Роковые годы - Никитин Борис Владимирович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/60
• Следующая

Начальником отряда был прапорщик Мазуренко, испытанный революционер, с 1900 года работавший с меньшевиками. Вопреки элементарному положению о едином начальнике, Мазуренко не подчинили Главнокомандующему, чтобы сохранить его прекрасные полки на «защиту демократии». Сам

Мазуренко и его начальник штаба полковник Пораделов явились, прежде всего, в Совет, непрестанно держали с ним связь; диверсия Главнокомандующего на Совет, защищенный полками Мазуренко и министрами, отпадала, как и всякая мысль нескольких офицеров посадить Половцова на белую лошадь. Все же взятое вместе сильно путало положение: единственные в нашем районе боевые полки – безусловно верные Временному правительству и посланные против большевиков, – слепо последовали за Советами.

Здесь тоже есть один малоизвестный штрих: командный состав этих полков отнесся на первых порах к Штабу Главнокомандующего подозрительно и даже враждебно. Не зная обстановки, они подозревали как раз обратное – что это мы – офицеры – и есть те самые революционеры, которые держат в плену Верховную Власть. Офицер фронта не знал положения офицера в Петрограде. Через несколько дней лед растопился: они поняли.

К вечеру того же 6 июля Керенский, приехав с фронта, появился в Штабе округа. Здесь он настоял перед членами правительства на том, чтобы большевиков привлекали не только за связь с немцами, но и за попытку ниспровержения существующего строя. Таким образом, восстанавливались давно отмененные статьи закона, которые давали возможность широкого преследования участников восстания. Этот декрет был бы заслугой Керенского, если бы он собственноручно не принялся его уничтожать. Декрет не был проведен в жизнь, а всей машине, с таким трудом пущенной, уже через несколько часов начали давать обратный ход.

Мы собрались на совещание: товарищи военного министра Якубович, князь Туманов, Балабин, начальник кабинета министра Барановский и я. Каждый мне называл фамилии, кого, по их мнению, из видных главарей не следовало забыть.

Я записал с их слов 16 человек. Конечно, этот список был совсем не полный; по контрразведке было, например, 28, а из боевых отделов большевиков нам привозили все новых и новых. Фактически мы арестовали более двух тысяч. Список 16-ти мы показали Керенскому, который его утвердил.

Видные большевики кочевали с квартиры на квартиру, проводя ночи в разных местах. Разыскивать их во всколыхнувшемся омуте было неимоверно трудно.

Старшему агенту контрразведки Ловцову удалось через какого-то сапожника, чинившего ботинки родственницы Троцкого, обнаружить временную стоянку последнего. Посылаю на автомобиле с караулом капитана Соколова – энергичного офицера Комендантского управления; вручаю ему два ордера: Троцкий и Нахамкес. Через несколько минут, это было 6 июля вечером, Половцов отводит меня к окну в своем большом кабинете и спрашивает: «Как дела?» В другом конце кабинета собралось по обыкновению несколько министров. Я докладываю Половцову вполголоса об отданных распоряжениях и едва успеваю сказать, что отправил Соколова за Троцким и Нахамкесом, как между нами, стоящими спиной к комнате, внезапно появляется мефистофельская физиономия Чернова:

– Как? Вы арестовываете Троцкого?

Смотрит он на меня и по привычке улыбается.

– Нет! – дернулся я, стараясь принять безразличный вид, – мы просто разговариваем о влиятельных большевиках.

Но Чернова не так-то легко провести. Он тоже, с безразличным видом переходя от стола к столу, от министра к министру, а потом к двери, уже через пять минут покинул комнату.

Ночью меня вызывают к телефону из Совета солд. и раб. депутатов: «Известно ли вам, что какие-то банды ломятся на квартиру Нахамкеса? Мы посылаем на его защиту три броневика. Не можете ли и вы помочь Нахамкесу? Ведь это же так неприятно».

– Вот как? Вы считаете, что трех броневиков мало? А кого же я могу послать? Ведь вы же прекрасно знаете, что у нас нет ни одного броневика, – отвечаю я на вызов и вешаю трубку. Опять банда!

Около 5 часов утра возвращается с унылым видом капитан Соколов.

– Что случилось? – спрашиваю его с удивлением.

– Если бы вы знали, кого я застал на квартире Троцкого…

– Я не знаю, кого вы встретили у Троцкого. Мне известно только, что на выручку Нахамкеса против нас Совет выслал броневики, но они выступили много позже после вашего отъезда, и вы имели время проскочить до их прибытия.

– Войдя в дом, где живет Троцкий, я встретил Чернова. Он приказал вам передать, что Керенский и Временное правительство отменили арест Троцкого и Нахамкеса.

Присутствие Чернова в доме Троцкого меня не удивило, но отмена приказания об аресте явилась полной неожиданностью. Чернова Соколов знал лично в лицо очень хорошо и не мог перепутать. Чернов, несомненно, был и отблагодарил Троцкого за свое спасение 4 июля. В некоторых газетах этот факт освещался несколько иначе, а именно, что и Керенский был ночью у Скобелева и оттуда по телефону отменил арест Троцкого. Однако было несомненно, что, поспешив уехать из Штаба, Чернов разыскал Керенского и, заручившись его согласием, поехал спасать Троцкого. Впрочем, эти детали, кто куда ездил, могут внести только большую или меньшую тенденциозность, но они совершенно несущественны. Важен был самый факт отмены, и к нему мы и вернемся.

Сенсационное показание, привезенное Соколовым, переполнило чашу моего терпения. Как, и теперь пойдет эта старая игра с большевиками? К чему вся эта комедия? Отменять то, что утвердил всего три часа тому назад? Наконец, мы устали; мои люди сбились с ног, чтобы разыскать Троцкого. И все это напрасно?

Едва Соколов закончил свой доклад, как я бросился к Половцову. Он незадолго перед тем лег отдохнуть в своей маленькой комнате при Штабе. Подхожу к дивану, трясу его за плечо и одним залпом выпаливаю:

– Прошу сейчас меня уволить в отставку. Я больше служить не могу и не хочу.

– Подожди, подожди. Да ты объясни сначала, в чем дело, – говорит мне Половцов, подымаясь полусонный в своем черном бешмете. Объясняю.

– Вот как! – привскакивает мой Главнокомандующий, уже окончательно проснувшись. Вижу на его лице насмешливую улыбку. – Что же я могу сделать, если это приказание военного министра? Могу тебе только посоветовать одно – поезжай к генерал-прокурору и обжалуй это распоряжение.

Через два часа подъезжаю к дому министра юстиции. После ухода Переверзева этот пост временно занимает товарищ министра Скарятин. В приемной, по раннему часу, застаю одного человека, и, к моему удивлению, то был Переверзев. Вижу его впервые после боя с Терещенко и Некрасовым. Крепко трясу за руку, но слов не хватает; чувствую, что какой-то ком подступает к горлу… Наконец, говорю, что, очевидно, и я на днях оставлю свое место, и переступаю порог министерского кабинета.

Симпатичный старик Скарятин очень хочет сделать все, что в его силах. Но ведь он – халиф на час, да и халиф ли? Я говорю, что приехал к нему официально, как к генерал-прокурору, обжаловать распоряжение военного министра Керенского, отменившего арест Троцкого и Нахамкеса.

Скарятин обещает внести протест сегодня же утром и немедленно дать мне знать о результатах. Я подымаюсь и уже хочу уходить.

– Не могу ли я еще чем-нибудь вам помочь? – говорит мне славный старик.

Вероятно, вид у меня был очень утомленный: четыре ночи подряд я ни разу не прилег и едва держался на ногах.

Тут перед глазами встали толпы народа, от которых ломится Штаб, и я подумал о тех многих сотнях людей, которых волокут к нам с разных сторон. Все они теоретически валятся на контрразведку, которой еще нет, так как ее еще предстоит собирать после разгрома, и во всяком случае всех передают в мой отдел генерал-квартирмейстера[86].

– Да, можете! Пришлите мне чинов прокурорского надзора – все равно, военных или гражданских.

– Пришлю сейчас же! Сколько хотите?

– Двенадцать, – назвал я цифру и уехал.

Около 11 часов утра мне позвонил Скарятин и сообщил, что постановление Временного правительства об отмене ареста Троцкого и Нахамкеса является окончательным.

• Предыдущая
• 35/60
• Следующая