Тяжесть венца - Вилар Симона - Страница 19

• Предыдущая
• 19/124
• Следующая

Кэтрин сидела напротив матери и слушала чтение как завороженная. Она очень выросла за этот год, так что Анне пришлось перешивать для нее старые монастырские платья. Кэтрин, как и ее мать в свое время, стала угловатой, худенькой, с длинными руками и ногами, но с лицом ангела. Анна никогда не была так хороша, как ее дочь. У девочки были длинные шелковистые ресницы, лилейно-белая кожа, пышные, рассыпающиеся волнами пепельно-русые волосы. Это были волосы Филипа… Его черты проступали и в лице Кэтрин: тонкий нос, прямые, как стрелы, брови над мечтательными темно-карими глазами южанки – матери Филипа. И ничего от Невилей. Маленький алый, как вишня, рот Кэтрин был очарователен и по-женски слаб. Все в ней говорило скорее о нежности натуры, чем о силе и цельности характера матери или твердости отца. Кэтрин казалась хрупким, эфемерным созданием, и у Анны сжималось сердце от осознания незащищенности дочери. И лишь присущая девочке живость характера и открытость делали ее не феей, а обычным ребенком, а доброта и врожденное благородство говорили о щедрости натуры.

Этой зимой Анна много времени уделяла Кэтрин. Она учила ее всему, что положено благородной леди: изысканным манерам, знанию латыни, умению достойно держаться, вести учтивые речи, красиво вышивать. Девочка училась охотно. В ее возрасте Анна, с ее своенравным характером, куда больше сопротивлялась обучению. К ней это пришло вместе с расцветающей женственностью, когда она пожелала стать красивой. Кэтрин же с детства знала, что хороша, и всегда мечтала стать той прекрасной девой, ради которой ее рыцарь совершит множество подвигов. Поэтому она с таким вниманием слушала истории Томаса Мэлори и с такой охотой обучалась чтению. Она была поразительно способной, легко все схватывала и вскоре сама стала читать матери.

Однажды ночью Анна заметила в рефектории свет и, накинув плащ, спустилась вниз. Деревянные ступени лестницы громко скрипели у нее под ногами, однако Кэтрин даже не повернулась на звук ее шагов. Укутавшись в овчинную накидку, поджав под себя ноги, девочка сидела перед раскрытой книгой. Лампа коптила, бросая на страницы книги тени. Кэтрин беззвучно шевелила губами и, когда мать погладила ее по голове, вздохнула разочарованно.

– Дитя мое, ты погубишь свои красивые глазки, если будешь читать в такой темноте.

Девочка смотрела на мать серьезно и отрешенно. Она вся была во власти истории любви Тристана и Изольды. Анна догадалась об этом, взглянув на миниатюру на пергаменте. Изящные, несколько удлиненные фигуры влюбленных на борту корабля, обращенные лицами к читателю. Длинные белые волосы Изольды спадают до земли из-под зубчатого венца… Золотые кудри Тристана касаются плеч. Он изображен в модном ныне пурпуане[24] с широкими рукавами, в черных штанах-чулках и узких башмаках с длинными носами.

Рука Кэтрин с неровно обкусанными ногтями ласково погладила Тристана.

– Какой красивый, правда? Я буду просить Пречистую Деву, чтобы она помогла мне стать женой такого же принца.

Анна улыбнулась. Девочка всегда мечтала в один прекрасный день проснуться принцессой. Что ж, если то, что задумал Ричард, сбудется, ее мечта может стать явью.

«Смерть Артура» произвела впечатление и на Анну. В отличие от монахинь и маленькой Кэтрин, она ясно видела нереальность и наивность многих коллизий романа. Вместе с тем они были полны и чарующего простодушия, и бесхитростного изящества. Замысловатая комбинация древних легенд и модной куртуазности. Особенно забавно было это отмечать, вспоминая самого автора – пьяницу, блудника и смутьяна. Однако постепенно Анна увлеклась сюжетом и ее стали волновать любовные злоключения героев Мэлори. Они любили, мучились ревностью, страдали, как некогда и они с Филипом. Но их чувствам не понадобились ни чары, ни любовные зелья, ни ворожба. Они полюбили друг друга в скитаниях, как легендарные девы и рыцари сказаний, но им не повстречались заколдованные замки, на них не нападали таинственные воины и злые волшебники… Хотя… хотя именно так все и было.

На Рождество, когда в очаге запылало святочное полено[25], Анна вдруг принялась рассказывать, как в Нейуорте укладывали в камин самое большое дерево, какое только находили в округе, и никто не покидал зала, пока оно не сгорало, так что челядь, дети, собаки устраивались спать здесь же, на лавках, или прямо на полу. Многие были навеселе, пение, смех и шутки сливались в сплошной гул. Просто удивительно, как умудрялись засыпать среди подобного шума дети, однако увести их из большого зала в эту ночь было невозможно.

Кэтрин, разомлев от тепла и сытного пудинга, уже начала дремать, привалившись к боку сестры Агаты, но тут же встрепенулась и стала, в свою очередь, вспоминать Рождество в Нейуорте. Анна улыбалась, слушая дочь, и вдруг поймала светлый взгляд матери Эвлалии.

– Да будет благословен святой Мартин! Наши мольбы услышаны!

Она улыбнулась и прикрыла ладонью безобразную губу.

– Это значит, что скоро вы оживете, миледи Анна!

Анна привыкла к монастырю, и порой ей даже не верилось, что в ее жизни что-то может измениться. Зато Кэтрин буквально трепетала от мысли, что однажды приедет герцог Ричард и увезет их в свой прекрасный замок Понтефракт. О, Кэтрин так рвалась отсюда, ее утомляла зима, и почти каждый день она допытывалась у матери, когда же они наконец уедут.

– Но разве ты не хочешь вернуться в Нейуорт? – спрашивала Анна.

Кэтрин терялась.

– О да, конечно, – говорила она без особого воодушевления. – Но ведь в Нейуорте я никогда не стану принцессой. А с герцогом Глостером я побываю и в Йорке, и в Понтефракте, и даже в Лондоне. Добрый герцог Ричард обещал мне это. Он сказал, что я скоро стану сказочно богатой, у меня будет без числа золотых монет и красивых платьев и все будут величать меня «ваше высочество».

Зимнее ненастье сделало дороги непроходимыми, и Сент-Мартин словно потерялся в глухой долине. Анне даже не верилось, что сейчас где-то за горизонтом решается ее судьба, кипят страсти и Ричард Глостер, объявив ее своей невестой, ведет упорную тяжбу со своим братом Джорджем Кларенсом.

За ненастьем неожиданно вернулось тепло. Словно по мановению жезла королевы фей, рассеялись тучи, и весна вступила в свои права на месяц раньше положенного срока.

Анна по-прежнему продолжала неторопливо читать монахиням книгу Мэлори. Теперь в рефектории открывали ставни, и теплые солнечные лучи врывались в помещение вместе с запахами этой февральской весны, перезвоном колокольцев возвращающегося стада, звуками пастушьего рожка.

– «…И вошел Гарет к леди Лионессе, целовал ее без счета, и радости обоих не было границ…»

Слушавшая это сестра Агата ерзала за прялкой, строгая сестра-ключница сопела, а кривобокая старушка Геновева смахивала слезы умиления краем головного покрывала.

У Анны слегка дрожал голос:

– «…И так они оба сгорали от пылкой любви, что уговорились тайно утолить свое желание. Леди Лионесса наказала сэру Гарету, чтобы он лег на ночь непременно в зале, и обещала перед полуночью пробраться туда к его ложу».

Гулко зазвонил колокол. Мать Эвлалия тотчас поднялась.

– Довольно, довольно! Наступил час молитвы.

Она торопливо вышла, и сестры, перебирая четки и стараясь не глядеть друг на друга, поспешили за ней.

В этот вечер Анна не пошла к вечерне. Она осталась стоять на крытой галерее монастырского дворика. Держась руками за две колонны, соединенные вверху аркой, Анна глубоко вдыхала влажный, напоенный запахами травяных и древесных соков вечерний воздух. Ей никак не удавалось унять сердцебиение и смутный гул в крови. И вместе с тем Анна испытывала сладкую слабость во всем теле, кости ее словно истаяли, а голова сделалась невесомой и пустой.

«…И явилась к нему леди Лионесса, закутанная в плащ на горностаевом меху, скинула его и легла подле сэра Гарета. Он заключил ее в объятия и стал целовать…»

• Предыдущая
• 19/124
• Следующая