Дочери Волхова (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 17

• Предыдущая
• 17/77
• Следующая

Ложечка поняла; на лице ее отразилось отчаяние, она рванулась к своим подругам с такой силой, что Велем от неожиданности выпустил ее руку. Она подбежала к лодьям и, плача и обнимая изможденных пленниц, стала кричать на совершенно непонятном языке. Они тоже обнимали ее, гладили по голове, что-то говорили, делали над ней какие-то знаки, отчасти похожие на варяжский «знак молота», которым призываются благословение и защита Тора. Она даже не думала о том, чья участь будет лучше – ее ли, остающейся в Ладоге, или их, увозимых на Волжский путь.

Наконец Вестмар, которому только женских слез не хватало, махнул рукой, и Велем увел свое приобретение. Ложечка шла за ним покорно, но рыдала так отчаянно, будто ее вели на смерть. Велем затолкал ее в клеть, опустевшую после того, как подъели все припасы, и на всякий случай подпер дверь крепкой жердью. Но внутри было тихо, она не стучала и не рвалась наружу.

Когда лодьи Вестмара скрылись за изгибами берегов, Велем выпустил пленницу. Ложечка почти успокоилась и только что-то шептала. Милорада выдала ей косяк8 льна и посадила шить рубаху – у нее ведь ничего не было, а та сорочка, которую подарила ей Тепляна, уже нуждалась в замене. Ложечка покорно принялась за работу и шила очень искусно, что Милорада сразу заметила. Ну и слава Макоши! Не косорукую какую им всучили, будет польза по хозяйству.

– Вот, смотри. – На ходу роясь в поясной сумке, Велем подошел к пленнице в надежде немного утешить ее. – Для тебя сберег.

Когда разбирали тела убитых викингов, он нашел у одного в кошеле небольшой бронзовый крестик на шнурке – литой, с причудливыми узорами, с каким-то кругом над перекрестьем, похожим на солнце. И сразу подумал о Ложечке: помня, что спас ей жизнь, он относился к ней не просто как к очередной челядинке, а считал почти кем-то вроде приемной дочери. Вестмар говорил, что она из тех земель, где почитают знак креста, да и сам Велем перед битвой видел, как Ложечка молится, начертив на земле похожий знак и кланяясь ему. Домагость без уговоров отдал ему крестик – невелико богатство, особенно теперь, когда в распоряжении ладожан оказалось столько хорошего оружия, шлемов и всего прочего.

– Вот, возьми, – сказал Велем и протянул Ложечке бронзовый крест.

Слов Ложечка не поняла, но жест его был достаточно красноречив, а главное, она увидела амулет. Велем и сам не ожидал, что она так обрадуется. При виде крестика она переменилась в лице, покраснела, даже чуть ли не подпрыгнула и, торопливо схватив амулет с его ладони, сжала в руках, прижала кулачок к груди и счастливо засмеялась. Черты ее оживились, карие глаза засияли. Она пробормотала несколько слов, из которых Велем не понял ровно ничего, но взгляд ее выражал такой восторг и благодарность, что он в смущении отвернулся и отошел. Ишь, засияла! Подарок Ложечка немедленно надела на шею и с тех пор с ним не расставалась.

С отъездом Вестмара хлопот поубавилось, но тревог не стало меньше. Каждый вечер ладожские старейшины собирались в опустевшем гостином дворе и толковали, как теперь поступить. Просто ждать, на что там решится Игволод, было неразумно, идти на него войной – не хватало сил. До возвращения Вольги с подмогой даже в лучшем случае оставалось не менее двух-трех пятериц.

Никто не знал об этом лучше Дивляны – она считала дни, нанизывая их, как крупные бусины, на нить своего ожидания. Она даже не тосковала – ведь впереди ее ждало самое большое счастье – и все же жаждала, чтобы Вольга вернулся побыстрее. В душе он каждый миг был рядом с ней, но от этого она не меньше хотела поскорее увидеть его наяву. Ей снились по ночам его объятия, поцелуи, и она просыпалась, вся дрожа, с тем же огнем в жилах, с разлитым по телу мучительным и таким сладким томлением. Она была так полна этим, что даже постоянная опасность, нависшая над головой, не занимала много места в ее мыслях. Это была весна ее счастливой любви, и никакой Игволод не мог у нее этого отнять.

А отцы, рассудив так и этак, решили снарядить к Игволоду посольство.

– Скажем, что готовы выкуп ему заплатить, лишь бы не разорял Ладогу, и даже дань пообещаем давать, если потребует, – убеждал старейшин Рановид. – Ему, чай, тоже неохота кровь проливать, если задаром все дадут. А пока торговаться будем, да пока выкуп собирать – глядишь, и подмога подойдет.

– Вот еще – дань обещать! – Кузнец Зоря был не в восторге от этого предложения. – Видали мы уже таких даньщиков! Еле выжили упырей, а тут новый нам на шею явился!

– Да мы и не будем ему платить! Нам главное, чтобы он до кресеня смирно сидел и нас воевать не ходил. А там мы и сами повоюем.

– Да если слух пойдет, что Ладога опять руси дань платит, много охотников найдется нашими трудами богатеть!

– Не успеют слухи пойти. Он, Игволод, назад в море живым не выйдет.

– А одно при руси было хорошо: другие не лезли! – вздохнул Синиберн. – И торговый путь охраняли, городки стояли с дружинами… А теперь ни дружин, ни торгов, ни серебра…

– И драли с нас три шкуры! – возразил Зоря.

– Если бы вот таких варягов найти, чтобы охраняли. А шкуры не драли, тогда бы другое дело, – заметил Домагость. – За доброе дело мы бы и заплатили. Ведь будут торги, будет и серебро.

– Да где ж найти таких? Варяги они что волки – сколько ни корми, все мало.

– Само слово такое, – улыбнулся Вологор, муж вуйки Веледары. Он родился в земле свеев, но в Ладоге жил уже лет тридцать и даже тут женился, чтобы осесть навсегда; по-словенски он давно говорил свободно, но от прежних «немых» времен у него осталась привычка при разговоре помогать себе руками. – «Варг» или «вараг» – значит «волк», а еще лихой человек, за злые дела изгнанный.

– Что же они сами себя так называют? – хмыкнул дед Путеня. – Или от волков род ведут?

– Да нет, это только наши варяги – варяги. А те, что за морем, те каждый по своему племени называется: одни свеи, другие вестготы или ёстготы, смалёндцы, а где Норэг – там и рауды, и хёрды, и трёнды, и халейги.

– Видно, какие первыми тут поселились, Ингварь с родом своим, они те изгои и были.

– Да нет, – Домагость усмехнулся. – Не стали бы они сами себя волками называть. Видать, когда их уже тут много стало, они и начали друг на друга кивать: вы им меха не продавайте, продавайте нам, а то они люди худые – волки, а не люди, варги то есть. Так и пошло…

– Ладно кощуны сказывать! – Зоря хлопнул ладонью по столу. – На чем порешили, отцы?

– Засылаем послов? – Домагость обвел глазами бородатые лица, смутно освещенные несколькими лучинами.

– Засылаем! – Путеня кивнул, и почти все закивали вслед за ним. – Только ты, Витонежич, сам придумал, сам и исполняй.

– И исполню. – Домагость тряхнул густыми волосами. – Недаром отец мой с мечом Люта Кровавого из Ладоги вышибал – и я не трусливее буду!

Через день Домагость с дружиной, собранной по большей части из сыновей и племянников, отправился на лодьях вниз по Волхову, чтобы через Нево-озеро дойти до устья Сяси. С ним было почти восемь десятков человек – пусть этот Игволод не думает, что ему будет легко взять здесь добычу. Дивляна, как и другие оставшиеся в Ладоге женщины, не находила себе места. А вдруг случится еще одна битва? А вдруг Игволод посчитает это удобным случаем истребить часть ладожского ополчения, чтобы потом явиться сюда и добить остальных?

Дорога по Волхову, потом по Нево-озеру и после немного по Сяси занимала обычно два дневных перехода. То есть в случае благополучного итога ждать посольство обратно следовало примерно через семь-десять дней. Все время, свободное от домашних забот, Дивляна проводила на вершине Дивинца. Глядя на Волхов, она ожидала вестей от отца, но чаще мысли и воспоминания уводили ее к Вольге. Дивинец теперь был для нее полон образом плесковского княжича, и даже на холодном речном ветру находиться здесь ей было приятно. Казалось, сам Вольга незримо стоял рядом, и Дивляна снова ощущала тепло его объятий и знала: в этот миг, когда она думает о нем, он тоже думает о ней, где бы ни был. Со времени его отъезда прошло уже почти три седмицы, и, если все сложится хорошо, еще дней через десять-пятнадцать его можно ждать назад… О боги, неужели эти долгие дни когда-нибудь пройдут?

• Предыдущая
• 17/77
• Следующая