Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста) - Стокер Брэм - Страница 40

• Предыдущая
• 40/96
• Следующая

— Не ошибаетесь ли вы? — вымолвил я ласково, — какие бы не были ее недостатки, но я уверен, что она искренне восторгается вами и любит вас.

Сибилла презрительно улыбнулась.

— Мне не нужна ни ее любовь, ни ее восторги. У меня немного женщин-друзей, и те немногие все лицемерки, которым я не доверяю. Когда Дайана Чесней будет моей мачехой, мы также останемся чужими.

Я почувствовал, что затронул щекотливый вопрос и что продолжать этот разговор — рискованно.

— Где ваш друг, — неожиданно спросила Сибилла, очевидно, чтоб переменить тему, — почему он теперь так редко бывает у нас?

— Риманец? Он большой чудак и временами чувствует отвращение к обществу. Он часто встречается в клубе с вашим отцом, и я думаю, что причина, отчего он сюда не приходит, его ненависть к женщинам.

— Ко всем женщинам? — спросила она с легкой улыбкой.

— Без исключения!

— Значит, он и меня ненавидит.

— Я этого не говорю, — поспешил я сказать, — никто не может ненавидеть вас, леди Сибилла, но, по правде, насколько я знаю князя Риманца, я не ожидаю, чтоб он уменьшил свою нелюбовь к женщинам, в которой заключается его хроническая болезнь, — даже для вас.

— Стало быть, он никогда не женится, — задумчиво промолвила она.

Я засмеялся.

— О, никогда! В этом вы можете быть уверены.

Она замолчала, продолжая играть розами. Ее грудь высоко поднималась от учащенного дыхания; я видел ее длинные ресницы, трепетавшие на щеках цвета бледных лепестков розы; чистые очертания ее нежного профиля напоминали мне лица святых и ангелов в изображении Фра Анджелико. Я еще продолжал в восхищении созерцать ее, как она вдруг вскочила с места, скомкав розу в руке: ее голова откинулась назад, ее глаза горели, и вся она дрожала.

— О, я не могу больше терпеть! — дико крикнула она, — я не могу больше терпеть!

Я также вскочил и стоял перед ней изумленный.

— Сибилла!

— О, говорите же, наполняйте же до краев чашу моего унижения! — продолжала она страстно, — отчего вы не говорите мне, как говорите моему отцу, о цели ваших посещений? Отчего вы не говорите мне, как говорите ему, что ваш властный выбор пал на меня, что я единственная женщина в целом мире, которую вы избрали в жены! Посмотрите на меня! — и она трагическим жестом подняла свои руки. — Есть ли какойнибудь изъян в товаре, который вы собираетесь купить? Это лицо достойно трудов модного фотографа и достойно продаваться за шиллинг, как продаются карточки английских «красавиц». Эти глаза, эти губы, эти руки — все это вы можете купить! Зачем вы томите меня, мешкая покупкой? Колеблясь и рассчитывая: достойна ли я вашего золота?

Она казалась охваченной какой-то истерической страстностью, и с тревогой и скорбью я кинулся к ней и схватил за руки.

— Сибилла, Сибилла! Ради Бога, замолчите! Вы измучены усталостью и волнением, вы не знаете, что вы говорите. Дорогая, за кого вы меня принимаете? Откуда вам пришли в голову глупости о купле и продаже? Вы знаете, что я люблю вас; я не делал из этого тайны, вы это должны были читать на моем лице, а если я не решался вам об этом говорить, так только из боязни, что вы оттолкнете меня. Вы слишком добры ко мне, Сибилла. Я не достоин получить вашу красоту и невинность. Моя дорогая, любимая, успокойтесь! — пока я говорил, она прильнула ко мне, как дикая птичка, внезапно пойманная. — Что иное могу я вам сказать, кроме того, что я обожаю вас всеми силами моей души, что я люблю вас так глубоко, что даже страшусь думать об этом! Это страсть, которую я не могу побороть, Сибилла, я люблю вас слишком сильно, слишком безумно!

Я задрожал и замолк. Ее нежные руки, охватившие меня, лишали меня самообладания. Я целовал струящиеся волны ее волос. Она подняла голову и смотрела на меня; в ее глазах светилось столько любви, сколько страха, и вид ее красоты, преклонившейся передо мной, порвал все узы самообуздания, и я поцеловал ее в губы долгим страстным поцелуем, который, как казалось моему возбужденному воображению, соединял воедино наши существа, но вдруг она выскользнула из моих объятий и оттолкнула меня. Я заметил, как сильно она дрожала, и я боялся, как бы она не свалилась. Я взял ее руку и заставил ее сесть. Она слабо улыбнулась.

— Что вы чувствовали? — спросила она.

— Когда Сибилла?

— Только что, когда целовали меня?

— Все небесные радости и адские муки в одно время! — сказал я.

Она поглядела на меня с задумчивым и нахмуренным видом.

— Странно! Знаете ли, что я чувствовала?

Я покачал головой, улыбаясь и прижимая к губам нежную, маленькую руку, которую я держал.

— Ничего! — сказала она с безнадежным жестом. — Уверяю вас, абсолютно ничего! Я не могу чувствовать. Я одна из ваших современных женщин: я могу только думать и анализировать.

— Думайте и анализируйте, сколько хотите, моя царица, — ответил я шутливо. — Если вы хотите только думать, вы будете счастливы со мной. Это все, что я желаю.

— Будете ли вы счастливы со мной? Погодите, не отвечайте, пока я не скажу вам, что я такое. Вы совершенно во мне ошибаетесь.

Она помолчала несколько минут; я в страхе следил за ней.

— Я была подготовлена к тому, — сказала она медленно наконец, — чтоб сделаться собственностью богатого человека. Многие мужчины намеревались купить меня, но они не могли заплатить ту цену, которую спрашивал отец. Пожалуйста, не глядите так удрученно! То, что я говорю, вполне правдиво и вполне обыкновенно. Все женщины высших классов продаются теперь в Англии, как черкешенки на невольничьем рынке. Я вижу, вы хотите протестовать и уверить меня в своей преданности; в этом нет нужды. Я убеждена, что вы любите меня, насколько может любить мужчина, и я довольствуюсь. Но, в сущности, вы не знаете меня: вас привлекает мое лицо, мое тело, — вы восхищаетесь моей молодостью и невинностью. Но я не молода; я стара сердцем и чувствами. Я была молодой недолго в Виллосмире, когда я жила среди цветов и птиц и всех честных и правдивых обитателей полей и лесов, но достаточно было одного сезона в городе, чтобы убить во мне молодость. Один сезон обедов и балов и чтение модных романов! Вы написали книгу, и поэтому вы должны знать об обязанностях авторства — о серьезной ответственности писателей, когда они дают свету книги, полные вредных и ядовитых внушений, оскверняющие умы, которые до той поры были чисты и безмятежны. Ваша книга имеет благородную основу, и за это мне она нравится. Она хорошо написана, но, читая ее, я вынесла впечатление, что мысли, которые вы силились втолковать, были ни совсем искренними, и поэтому вы не достигли того, что могли бы приобрести.

— Вы правы, — сказал я с мукой унижения, — в литературном отношении книга не заслуживает внимания. Она только «гвоздь» сезона!

— Во всяком случае, — продолжала она, и ее глаза потемнели от напряженности чувств, — вы не осквернили пера гадостью, свойственной многим авторам в наше время. Как вы думаете, может ли девушка, читая книги, которые теперь свободно печатаются и которые ей рекомендуются ее глупыми знакомыми, «потому что они так ужасно забавны», остаться неиспорченной и невинной? Книги, подробно описывающие жизнь отверженных? объясняющие и анализирующие тайные пороки людей? защищающие, почти как священный долг, «свободную любовь» и общую полигамию? без стыда знакомящие хороших жен и чистых девушек с героиней, смело ищущей мужчину, все равно — какого мужчину, чтоб только иметь от него ребенка без «унижения» выйти за него замуж? Я прочла все эти книги, и чего же вы можете ожидать от меня? Не невинности, безусловно! Я презираю людей, я презираю свой пол, я проклинаю себя за то, что я женщина! Вас удивляет мой фанатизм к Мэвис Клер: это только потому, что ее книги за время возвращают мне мое самоуважение и заставляют меня смотреть на человечество в лучшем свете, — потому что она, хоть на один час, восстанавливает во мне слабую веру в Бога, и мой дух освежается и очищается. Все равно, вы не должны смотреть на меня, как на невинную, молодую девушку, Джеффри, на девушку, которую воспевали и идеализировали поэты: я — испорченное существо, выращенное на шаткой морали и зудящей литературе моего времени.

• Предыдущая
• 40/96
• Следующая