Натуральный обмен (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна - Страница 1

• 1/101
• Следующая

Последние лучи заката мягко озаряли башню королевского дворца. Отсюда открывался великолепный вид на город и на далекую полосу леса. Внизу кипела в жизнь, а здесь, наверху, было тихо и спокойно — тут можно было подумать.

На увитом плющом балконе стояли двое: высокий длиннобородый старик в темной мантии и плотный мужчина в монашеской рясе, ростом достигающий первому едва ли до плеча. Оба молчали, задумчиво глядя вдаль, невысокий теребил большой деревянный крест у себя на груди.

Он заговорил первый:

— Тянуть больше нельзя…

А потом крепко сжал губы, будто сам испугался своих слов.

— Ты прав, — тихо отозвался старик, — мы слишком долго работали, почти год, чтобы отказаться в последний момент.

— Господь простит нас, — несколько неуверенно ответил собеседник. — Он увидит, что у нас благие намерения, и простит нас. Я буду молиться.

Старик поежился, но совсем не от холода.

— Может, Господь и простит нас, — пробормотал он. — А мы сами себя? Это же не просто так, это человеческая жизнь! Думаешь, тот ни в чем не повинный парень когда-нибудь нас простит?

— Мы будем молиться, — повторил невысокий. И, помолчав, добавил: — К тому же, мы оба знаем, что  парню уже не придется нас прощать.

От этих слов старик вздрогнул, но промолчал.

Я стоял перед огромным зеркалом с меня ростом в старинной резной раме. Я выглядел, как обычно: высокий худощавый парень, всклокоченные светло-русые волосы, серые глаза, одет в растянутый свитер, джинсы, кроссовки. Я ехидно подмигнул своему отражению, но оно не повторило мой жест, напротив, нахмурилось, а брови угрожающе сошлись на переносице. По спине пробежал холодок, тут же превратившийся в настоящий животный ужас. Я рванулся от зеркала прочь, но не смог сделать и шага, что-то удерживало меня, заставляя по-прежнему стоять перед своим ожившим отражением, которое, в свою очередь, ничего не ограничивало: мой двойник шагнул ко мне с самым решительным видом. И тогда я размахнулся и ударил по гладкой поверхности, разбивая руки в кровь. Зеркало брызнуло в ответ миллионами осколков. Они сыпались отовсюду, впивались в лицо, голову, руки...

Я закричал и проснулся. Сердце отчаянно колотилось в груди.

Осмотрелся: я лежал на кровати в своей комнате, на мне те же джинсы и свитер, что и во сне, но настолько измятые, что в их реальности можно было не сомневаться. Вчера я зачитался и уснул, даже не переодевшись. Распахнутая книга все еще лежала на моей груди.

— Черт-те что, — пробурчал я, садясь, провел рукой по лицу, пытаясь прийти в себя, потому что сон все еще не шел из головы. Это же надо было такому присниться! Нет, мне и раньше частенько снились странные сны, но этот был особенно реальным.

В квартире стояла звенящая тишина: ни шороха, ни единого скрипа. Значит, мама уже ушла на дежурство в больницу. Интересно, не стала меня будить или не добудилась? Она уже несколько раз рассказывала, что не смогла меня разбудить, потому что я отбивался. А все почему? Потому что стресс! Никто молодежь не щадит.

Я посмотрел на часы на прикроватной тумбочке и снова выругался. Да что за непруха? Девятый час, а в восемь я должен был быть в школе, сегодня репетиция последнего звонка, и всех обязали явиться к первому уроку.

Я вскочил с постели и бросился переодеваться. Опять опоздал и услышу о себе в школе много «хорошего», нового, конечно, вряд ли, за десять лет учебы я, наверное, выслушал о себе уже все.

Я был из тех, кого считают оболтусами, «учительское горе», «мамино разочарование». Когда мои одноклассники читали «Войну и Мир», я зачитывался «Хрониками Амбера», когда готовились к экзаменам, я играл в футбол. Были на моем счету и разбитые школьные окна, и взорванный кабинет химии, и костер в спортзале, а также драки на территории школы. Раньше моя мама была постоянным гостем педсоветов, но ближе к старшим классам учителя отчаялись и смирились с тем, что меня не переделать, и оставили мою бедную мать в покое. Наверное, в этом году, когда я получу аттестат, весь педагогический персонал перекрестится и вздохнет с облегчением.

Я носился по комнате взад-вперед, хватая на ходу вещи. Школьной сумки в пределах видимости не обнаружилось, значит, я бросил ее вчера в прихожей. И я понесся туда.

Пробегая по залу со скоростью очумелой белки, я зацепился за ножку журнального столика и кубарем полетел головой вперед. Голову я все-таки не разбил, успев выставить руки, но столик со всем тем, что на нем стояло, снес в чертовой матери.

Я медленно поднялся с пола, потирая ушибленное колено, и осмотрел место моей битвы с журнальным столиком. Потери: разбитая ваза, рассыпанная по всему ковру стопка газет и журналов. Сам столик при столкновении с противником не пострадал, отделался легким испугом.

Я со вздохом принялся собирать журналы. Бежать на кухню за веником было некогда, поэтому я смел осколки вазы газетами, орудуя одной как метлой, а второй как совком. Выкинул останки вазы вместе с газетами в мусорку и помчался обратно в свою комнату.

Снова пробегая мимо места моего падения, я остановился, как вкопанный. Вот же засада! В спешке я не заметил еще одну жертву разрушений — папино фото в рамке. Рамка улетела в угол комнаты, стекло разлетелось на куски, да еще так удачно, что пропороло фотографию прямо посередине.

Я поднял остатки рамки, испытывая одно желание — провалиться сквозь землю. Это было старое фото, сделанное, когда еще не знали цифровых носителей, пленку, естественно, давно потеряли, а потому эта фотография была единственным экземпляром, не подлежащим восстановлению. Мама очень любила это фото, на ней папа был запечатлен еще совсем молодым, улыбчивый подтянутый парень в летной форме возле блестящего истребителя... На одном из таких он и разбился, когда мне было семь...

Я плохо его помнил, большую часть информации о нем получил благодаря рассказам матери, а не по собственным воспоминаниям. Я даже скорее не тосковал о нем, как о человеке, а периодически жалел сам себя, что у меня нет отца. Однако несмотря ни на что, сейчас у меня появилось стойкое ощущение, что я совершил нечто недопустимое, кощунственное.

Злой на себя и свою неуклюжесть, я вернул изуродованную рамку с фотографией на столик и в ужасном настроении поплелся в школу. Можно было не сомневаться, вечером мама еще выскажется этому поводу.

***

Я вбежал в школу как раз во время звонка, возвещающего о начале второго урока, и понесся в спортзал, где и должна была происходить репетиция последнего звонка.

Весь наш класс был в сборе. Впрочем, ничего удивительного, это же только я местное исчадие ада.

Несмотря на то, что все неорганизованно шастали по спортзалу, собираясь в привычные группки единомышленников, мое появление не осталось незамеченным. Маргарита Сергеевна, наша классная, тут же устремила на меня гневный взгляд. Она осмотрела меня с головы до пят и нахмурилась еще больше.

— Дёмин! — тон ее голоса не предвещал ничего хорошего. — Мало того, что ты опоздал на целый час, так ты еще и без формы!

Я закатил глаза. Ну, понеслось! Некогда мне было с утра форменные брюки наглаживать, я их, кажется, даже с балкона не снял…

— Маргарита Сергеевна, неучебные дни же, — заныл я. Но мой финт не прошел, видимо, с утра классную уже кто-то разозлил, и она решила отыграться на мне.

— Ничего не хочу слышать, — грозно отрезала она. — К директору, живо!

Учительница сложила руки на груди с таким видом, будто, начни я брыкаться, она оттащит меня туда за волосы.

• 1/101
• Следующая