Огненный Зверь (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна - Страница 84

• Предыдущая
• 84/109
• Следующая

  От моих горячих слез снег таял и тут же замерзал, превращаясь в лед. Я кусала губы, бессильно сжимала руки в кулаки и снова разжимала их, пытаясь заставить боль убраться подальше и восстановить самоконтроль. Мне хотелось выть во весь голос, но я боялась привлечь внимание, слава Богу, двор был слабо освещен, и моей агонии никто не видел.

  Кое-как успокоившись, поднялась на ноги, потратив оставшиеся силы, чтобы удержать равновесие. Мое тело казалось чужим, тяжелым и неповоротливым, координация движений нарушена.

  За все это время Зверь не проронил ни слова, дав мне время выплакаться. Я была одна: я и мое горе. Я даже представить не могла, что я так сильно люблю старика, такого доброго великодушного человека, пусть и всегда полного загадок. Я столько раз обвиняла его во всех смертных грехах и столько же раз ошибалась. И вот сейчас настал момент, когда извиняться поздно, моих слов никто не услышит. Я могу шептать извинения или же кричать во весь голос - это не имеет значения, до адресата они уже никогда не дойдут, потому что он ушел. Навсегда. Наверное, человеческий мозг слишком мал, чтобы осознать всю глубину и весь ужас слова "навсегда", поэтому моя истерика только усиливалась при мысли об этом. Навсегда - это так страшно.

  Будь моя воля, я бы ревела всю ночь, забившись в какой-нибудь угол, где бы меня никто не видел и не слышал. Но последняя воля Владимира Петровича, высказанная в письме, не позволила мне отдаться своим эмоциям, несмотря на всю боль и отчаяние, клокотавшие во мне и разрывающие изнутри, я твердо знала, что должна встать и идти.

  Кое-где снега намело до пояса, я пробиралась по нему медленно, словно старушка, норовя нырнуть носом в сугроб практически после каждого шага.

  Мой двор представлял собой прямоугольник, ограниченный четырьмя длинными домами, выезд из двора был узким, в нем не могли бы разъехаться и две машины, поэтому приходилось сначала пропускать выезжающих, и только потом въезжать самой. В этот вечер на въезде во двор встретились два одиночества. Мало того, что все замело, так оба водителя не желали пропускать друг друга. Я видела свет фар, темные фигуры, размахивающие руками, крики и ругательства.

  "Так вот почему Золотаревский приказал идти пешком!" - первым понял Зверь.

  Он был прав, я бы элементарно не смогла даже покинуть свой собственный двор.

  - Старый кукловод, - прошептала я с грустной улыбкой. Наверное, если бы меня кто-нибудь видел, испугался бы. Уверена, улыбка на заплаканном распухшем лице больше напоминала гримасу.

  Я бочком протиснулась мимо машин, перегородивших проход, только покачав головой, услышав те ругательства, которыми их обладатели осыпали друг друга. В этот момент их поведение казалось полным ребячеством, таким мелочным и глупым. Как можно тратить столько сил и времени на то, чтобы облить другого грязью чисто из принципа, когда можно просто пропустить человека? И пусть прав ты, а не он, какое это имеет значение? Пусть он едет и упивается своей победой, какое тебе до этого дело? Но, видимо, никто из водителей не думал, как я, или же не торопился домой к семьям этим снежным вечером. Вокруг умирают люди, а они тратят свою жизнь на ругань...

  Я обошла спорящих и вышла на дорогу. Здесь трудилась снегоуборочная техника, и почти не было сугробов.

  Я втянула голову в плечи, еще сильнее натянула шапку на глаза и двинулась в нужном направлении.

  "Зверь, - попросила я, - приведи меня в порядок, пожалуйста. Иначе мне не удастся сыграть нужную роль".

  Я чувствовала, как отекли веки от слез. Должно быть, я выглядела отвратительно.

  "Хорошо, - откликнулся Зверь. - Попытайся расслабиться".

  Я расслабилась после двух вздохов и без особых усилий. Когда я встала из сугроба и поставила себе четкую цель - добраться до дома Владимира Петровича - стало немного легче. Боль уползла куда-то вглубь и затаилась там, мозг начал функционировать.

  Я просто шла вперед, слушая, как снег скрипит под ногами, ветер утих, и ничто не мешало моему передвижению.

  Я шла вдоль дороги по тротуару, опустив голову и смотря только перед собой. Возле меня остановилась машина, из окна высунулся парень с доброжелательной улыбкой, предлагая меня подвести, но я одарила его таким убийственным взглядом, что он немедленно поднял стекло и, вдавив педаль газа, скрылся за поворотом.

  Дом Золотаревского находился в нескольких километрах от моего, гораздо ближе, чем я могла подумать. Я преодолела это расстояние минут за двадцать, не было бы снега, наверное, и десяти хватило. К тому же, я шла, не торопясь, силясь привести свои чувства в порядок и осознать, что действительно сегодня произошло. С осознанием получалось плохо. Четко поставленная перед собой цель заставила встать и двигаться, но прийти в себя окончательно я так и не смогла.

  Владимир Петрович жил в элитном районе, однако, не в новосторое. Квартиры здесь стоили очень дорого, но в то же время не пестрили излишествами: не было ни навороченных камер слежения, ни шлагбаумов, ни консьержек, которыми любят себя окружать современные богачи. Обычные многоэтажные дома старого фонда, на подъездах металлические двери с домофонами.

  Найдя нужный мне подъезд, я обнаружила, что дверь с кодовым замком на нем сломана и открыта настежь. Кто-то заботливый наклеил на дверь записку: "Граждане, не дергайте дверь. С утра приедут ремонтировать".

  Мне снова захотелось улыбнуться. Старый кукловод и здесь все продумал. Действительно, как бы я объясняла свое появление в квартире Золотаревского, если подъездную дверь открыть мне было некому?

  Я осторожно вошла в подъезд, огляделась: никого.

  Я тщательно стряхнула с себя снег: и с одежды и с обуви. И только потом пошла верх по лестнице.

  Сориентировавшись по номерам квартир, я прикинула, что нужная мне квартира находится на седьмом этаже. Подниматься на лифте не рискнула, боясь столкнуться с кем-нибудь из соседей, поэтому и выбрала лестницу.

  Поднималась медленно, то и дело оглядывалась и замирала от каждого шороха. Было еще совсем не поздно, всего-то девять часов вечера, и были высоки шансы наткнуться на обитателей дома. А в письме Золотаревского было ясно сказано: никто не должен меня видеть, пока я не вызову полицию.

  Не вышло бы из меня шпиона, шпионы передвигались осторожно, но быстро, мне же с моим способом передвижения понадобилось довольно много времени, чтобы преодолеть какие-то семь этажей.

  Вот она, квартира с нужным мне номером. Но, прежде, чем войти, я решила перестраховаться. Ошибок быть не должно, я готова была на все, только чтобы не обмануть ожидания старика.

  "Зверь, улучши мне слух", - попросила я.

  "Выполняю", - Зверь тоже был напряжен и немногословен.

  Подъезд наполнился тысячами звуков, так, что в первое мгновение я испугалась и присела, оглядываясь. Но вокруг никого не было.

  В соседней квартире семья садилась ужинать, хозяйка накрывала на стол, ее муж вполголоса возмущался, что такими темпами они дождутся завтрака, а не ужина. Бормотал нудно, на не зло. Их сынишка, судя по голосу, мальчишка лет десяти, рассказывал о школе, про Ваську из "А" класса, с которым они поссорились в этот день и доказывал, что это противный Колька разбил окно в спортзале, а потом все свалил на него.

  Убедившись, что никто из обитателей этого жилища не собирается подходить к входной двери, я приблизилась к другой квартире, находившейся на лестничной площадке.

  Здесь было слышно, как работает телевизор, шла мыльная опера, где фигурировали Педро и Мария. Также я услышала мерное дыхание обитателя квартиры. Никаких лишних звуков, никакого движения.

  Убедившись, что опасности нет, я подошла к двери Золотаревского. Аккуратно достала ключи из кармана, стараясь не издать ни звука, медленно вставила ключ в замочную скважину, еще раз огляделась и только потом повернула ключ. Раздался отвратительный громкий скрежет. Я вздрогнула и только потом сообразила, что мой слух по-прежнему улучшен.

• Предыдущая
• 84/109
• Следующая