. На Ваипуту, одном из островов Эллис, супружеской паре разрешалось иметь не более двух детей, на Нукуфетау — только одного ребенка. На последнем острове наказанием служил штраф; рассказывают, что иногда его платили, чтобы спасти младенца.

Это характерная черта. Ни один на свете народ не любит так сильно детей, не бывает так терпелив с ними — дети радость и украшение их жизни, заменяют им игрушки и картинные галереи. «Блажен человек, который наполнил ими свой колчан»[13]. Из-за незаконнорожденного беспризорника соперничают семьи; родные и приемные дети вместе играют и растут безо всяких различий. Избалованность, я бы сказал, чуть ли не обожествление ребенка нигде не заходит так далеко, как на восточных островах, особенно, насколько я мог наблюдать, на Паумоту, так называемом Низменном, или Опасном архипелаге. Паумотский туземец отвернулся от меня с удивлением и неприязнью, когда я предположил, что малыш заслуживает трепки. На некоторых восточных островах почти ежедневно можно видеть, как ребенок бьет мать или даже швыряет в нее камнями, а та не думает наказывать его и едва осмеливается защищаться. Кое-где вождь, когда у него рождается ребенок, отказывается от своего имени и статуса, словно он, подобно трутню, выполнил свое жизненное предназначение. А легкомысленные слова ребенка имеют силу прорицания. Меня уверяли, что совсем недавно, если ребенок на Маркизских островах проникался неприязнью к какому-то чужеземцу, того убивали. Я расскажу о противоположном примере: как я понравился одному ребенку на Манихики, и его приемные родители тут же осыпали меня подарками.

• Предыдущая
• 8/64
• Следующая