Глотка - Страуб Питер - Страница 18

• Предыдущая
• 18/168
• Следующая

Я сказал что-то тем двоим, что оставались в хижине, и шагнул в темноту. Изнутри слышно было, как лейтенант требует, чтобы Пул повторил свой рассказ о столбах и окровавленных цепях. Хэмнет, Барридж и Келвин Хилл сидели, привалившись к стволу поваленного дерева. Виктор Спитални вытирал руки о свою и без того грязную рубашку. От сигареты Хилла поднимался белый дым. Тина Пумо выпустил целое облако дыма. Я вдруг подумал о том, что это и есть самые настоящие райские кущи – мужчины, получившие долгожданную передышку, клубящийся в воздухе сигаретный дым, очертания их тел в темноте, укрывшей землю словно одеялом, деревья на той стороне рисового поля.

Душа моя возвращалась к жизни.

Но тут я заметил вдруг, что с сидящими передо мной людьми что-то не так. Мне опять потребовалось несколько секунд, чтобы сознание успело угнаться за интуицией. Я заметил, что передо мной сидело на два человека больше, чем нужно, – нас было девять, а не семь, как должно было быть. Ведь двое остались в хижине за моей спиной. Замечательный солдат Мо Денглер смотрел на меня с нескрываемым любопытством, словно понимая, о чем я сейчас задумался. Меня прошиб вдруг холодный пот. Я увидел, что справа от меня стоят рядышком Том Блевинс и Тайрелл Бадд. Они были чуть больше заляпаны грязью, чем остальные, но больше ничем не отличались от них, кроме разве что того, что, как и Денглер, смотрели прямо на меня.

Хилл отшвырнул докуренную сигарету, Пул и лейтенант Джой вышли из хижины за моей спиной. Леонард Хэмнет похлопал себя по карману, чтобы убедиться, что драгоценное письмо по-прежнему на месте. Я снова посмотрел вправо – погибших новобранцев там больше не было.

– Давайте собираться, – сказал лейтенант. – Нам нечего делать среди этого дерьма.

– Тим? – Денглер не сводил с меня глаз с того момента, как я показался на пороге хижины. Я покачал головой.

– Ну и что же это было? – поинтересовался Тина Пумо. – Чего там горяченького?

Спэнки и Келвин Хилл рассмеялись и захлопали в ладоши.

– А мы разве не будем поджигать деревню? – спросил Спитални.

Лейтенант не обратил на него внимания.

– Там действительно есть кое-что горяченькое, Пумо, – сказал он. – Полевой пост. Для допросов.

– Что за дерьмо! – выругался Пумо.

– Эти люди применяют пытки, Пумо, – сказал лейтенант. – И мы нашли лишнее тому доказательство.

Пумо с любопытством посмотрел на меня. Денглер подошел поближе.

– Я кое-что вспомнил, – сказал я. – Кое-что из жизни в Америке.

– Тебе лучше забыть о жизни в Америке, пока ты здесь, Андерхилл, – сказал мне лейтенант. – Я стараюсь сохранить тебе жизнь, если ты этого еще не заметил, но ты – ты должен помогать мне.

На следующий вечер у нас уже была возможность принять душ, поесть нормальной пищи и выспаться в постели с подушкой и простынями. Двое других новобранцев заменили Томаса Блевинса и Тайрелла Бадца, и мы никогда больше не упоминали их имен до того самого момента, когда через много лет после войны мы с Пулом, Пумо и Линклейтером увидели их имена на стене вашингтонского мемориала. А тогда, во Вьетнаме, мне хотелось как можно скорее забыть эту миссию, особенно то, что я увидел в подвале хижины.

Я помню, что шел дождь. Я помню, что от земли поднимался пар и капли оседали на алюминиевых столбиках, на которых крепились наши палатки. И лица вокруг меня тоже были влажными. Я сидел в палатке среди своих друзей и слушал музыку, которую ставил Спэнки Барридж на старом катушечном магнитофоне, купленном им по случаю в Тайпее. Спэнки Барридж никогда не ставил Делиуса, но то, что он ставил, было подобно прогулкам в райских кущах: великий джаз – от Армстронга до Колтрейна. Барридж так хорошо знал свои записи, что мог найти любую песню, даже не глядя на счетчик пленки. Ему нравилось играть во время наших сборищ роль диск-жокея, менять катушки, отматывать десятки метров пленки, чтобы дать нам послушать одни и те же песни в исполнении разных музыкантов или одни и те же песни, прячущиеся под разными именами – «Чероки» и «Коко», «Индиана» и «Донна Ли». Или устраивать подборку из множества песен, в названиях которых встречалось одно и то же слово – «Я думал о тебе» (Арт Татум), «Ты и ночь и музыка» (Сонни Роллинз), «Я люблю тебя» (Билл Иванс), «Если бы я мог быть с тобой» (Айк Квебек), «Ты лишаешь меня дыхания» (Милт Джэксон), а в конце, шутки ради – «Ты такая шикарная» Гленроя Брейкстоуна. В тот день «концерт» Спэнки был посвящен одному музыканту – замечательному трубачу по имени Клиффорд Браун.

В тот мрачный дождливый день Браун отправлялся погулять по райским кущам. Слушать его было все равно что наблюдать за улыбающимся человеком, толкающим плечом дверь, чтобы впустить внутрь яркие солнечные лучи. Мир, в котором мы жили, был полон боли и потерь, а воображение помогало побороть страх. Даже Котон и Келвин Хилл, которые предпочитали Клиффорду Брауну Джеймса Брауна, внимательно слушали, как Спэнки ставит одну за другой новые песни.

Поиграв в диск-жокея часа два, Спэнки отмотал назад длинную пленку и сказал: «Хватит». Я посмотрел на Денглера, который казался немного сонным, словно его недавно разбудили. Память о только что звучавшей музыке все еще жила вокруг нас: яркий свет лился в открытую огромную дверь.

– Я собираюсь покурить и выпить, – объявил Котон, вставая с кровати. Он подошел к выходу из палатки и откинул полог. Мы увидели снаружи мокрый лес. Свет, падавший из другого мира, начал понемногу меркнуть. Котон вздохнул, надвинул поглубже широкополую шляпу и выскользнул наружу. Прежде чем полог снова закрылся, я увидел, как Котон скачет через лужи на пути к сараю Уилсона Мэнли. Я чувствовал себя так, словно вернулся из долгого путешествия.

Спэнки засовывал пленку с игрой Клиффорда Брауна обратно в картонную коробочку. Кто-то в глубине палатки включил радио Вооруженных сил. Спэнки посмотрел на меня и пожал плечами. Леонард Хэмнет достал из кармана письмо, расправил его на коленях и медленно, внимательно прочитал.

Денглер посмотрел на меня и улыбнулся.

– Как ты думаешь, что произойдет? – спросил он. – Я имею в виду – с нами. Как по-твоему: все будет так изо дня в день или с каждым днем будет казаться все более странным? – Он не стал ждать, что я ему на это отвечу. – Мне кажется, с виду все всегда выглядит одинаковым, но на самом деле это не так – наша храбрость постепенно улетучивается. И чем дольше ты здесь, тем это заметнее. Улетучивается.

– Смотри сам не улетучься, Денглер, – сказал Спэнки и рассмеялся собственной шутке.

Денглер по-прежнему не сводил с меня глаз. Иногда он напоминал мне серьезного и вдумчивого черноволосого мальчика, а форма всегда сидела на нем исключительно нелепо.

– Вот что я имею в виду, – сказал он. – Когда мы слушали этого самого трубача...

– Брауна, – прошептал Спэнки. – Клиффорда Брауна.

– ...Я видел в воздухе ноты. Они были словно написаны на длинном невидимом экране, и долго еще висели в воздухе после того, как он уже сыграл их.

– Кончай свои хипповские штучки, – проворчал Спэнки Барридж.

– Там, в деревне, – сказал Денглер, не обращая на Спэнки внимания. – Расскажи мне, что там произошло.

Я ответил, что он тоже был там.

– Но что-то произошло именно с тобой. Что-то особенное.

Я покачал головой.

– Ну хорошо, – сказал Денглер. – Но что-то ведь происходит, так? Все продолжает меняться.

Я не мог говорить. Я не мог рассказать ему в присутствии Барриджа, что видел призраков Блевинса, Бадда и американского ребенка. Я улыбнулся и покачал головой. Мне пришло вдруг в голову, что когда-нибудь я, возможно, буду в состоянии написать обо всем этом, и даже возникло ощущение, что ребенок пришел ко мне из книги, которую мне еще только предстоит написать.

• Предыдущая
• 18/168
• Следующая