Дочери Волхова (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 47
- Предыдущая
- 47/77
- Следующая
– Дело говоришь! – Домагость кивнул.
Велем пошел было прочь, но тут же обернулся.
– А может, ну ее? – вдруг сказал он, поглядев на отца. – Мне сдается, доброй волей она сбежала. И сряду Теплянкину она сама надела, а свою оставила – по всему видать, заранее все придумала. Может, пусть себе едет? Она ведь с прошлой осени Вольгу во сне видит, и он ради нее как старался, себя не жалел… Может, пусть? Любовь ведь не волос, с головы не выдернешь.
– А поляне?
– А им Тепляну отдадим. Она почти такая же, они их обеих не знают, авось не догадаются. И рода она тоже нашего.
Домагость на мгновение задумался, потом в сердцах бросил, сердясь еще и на себя, что хоть на миг допустил такую мысль:
– Тьфу на тебя! Чего придумал! Хочешь, чтобы не твоей матери и отца дочь, а дочь робы безродной киевской княгиней стала? Чтобы робичи в Киеве правили, а не твои сестричи? Про любовь еще рассуждать мне будет!
– Так ведь она тоже от деда Ви… – начал было Велем, но увидел лицо отца и отступил: – Все, все! Уже иду!
Велем собрался в дорогу быстро; весь тот день он не знал покоя, руки чесались от негодования и жажды взять Вольгу за горло, и даже разбитая во второй битве с Игволодом бровь снова разболелась. Ладожские парни с охотой откликнулись на призыв своего вожака и баяльника: в них еще горел боевой дух, а тут налицо была обида, предательство бывшего боевого товарища – ведь плесковский княжич умыкнул девку из Домагостева дома!
– Это он от обиды, что ему Дивляну не отдали! – толковали между собой парни. – Не ту, так хоть какую!
– Да я его, гада… – Несчастный Нежата, думавший, что увезли его девушку, сжимал кулаки и кривился, будто сейчас заплачет от ярости. – Удавлю!
На протяжении первого перехода вверх по Волхову беглецов никто не видел, но это Велема не удивляло: они ведь прошли эту часть пути ночью. В более дальних селениях Велем настойчиво отыскивал следы, описывал внешность Дивляны и одежду Тепляны. В отдалении от Ладоги Домагостеву родню не так хорошо знали в лицо, и разоблачить ложь никто здесь не мог.
Ему охотно помогали, и вскоре он напал на след. Через два перехода беглецы стали ночевать в жилых местах, и в двух прибрежных поселках девушку видели. В одном месте даже узнали плесковского княжича Вольгу, который ее вез, но, обратив внимание на бедную одежду и одиночество среди парней, приняли Дивляну за купленную в Ладоге робу. Узнав, что они ночевали вместе, Велем стиснул зубы и тихо выругался про себя. Он понимал, что и раньше Вольга и Дивляна не просто так цветочки собирали и веночки плели, но теперь появились свидетели, причем посторонние. И если правда о том, кто была эта «роба», когда-нибудь выплывет наружу, то Домагостю волей-неволей придется мстить Судиславову роду за бесчестье. И Велему еще сильнее захотелось поскорее заполучить сестру в руки, чтобы не допустить дальнейшей огласки.
В распоряжении тех, кто убегал, и тех, кто за ними гнался, были одни и те же средства: лодья на веслах, иногда под парусом, если ветер был попутный. Имея больше людей, Велем мог чаще менять гребцов и надеялся, что движется быстрее Вольги. Тем не менее он весь измаялся и сам сидел на веслах, чтобы хоть как-то отвлечься и успокоить совесть, но не переставал последними словами ругать себя за дурость. Он готов был на все, и если бы сейчас Волхов надумал идти вспять, только бы обрадовался этому суровому знамению, которое заодно быстрее понесло бы его к цели. Велем терзался мыслью о том, что он мог все это предотвратить, если бы не выпустил Дивляну в тот вечер из дома. Она же была в его руках, ему ничего не стоило прикрикнуть и послать ее наверх спать! И сторожить до утра внизу, чтобы не сбежала, да еще братьев позвать! Попробовал бы тогда Вольга сунуться в дом! Понимая, что он сам виноват в случившемся, Велем не представлял, как сможет вернуться в Ладогу без Дивляны. Лучше тогда утопиться!
– Ничего, брат, догоним! – утешали его и Нежату то Опенок, то Осташка. – Куда он денется, река одна и дорога тут одна.
– А уж поймаем, тут мы ему спуску не дадим! – обещал Стояня и делал такие движения огромными кулаками, будто скручивал что-то.
После потери в бою двух зубов он стал несколько пришепетывать, но решимости не утратил.
А Волхов между тем кончался, впереди было озеро Ильмерь, а за ним река Шелонь, которая выводила прямиком во владения плесковского князя.
Первой целью Вольги было добраться не до родного Плескова, до которого было не менее двух седмиц дороги, а до Словенска. Здесь жила замужем, в роду старейшины Вышеслава, его родная сестра Любозвана. Старше его на год, она была сговорена с Прибыней Вышеславичем еще года три назад, и вот наконец прошлой осенью старики обо всем договорились и свадьба состоялась – та самая свадьба, на которой он впервые увидел Дивляну. С единственной сестрой Вольга всегда жил дружно и теперь мог смело рассчитывать на ее помощь.
Да и помощь им нужна была не только по причине бегства. Целые дни проводя на реке, на холодном речном ветру, иной раз под дождем, от которого не спасал и кусок кожи, почти всегда с промокшими ногами, Дивляна в последние сутки пути расхворалась. Ее мучил кашель, бил озноб, и Вольга не на шутку испугался, что невеста не доедет до дому живой. Дивляна уверяла, что может ехать дальше и подремлет на дне лодьи, но Вольга решил остановиться. В поселке, где их весь день удерживали упорный ветер и дождь, он попросил хозяев истопить баню. Хозяйка попарила Дивляну с травками, потом растерла медвежьим жиром, напоила малиной с медом и уложила спать, закутав в большую шкуру от того же медведя.
– Хочешь ехать – поезжай! – сказала Дивляне эта суровая рослая женщина, наглухо замотанная в серый платок, чем-то похожая на медведицу. – Только живой не доедешь, на Ильмере и похоронят. Вон хозяин у тебя какой добрый, заботится о тебе, а ты, дура, счастья своего не видишь!
Дивляна, слишком слабая, чтобы спорить, сдалась и заснула. Она понимала, что старостиха права и что вместо свадьбы ей светит крада, куда она и ляжет, как полагается девушкам, в наряде невесты. Уж лучше одну ночь полечиться, чем со всех ног примчаться на тот свет.
Наутро Дивляна чувствовала себя лучше, только глаза немного болели, и она решилась продолжать путь.
Впереди был Словенск. Вольга понимал, что лучше всего было бы везти девушку прямо туда, чтобы немедленно поручить заботам своей сестры. Однако кроме Любозваны в Словенске жило еще немало народа. Даже новоявленным родичам Вольга не мог полностью доверять. За время пути он обдумал свое положение и понял: в этом деле у старейшины Вышеслава свои выгоды, и являться в Словенск с такой дорогостоящей невестой, как Дивомила Домагостевна, было бы глупо. С одной стороны, Вышеслав сам хотел отдать дочь киевским сватам – у него их, дочерей, подросло уже пять или шесть. А значит, он только обрадуется, если ладожская невеста сбежит и полянам не достанется. Но прежде чем бросаться к нему за помощью, Вольга хотел поговорить с сестрой и спросить у нее совета, как теперь поступить.
Не доезжая немного до Словенска, Вольга остановился в лесу неподалеку от берега. Дивляна старалась сохранять бодрость и держаться как ни в чем не бывало, но свет резал глаза, а переносицу и лоб над бровями ломило так, что даже голову держать прямо становилось все труднее. Для нее наскоро соорудили шалаш, постелили на землю охапки травы, еловые лапы, поверх них пару овчин, чтобы она могла отдохнуть. С девушкой Вольга оставил всего двоих: Невера и Загора. Никакой опасности ей здесь грозить не должно, а если он явится в Словенск без дружины, с которой уехал, это вызовет лишние мысли и подозрения.
Поцеловав горячую от жара невесту и еще раз наказав парням смотреть за ней во все глаза, Вольга уехал в Словенск. Дивляна дремала на овчине в полутьме шалаша. После недолгого облегчения девушке вновь стало хуже: правильно та баба говорила, что подниматься ей нельзя. Но и ждать нельзя было тоже, поэтому беглецы не послушались умного совета. Боль переместилась за уши и затылок, Дивляне было то жарко, то холодно. Время от времени неглубоко засыпая, а затем ненадолго приходя в себя, Дивляна не могла понять, что с ней и где она. Ей все мерещилось, что на голове у нее опять надет тяжелый варяжский шлем: боль давила, не давая поднять веки.
- Предыдущая
- 47/77
- Следующая
