Дракула (с иллюстрациями) - Стокер Брэм - Страница 44

• Предыдущая
• 44/114
• Следующая

18 сентября.

Немедленно по получении телеграммы я поехал в Хиллингэм и добрался туда рано утром. Оставив свой кэб у ворот, я пошел по дорожке. Я осторожно постучал и позвонил как можно тише, так как боялся потревожить Люси или ее мать и надеялся, что разбужу только прислугу. Но никто не вышел, и я снова постучал и позвонил; опять нет ответа. Я проклинал лень прислуги, в такой поздний час валявшейся в постели, так как было уже десять часов, и нетерпеливо постучал и позвонил еще раз, по ответа все не было. До сих пор я винил только прислугу, но теперь мной начал овладевать ужасный страх. Я не знал, чем вызвано это странное молчание: отчаянием ли перед неумолимостью рока, крепко стягивавшего нас, или тем, что передо мной дом смерти, куда я пришел слишком поздно. Я знал, что минута, даже секунда запоздания равняется часам страдания для Люси, если с нею снова повторился один из ее ужасных припадков; и я обошел вокруг дома в надежде найти где-нибудь случайный вход.

Я не нашел нигде даже намека на это. Все окна и двери были закрыты, и, расстроенный, я снова вернулся к дверям. Тут я вдруг услышал топот быстро мчавшейся лошади. Топот затих у ворот, и несколько секунд спустя я увидел бегущего по дорожке доктора Ван Хелзинка. Увидев меня, он воскликнул:

– Так это вы? И вы только что приехали? Как она? Мы опоздали? Получили вы мою телеграмму?

Я ответил так скоро и связно, как только мог, что получил телеграмму рано утром и что не потерял ни одной секунды, чтобы сюда прийти, и что мне никак не удается дозвониться. Он был в недоумении и сказал:

– Ну тогда, боюсь, мы опоздали. Да будет воля Божия. Но если нигде не найдется открытого входа, нам самим придется как-нибудь устроить вход. Время для нас теперь дороже всего.

Мы подошли к задней стороне дома, куда выходило кухонное окно. Профессор вынул из чемодана хирургическую пилу и передал ее мне, указав на железную решетку окна. Я принялся за дело, и вскоре три прута было распилено. Затем с помощью длинного тонкого ножа мы вытащили решетку и открыли окно. Я помог профессору влезть и сам последовал за ним. В кухне и людской никого не оказалось. Мы осмотрели все комнаты и когда, наконец, пришли в столовую, скудно освещенную светом, проникавшим сквозь ставни, то нашли четырех служанок, лежащих на полу. Ясно было, что они живы, так как их тяжелое дыхание и едкий запах опия в комнате объясняли все. Ван Хелзинк посмотрел на меня и, направляясь дальше, сказал:

– Мы можем вернуться к ним позже.

Затем мы вошли в комнату Люси. На секунду мы приостановились у дверей и прислушались, но ничего не услышали. Дрожа и побледнев от странного предчувствия, мы тихо открыли дверь и вошли.

Как я вам опишу, что мы увидели! На постели лежали две женщины, Люси и ее мать. Последняя лежала дальше от нас и была покрыта белой простыней, уголок которой был отогнут ветром, врывавшимся через разбитое окно, открывая бледное искаженное лицо с отпечатком пережитого страха. Около нее лежала Люси с бледным и еще более искаженным лицом. Цветы, положенные нами вокруг ее шеи, были на груди матери, а шея Люси была открыта, и на ней были видны две маленькие ранки, такие же, как и раньше, но только края их были ужасно белы и изорваны. Не говоря ни слова, профессор приложил голову к груди Люси; затем быстро повернул голову в сторону, как будто прислушиваясь к чему-то и, вскочив на ноги, крикнул мне:

– Еще не слишком поздно! Скорее, скорее! Принесите водки!

Я помчался вниз и вернулся с водкой, причем попробовал и понюхал ее из предосторожности, боясь, как бы и она не оказалась отравленной, как тот графин хересу, который я нашел на столе. Служанки все еще спали, но дыхание их стало тревожнее – по-видимому, снотворное начинало утрачивать свое действие. Я не остановился, чтобы убедиться в этом, а вернулся к Ван Хелзинку. Он натер водкой губы, десны, кисти и ладони Люси и сказал мне:

– Здесь пока больше ничего нельзя сделать! Ступайте и приведите в чувство служанок. Похлопайте их покрепче мокрым полотенцем по лицу. Пусть они разожгут огонь и приготовят горячую ванну. Эта бедняжка почти так же холодна, как ее мать. Ее нужно согреть, раньше чем приниматься за что-нибудь другое.

Я тотчас же спустился, и мне не трудно было разбудить трех из них. Четвертая была еще очень молода, и отрава подействовала на нее сильнее, чем на остальных, так что я положил ее на диван и дал ей выспаться. Другие сначала были одурманены, когда же сознание к ним вернулось, они стали истерически плакать и рыдать. Но я сказал им, что достаточно и одной погибшей жизни, если же они станут медлить, то погубят и Люси. Рыдая и плача, они, как были полуодетые, принялись за работу, развели огонь и вскипятили воду. Мы приготовили ванну, вынесли на руках Люси и посадили ее туда. В то время как мы растирали ее члены, раздался стук в дверь. Одна из служанок накинула на себя какую-то одежду и выбежала открыть. Затем вернулась и шепотом сказала нам, что какой-то господин пришел с поручением от мистера Холмвуда. Я велел ей сказать, чтобы он подождал, так как мы очень заняты. Она ушла с поручением, и погруженный в свою работу, я совершенно забыл о нем.

Наконец мы заметили, что теплота начинает производить на Люси некоторое действие. Удары сердца при стетоскопическом исследовании слышались уже яснее, а дыхание стало чуть-чуть более ощутимым.

Мы вынули ее из ванны и понесли в другую комнату, которую приготовили за это время, положили на кровать и влили ей несколько капель водки в рот. Я заметил, что Ван Хелзинк завязал вокруг шеи Люси мягкий шелковый платок. Она все еще была без сознания, и ей было очень плохо – хуже, чем когда-либо.

Ван Хелзинк позвал одну из служанок, велел остаться около Люси и не сводить с нее глаз, пока мы не вернемся, – затем вышел со мной из комнаты.

– Нам нужно обсудить, как поступить! – сказал он, когда мы спускались по лестнице.

Из передней мы прошли в столовую, где и остановились, закрыв за собой двери. Ставни были открыты, но шторы уже опущены с тем уважением к смерти, которое так свойственно британским женщинам низшего круга. Поэтому в комнате царил полумрак. Тем не менее для нас было достаточно светло. Ван Хелзинка, очевидно, что-то тревожило; после небольшой паузы он сказал:

• Предыдущая
• 44/114
• Следующая