Десять пальцев - Стогов Илья Юрьевич "Стогoff" - Страница 25

• Предыдущая
• 25/26
• Следующая

Я вышел из вагона. Проводница громко крикнула:

— Ссать, что ли? Так ты давай ссы! Отвернусь! Прямо здесь вставай и ссы!

— Да нет. Я посмотреть. Интересное название.

Проводница стояла в метре от меня. Но орала так, будто я нахожусь на другом конце платформы.

— Чего тут интересного-то? Тут даже вокзал на дрова разобрали. Ты лучше греться иди в вагон. А то сейчас внутри будет холоднее, чем на улице.

Проснувшиеся пассажиры выходили из вагона и ежились. Несколько мужчин отошли чуть в сторону помочиться. Проводница громко кричала им, чтобы следили: то, что из них выливается, может примерзнуть к телу, так и не долетев до земли.

Я полез обратно в вагон. Через двадцать минут поезд тронулся. Проводница налила мне кофе.

— А название у Ерофея Павловича действительно интересное. Тут везде интересные. Завтра будем проезжать станцию Яя. Две «я». Во всех энциклопедиях на самом последнем месте стоит. А чуть дальше подряд идут три станции: Зина, Шуба, Зима. Мы их так и называем: «Зина, надевай шубу, скоро зима».

По утрам я натягивал брюки в одной климатической зоне, а вечером снимал совсем в другой.

За окном проплывали пихтовые леса, маньчжурские сопки, настоящая тайга, прибайкальские степи и бетонные сибирские города, похожие друг на друга, как близнецы.

Задолго до самих городов начинались кладбища транспортных средств. От рельсов, по которым мы ехали, и до самых сопок на горизонте — выпотрошенные железные коробки: автобусы, вагоны, легковые автомобили… обгорелые кучи металла.

Ждать следующий город, следующую остановку пассажиры начинали сразу же, как только мы отъезжали от предыдущей. Они сверялись с расписанием, выглядывали в окно, делали вид, что все еще живы. В поезде, идущем неделю, доходящем с Тихого океана почти до Атлантики, делать больше нечего.

С тех пор как я сел в вагон, прошло пять дней. За это время я успел: полностью исписать две гелевые авторучки, в клочья изорвать купленные в Хабаровске теплые носки, прочесть пять толстых еженедельных газет (две, правда, не до конца), отломать маленький кусочек коренного зуба, проехать пять тысяч километров, похудеть на дырочку в ремне, по самые глаза зарасти щетиной и выкурить семь пачек «Мальборо» в красной упаковке. А бабушка, едущая подо мной, успела связать два шерстяных носочка.

Еще я успел много о чем подумать. Например, я много думал о деньгах. Согласитесь: очень приятное занятие — сутками лежать на верхней полке и думать о деньгах.

Сколько денег нужно человеку для счастья? На самом деле нисколько, потому что счастье не измеряется в деньгах. Банально, но ведь правда!

Чтобы много заработать, нужно потратить большую часть жизни. То есть теоретически ты можешь оказаться в ситуации, когда в руках у тебя миллион, но тратить его некогда, потому что все — жизнь прожита, пора умирать.

Ни единому человеку в мире миллион долларов не нужен. Потому что потратить миллион — это за пределами человеческих возможностей. Ну и зачем тогда корячиться в попытках заработать?

Все хотят больше зарабатывать. И только я хочу меньше тратить. Эффект в обоих случаях один и тот же, но насколько приятнее второй путь!

Было время и я жил достаточно бедно. Но совершенно не парился по этому поводу. А когда появились деньги, единственное, о чем я смог думать: как бы сделать так, чтобы они никогда не кончались?

И славы раньше у меня никакой не было. А когда я решил, будто стал знаменитым писателем, то тут же начал бешено ревновать к тем, кто казался мне конкурентом.

Я спать не мог! Сидел, грыз ногти, злился…

То есть вы понимаете, да? Это ловушка. Ты отдаешь палец, и эта штука откусывает тебе не руку, а голову.

Зачем париться из-за того, что ты НИКОГДА не сможешь сохранить? Пришел вечер, когда я просто сел и подумал: а много ли в моей жизни вещей, которые у меня невозможно отнять?

Насчиталось всего несколько. Зато это ВСЕГДА будет моим. Семья: жена, которую я знаю большую половину жизни, и двое шумных, вечно бегающих детей… Церковь: пусть не очень знакомые, но близкие люди… А главное: Тот, Кто согласился за меня умереть…

Вот ради таких штук и стоит жить. А остальное — пердула собачья.

Последнюю ночь пути я, как и все предыдущие ночи, провел на своей верхней полке. Все думы были передуманы. Я просто собирался уснуть. В дверь купе постучали. Местного времени было два часа ночи.

Я открыл. Снаружи стоял сосед-эколог. Он был налит алкоголем до краев.

Посмотрев мне в подбородок, он негромко сказал:

— Командир! Ебтваюмать!

— Это все?

— Ебтваюмать!

— Это я слышал. Это все?

— Это… ы-ы… Ебтваюмать!

Я закрыл дверь. Вернулся на полку. Едва я задремал, в дверь постучали снова.

— Что надо?

— Ебтваюмать!

— Что-нибудь кроме этого скажешь?

— Погоди… Не обижайся… Понимаешь: ебтваюмать!

Утром за окном показалась Москва. Транссибирский экспресс закончил свой самый длинный на свете рейс.

Отец Войчех, монах-доминиканец, служащий в церкви Св. Екатерины на Невском, рассказывал мне, как недавно ездил в Краков на юбилей. Один из краковских доминиканцев отмечал 65 лет священства.

Я удивился:

— Шестьдесят пять?

— Шестьдесят пять. Он стал священником в 1936-м. И с тех пор каждое утро встает, умывается и идет в часовню молиться. Ничего нового: каждый день встает, умывается, идет молиться. Шестьдесят пять лет подряд… Мир несколько раз полностью изменился с тех пор, как он начал ходить в эту часовню… а он и до сих пор туда ходит. Говорят, в том месте, где он молится, в огромных каменных плитах образовалось углубление, протертое человеческими коленями.

Если подумать над историей жизни этого знакомого отца Войчеха, то многое в Католической церкви станет понятнее. В большой, насчитывающей полтора миллиарда верующих Католической церкви. И в не очень большой католической церкви Св. Екатерины, расположенной на Невском проспекте, в которую хожу я.

Не знаю как вам, а мне иногда бывает забавно наблюдать, НАСКОЛЬКО окружающие меня люди лишены памяти. Проводя день за бессмысленной болтовней, а вечера у телевизора, мои современники живут так, словно они — первое поколение землян… прежнего нет, будущего не будет… они ничего не помнят, потому что им НЕЧЕГО помнить.

В этом смысле прихожане церкви Св. Екатерины здорово меня удивляют. Вроде бы обычные люди… но — не совсем обычные.

Кое-кто из приходящих сюда на воскресные мессы бабушек до сих пор помнят, как участвовали в евхаристических процессиях, проходивших до войны. И помнят рассказы своих бабушек. Которые в свою очередь участвовали в точно таких же процессиях… проводившихся тоже до войны… скажем, до какой-нибудь русско-турецкой войны.

Сегодня в церкви Св. Екатерины служат священники-доминиканцы. А в XVIII столетии здесь служили несколько иезуитов. То столетие для иезуитов складывалось не самым удачным образом. В 1773 году по всему миру орден был запрещен, имущество иезуитов конфисковано, а священникам предложили перейти в иные ордены.

Знаете, что интересно? Единственные иезуиты, которые не выполнили предписаний, жили у нас, в церкви на Невском проспекте. С той стороны церкви, что выходит к Русскому музею, двести лет назад стоял деревянный домик последнего генерала ордена иезуитов. Как-то во время пожара домик сгорел, а сам генерал задохнулся дымом. Сегодня на этом месте открыт магазинчик по продаже пиратских CD и вечно толпятся панк-девушки в ботинках DrMartens.

За имуществом в моей церкви следит очень ответственный мужчина по имени Женя. Должность его называется красиво — старший ризничий. Проще говоря, Женя работает церковным завхозом.

• Предыдущая
• 25/26
• Следующая