Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста) - Стокер Брэм - Страница 30
- Предыдущая
- 30/96
- Следующая
Возвратившись после обеда в гостиную, я был охвачен холодом, веявшим, как мне казалось, от ложа леди Эльтон, которое помещалось у камина и напоминало черный саркофаг своими очертаниями и объемом. Это была узкая кровать на колесах, искусно задрапированная черною материей, чтоб несколько скрыть ее гробовидную форму. Вытянутая фигура парализованной графини своей неподвижностью казалась мертвой, но ее лицо, когда она повернулась к нам при нашем появлении, было и теперь еще красиво, и ее большие глаза были ясны и почти блестящи. Ее дочь тихо представила нас обоих, и она сделала легкое движение головой в виде поклона, рассматривая нас с любопытством.
— Какой неожиданный сюрприз, дорогая! — сказал весело граф Эльтон. — Почти три месяца мы не имели удовольствия быть в вашем обществе. Как вы себя чувствуете?
— Лучше, — ответила она медленно, но ясно, и ее взгляд был устремлен с напряженным вниманием на князя Риманца.
— Мать нашла комнату холодной, — объяснила леди Сибилла, — поэтому мы перенесли ее поближе к огню… Холодно… (И она вздрогнула.) Я думаю, на дворе сильный мороз.
— Где Дайана? — спросил граф, ища глазами веселую молодую особу.
— Мисс Чесней пошла к себе написать письмо, — ответила его дочь несколько холодно. — Она сейчас вернется.
В этот момент леди Эльтон слабо подняла руку и указала на Лючио, который отвернулся, чтоб ответить на вопрос мисс Шарлотте.
— Кто это? — прошептала она.
— Мама милая, ведь я сказала вам, — проговорила леди Сибилла, — это князь Лючио Риманец, папин большой друг.
Бледная рука графини осталась поднятой, как будто бы она замерла в воздухе.
— Что он такое? — опять спросила она медленно, и ее рука вдруг упала, как мертвая.
— Вы не должны волноваться, Елена, — сказал ее муж, наклоняясь над ее ложем с настоящей или искусственной заботливостью. — Вы, наверное, помните все, что я вам рассказывал про князя? И также про этого джентльмена, мистера Джеффри Темпеста?
Она кивнула головой и неохотно перевела свой пристальный взгляд на меня.
— Вы очень молоды, чтоб быть миллионером, были ее следующие слова, очевидно произнесенные с усилием. — Вы женаты?
Я улыбнулся и ответил отрицательно. Ее взгляд от меня скользнул на дочь, — потом назад, ко мне с особенно напряженным выражением. Наконец могущественная притягательная сила Лючио опять привлекла ее, и она жестом указала на него.
— Попросите вашего друга… прийти сюда… поговорить со мной.
Риманец инстинктивно повернулся и с присущей ему галантной грацией подошел к парализованной даме и, взяв ее руку, поцеловал.
— Ваше лицо мне знакомо, — сказала она, говоря теперь повидимому, свободнее. — Не встречала ли я вас раньше?
— Дорогая леди, это весьма возможно, — ответил он с пленительной мягкостью в голосе и манере. — Много лет тому назад, в дни юности и счастия, мне случилось увидеть раз, как мимолетное видение красоты, Елену Фитцрой, прежде чем она стала графиней Эльтон.
— Вы, должно быть, были мальчиком, ребенком, в то время, — прошептала она, слабо улыбаясь.
— Не совсем! Так как вы еще молоды, миледи, а я стар! Вы смотрите недоверчиво? Увы, это так, и я дивлюсь, отчего я не выгляжу по своим летам! Многие из моих знакомых проводят большую часть своей жизни в стараниях казаться в том возрасте, которого нет на самом деле. И я ни разу не встречал пятидесятилетнего человека, который бы не был горд, если ему давали тридцать девять. Мои желания более похвальны, хотя почтенная старость отказывается запечатлеться на моих чертах. Это мое больное место, уверяю вас.
— Хорошо, но сколько же вам лет в действительности? — спросила, улыбаясь ему, леди Сибилла.
— Ах, я не смею сказать, — ответил он, возвращая улыбку, — но я должен объяснить, что мое счисление своеобразно; я сужу о летах по работе мысли и чувства больше, чем по прожитым годам. Поэтому вас не должно удивлять, что я чувствую себя старым-старым, как мир!
— Но есть ученые, утверждающие, что мир молод, — заметил я, — и что только теперь он начинает чувствовать свои силы и показывать свою энергию.
— Такие оптимисты с претензией на ученость очень ошибаются, — возразил он. — Человечество почти завершило все свои назначенные фазы, и конец близок!
— Конец? — повторила леди Сибилла. — Вы верите, что свет когда-нибудь придет к концу?
— Несомненно! Или, точнее, он, в сущности, не погибнет, но просто переменится, и эта перемена не будет годиться для теперешних его обитателей. Это преобразование назовут Днем Суда. Воображаю, какое это будет зрелище!
Графиня смотрела на него с изумлением. Леди Сибилла, по-видимому, забавлялась.
— Я бы не желал быть свидетелем этого зрелища, — угрюмо сказал граф Эльтон.
— О, почему? — и Риманец с веселым видом смотрел на всех. — Последнее мерцание планеты, прежде, чем мы поднимемся или спустимся к нашим будущим жилищам в другом месте, будет чемнибудь достойным для памяти! Миледи, — он здесь обратился к леди Эльтон, — вы любите музыку?
Инвалид благодарно улыбнулся и наклонил голову в знак согласия. Мисс Чесней как раз входила в комнату и слышала вопрос.
— Вы играете? — воскликнула она живо, дотрагиваясь веером до его руки.
Он поклонился.
— Да, я играю и пою также. Музыка всегда была одной из моих страстей. Когда я был очень молод, давно тому назад, мне казалось, что я могу слышать Ангела Израэля, поющего свои стансы, среди блестящего света божественной славы; сам он белокрылый и чудесный, с голосом, звенящим за пределами рая!
Пока он говорил, мы все вдруг замолкли. Что-то в его голосе пробуждало в моем сердце странное чувство скорби и нежности, и томные от продолжительного страдания глаза графини Эльтон как будто подернулись слезой.
— Иногда, — продолжал он, — я люблю верить в Рай. Какое облегчение, даже для такого тяжкого грешника, как я думать, что там может существовать другой мир, лучше этого!
— Без сомнения, сэр, — строго вымолвила мисс Фитцрой, — вы верите в Небо?
Он взглянул на нее и слегка улыбнулся.
— Простите меня! Я не верю в духовное небо! Я знаю, вы рассердитесь за мое откровенное признание! Лично я бы отказался пойти на такое небо, которое было бы только страной с золотыми улицами, и возразил бы против зеркального моря. Но не хмурьтесь, дорогая мисс Фитцрой! Я всетаки верю в Небо, в другой вид Неба, — я часто его вижу в моих снах!
Он остановился, и опять мы все молча глядели на него. Глаза леди Сибиллы, устремленные на него, выражали такой глубокий интерес, что я начинал раздражаться и очень обрадовался, когда, повернувшись к графине еще раз, он спокойно сказал:
— Могу я сыграть вам теперь что-нибудь, миледи?
Она пробормотала согласие и проводила его неопределенным блуждающим взглядом; он подошел к большому роялю и сел за него.
Я никогда не слышал, чтобы он играл или пел. Дело в том, что, несмотря на все его таланты, я не знал ни одного из них, кроме его великолепной верховой езды. При первых аккордах я изумленно привстал со стула: мог ли рояль издать такие звуки? Или волшебная сила скрывалась в обыкновенном инструменте, не разгаданная другими исполнителями? Я, очарованный, смотрел на всех. Я видел, что мисс Шарлотта выронила свое вязанье; Дайана Чесней, лениво прислонясь к углу дивана, полуопустила веки в мечтательном экстазе; лорд Эльтон стоял, облокотясь на камин, и закрывал рукою глаза; леди Сибилла сидела около матери, ее прекрасное лицо было бледно от волнения, а поблекшие черты увечной дамы выражали вместе и муку, и радость, которые трудно описать. Звуки постепенно то усиливались, то замирали в страстном ферматто, — мелодии перекрещивались одна с другой, как лучи света, сверкающие между зелеными листьями; голоса птиц и журчанье ручья и шум водопада переливались в них с песнями любви и веселья; вдруг раздались стоны гнева и скорби, слезы отчаяния слышались сквозь стенание ожесточенной грозы; крик вечного прощанья смешался с рыданиями судорожно борющейся агонии, и затем мне почудилось, что перед моими глазами медленно поднималась черная мгла, и мне казалось, что я вижу громадные скалы, объятые пламенем, и возвышались острова в огненном море, странные лица, безобразные и прекрасные, глядели на меня из мрака темнее, чем ночь, и вдруг я услышал напев полный неги и искушения, напев, который, как шпага, пронзал меня в самое сердце. Мне становилось трудно дышать; мои силы ослабевали; я чувствовал, что я должен двинуться, заговорить, закричать и молить, чтоб эта музыка, эта коварная музыка, прекратилась, прежде чем лишусь чувств от ее сладострастного яда; с сильным аккордом дивной гармонии, лившейся в воздухе, как разбитая волна, упоительные звуки замерли в безмолвии. Никто не говорил — наши сердца еще бились слишком сильно, возбужденные этой удивительной лирической грозой. Дайана Чесней первая прервала молчание:
- Предыдущая
- 30/96
- Следующая
