Глотка - Страуб Питер - Страница 83

• Предыдущая
• 83/168
• Следующая

Когда я уходил, из сидевших за столиком перед моим приходом остался только парень с золотой цепью. Никто из них даже не взглянул на меня, когда я, расплатившись, покинул бар через дверь, ведущую в фойе отеля.

Я тут же забыл о них и подошел к конторке, чтобы спросить клерка, у себя ли Гленрой Брейкстоун.

– Да, Гленрой наверху, – сказал портье, показывая мне на ряд местных телефонов. В фойе было практически пусто, только старик в сером пиджаке с огромными лацканами сидел на длинном диване и курил сигару, бормоча что-то себе под нос. Клерк велел мне набрать номер девятьсот двадцать пять.

Хриплый низкий голос произнес на другом конце провода:

– Вы попали в резиденцию Гленроя Брейкстоуна. Он дома. Если у вас есть сообщение, сейчас самое время.

– Мистер Брейкстоун?

– Не надо вопросов – сейчас ваша очередь говорить.

Я назвался и сказал, что стою внизу в фойе. Слышно было, как на заднем плане играет музыка.

– Я надеялся, что вы разрешите мне подняться и поговорить с вами.

– Вы музыкант, Тим Андерхилл?

– Просто поклонник, – сказал я. – Я много лет восхищаюсь вашей игрой, но сейчас хотел поговорить с вами о человеке, который работал здесь менеджером в пятидесятые-шестидесятые годы.

– Вы хотите поговорить о Мерзавце Бобе? Бобе Бандольере, – Глен удивленно рассмеялся. – Господи, но кому надо в наше время говорить о Мерзавце Бобе? Эта тема давно исчерпала себя.

– Это имеет отношение к убийствам «Голубой розы», – сказал я. Последовала долгая пауза.

– Вы имеете отношение к прессе? – спросил затем Глен.

– Я, возможно, могу сообщить вам кое-что новое об этих убийствах. Вы должны заинтересоваться, хотя бы в память о Джеймсе Тредвелле.

Снова пауза – Глен явно обдумывал мои слова. Я испугался было, что он слишком погрузился в воспоминания и начисто забыл обо мне, но тут Глен сказал:

– Так вы считаете себя поклонником джаза?

Я подтвердил свои слова.

– Тогда скажите мне, кто играл соло на теноре в «Летающем доме» Лайонела Хэмптона, кто играл с Чарли Паркером в оркестре Билли Экстина и назовите имя человека, написавшего «Шикарную жизнь».

– Иллинойс Джэкет, Джин Эммонс и Декстер Гордон, Билли Стрейхорн, – выпалил я на одном дыхании.

– Надо было задать вам вопрос потруднее. Когда день рождения Бена Вебстера?

– Я не знаю, – признался я.

– Я тоже не знаю, – сказал Глен. – Прежде чем подняться, прихватите с собой пачку «Лаки». Я не успел подойти к конторке, а клерк уже протягивал мне пачку «Лаки страйкс». Он отмахнулся от предложенных мною денег.

– У Гленроя есть счет в банке, но я почти никогда не беру с него за сигареты. Все-таки это ведь Гленрой Брейкстоун.

– Кому как не мне знать это, – ответил я.

Черная дверь номера девятьсот двадцать пять находилась в конце длинного коридора справа от лифтов. Стены были оклеены желтыми в цветочек обоями. Я постучал в дверь, и на пороге появился высокий жилистый мужчина с седыми волосами и яркими любопытными глазами. На нем была черная фуфайка, на груди которой красовалась надпись «Ларен-джаз», и мешковатые черные брюки. Лицо его было более худым, а скулы более выступающими, чем когда Глен записывал «Голубую розу». На заднем плане по-прежнему звучал голос Ната Коула.

– Заходите, – сказал Брейкстоун. – Вам удалось заинтересовать меня.

Бросив на стол пачку сигарет, Глен провел меня в комнату.

Солнце, падавшее в комнату через огромные окна напротив двери, освещало цветастый индейский плед, телескоп на черной металлической подставке, восьмиугольный столик, заваленный нотами, компакт-дисками и книгами в бумажных обложках. Дальше, в тени, стояли напротив огромного гардероба несколько кресел, а по бокам гардероба – стереоколонки. На противоположной стене висели в рамках две афиши – одна с Гранд-парад-дю-Джаз в Ницце, другая – с концерта в Амстердаме. В обеих фигурировало имя Гленроя Брейкстоуна. На полках с пластинками виднелись фотографии – молодой Глен Брейкстоун в гримерной с Дюком Эллингтоном, с Бенни Картером и Беном Вебстером, на сцене с Филом Вудсом и Скоттом Гамильтоном.

На полу стояли, как чемоданы, два футляра с тенорами и один с баритональным саксофоном, а на подставке рядом с ними – кларнет. В комнате пахло сигаретным дымом, запах которого лишь слегка заглушал аромат освежителя воздуха.

Повернувшись, я увидел, что Глен Брейкстоун смотрит на меня с улыбкой – значит, от него не укрылось мое изумление.

– Я не знал, что вы играете на кларнете и на баритоне, – сказал я.

– А я и не играю на них нигде, кроме этой комнаты, – объяснил Глен. – В семидесятом году в Париже я купил сопрано, но так намучился с ним, что отказался от попыток научиться. Теперь хочу купить еще одно, но наверное снова буду мучиться и в результате брошу.

– Мне очень нравится «Голубая роза», – сказал я. – Вчера как раз слушал этот альбом.

– Да, людям нравятся альбомы с балладами, – он снова с улыбкой поглядел на меня. – Людям вроде вас надо бы покупать новые пластинки, а не гонять все время старые. В прошлом году я записал одну в Италии с Томми Флэнаганом. Мы использовали трио Томми – мне понравились эти парни. – Хотите сока или чего-нибудь еще? У меня есть очень хорошие соки – манго, папайя, фрукт страсти и так далее.

Я сказал, что буду пить то же, что и он, и Глен вышел из комнаты, а я стал изучать афиши и фотографии.

Брейкстоун вернулся с двумя высокими стаканами и протянул один мне. Затем махнул своим стаканом на фотографию, которую я рассматривал.

– Видите, как это происходит. Через неделю еду во Францию на серию фестивалей. Там буду записывать пластинку с Уорреном Ваше, все уже обговорено, а остаток лета проведу в Англии и Шотландии. Если повезет, съезжу еще в круиз и устрою несколько джазовых вечеринок. Программа звучит грандиозно, на самом деле ничего подобного. Я больше люблю сидеть в этом номере, играть на своих дудках или слушать музыкантов, которых люблю. Говоря по правде, я тоже слушаю в основном старые пластинки. Вам нравится сок? – Гленрой подождал, пока я сделаю еще глоток из стакана. Я понятия не имел, что именно пью.

– Это манго?

Брейкстоун посмотрел на меня почти с презрением.

– Сразу видно, что вы ничего не понимаете во фруктовых соках. Вы пьете сок папайи. Чувствуете, какой сладкий? Это натуральная сладость – в нем нет сахара.

– Сколько вы уже живете в «Сент Элвине»? – спросил я.

– Очень давно. Когда я впервые приехал сюда в сорок пятом, у меня был номер на третьем этаже. Крошечная комнатка. Я был тогда с Бейзи и почти не ходил домой. А потом, когда мне не удалось создать собственную группу, меня перевели на пятый этаж подальше от лифтов, чтобы можно было репетировать, никому не мешая. В шестьдесят первом Ральф Рэнсом сказал, что я могу за ту же плату занять большую комнату на седьмом этаже – после того, как умер живший там человек. Ральф был очень добр ко мне, несмотря на то, что музыканты в те годы зарабатывали очень мало, и я не всегда мог оплатить счета за жилье. Когда Ральф продал отель, я сразу заключил договор с новыми владельцами и закрепил за собой право жить вот в этой комнате и позаботился о ее безопасности.

– Что вы имеете в виду?

– У меня единственная дверь в отеле, на которой стоят новые замки.

Я вспомнил, как кто-то рассказывал мне, что замки в отеле «Сент Элвин» оставляют желать лучшего.

– Вы боитесь, что кто-нибудь может уехать вместе с ключом, а потом, год спустя, свободно попасть в тот же номер?

– Все, что я знаю, это что потерял однажды один из своих лучших саксофонов и кларнет и что это не должно повториться. В наше время, если жить за дверью с обычным замком, можно в один прекрасный день, вернувшись домой, обнаружить в собственной постели труп. А если живешь в Миллхейвене, то логично будет предположить, что его подложил туда парень по имени Уолтер Драгонетт. – Гленрой указал мне на кресло. – Я так много болтаю, мистер Андерхилл. Меж тем сейчас ваша очередь говорить.

• Предыдущая
• 83/168
• Следующая