Роковые годы - Никитин Борис Владимирович - Страница 47

• Предыдущая
• 47/60
• Следующая

Половцов развивает подробности нашей скачки:

– Стоит ли ломать себе над этим голову! Ты примени старый туземный способ – бери первый попавшийся автомобиль и дай шоферу четвертной билет.

На одной из промежуточных станций садимся пить чай: с одной стороны мы с Половцовым, а с другой Савинков и Миронов.

– Как, и вы едете? – смотрит на меня подозрительно Миронов.

Я: Уж если кому удивляться, так это скорее мне, что вы нашли время уехать из Петрограда.

На другой день на вокзале в Могилеве, не ожидая остановки поезда, проношусь на крыльцо вокзала, влезаю в первый попавшийся большой лимузин, даю озадаченному шоферу 50 руб. и говорю: «К генерал-квартирмейстеру. Если поедете скоро, то успеете вернуться».

Шофер сразу усваивает все аргументы. Не сомневаюсь, что он успел вернуться, так как дома и столбы мелькали в окнах, а на поворотах нас подбрасывало и качало, как по волнам океана.

Генерал-квартирмейстер генерал Плющевский-Плющик – близкий человек. Он коренной офицер, одной со мной бригады. Но идти к нему, а тем более сразу к Корнилову не хочу, так как рискую, что оба заняты, и потеряю время. Зато там же старый друг, полковник Мика Тихобразов. Вот этого захвачу сразу, без промаха. Ему и объяснять нечего, откуда и как приехал. Поймет с первого слова.

– Ну, Мика, предупреждай, кого следует, – открываю дверь к нему в бюро. – Сейчас приехали Савинков и Миронов. Имеют задание арестовать Лигу офицеров. Остальное потом.

Тихобразов исчезает.

Не проходит и четверти часа, как он возвращается уже не один, а с секретарем Лиги капитаном Генерального штаба Роженко.

– Все уже предупреждены до наших людей в могилевском Совете включительно.

Теперь встреча везде подготовлена; аресты, конечно, сорвутся. Идем к Плющевскому-Плющик. Выполнить свою миссию Миронову он не допустит. О «заговоре» его офицеров горячо возмущен пущенными слухами. Эти офицеры ему слишком близки, и никакого заговора нет.

Узнаю, что Кавказская Туземная конная дивизия развертывается в корпус. Поэтому Гатовский решил остаться. Плющевский-Плющик предлагает мне Штаб 1-й дивизии этого корпуса. Половцов советует отказаться: «Ты не знаешь Гатовского. Он везде вас подведет».

Я отказываюсь. Иду к личному адъютанту Верховного Главнокомандующего, штабс-ротмистру Корнилову; прошу его доложить Корнилову, что, попав в Ставку случайно, я хотел бы к нему явиться.

– Конечно, он пожелает вас видеть. Приходите прямо завтра утром. Я ему доложу, – отвечает адъютант.

Всю ночь напролет провожу у Тихобразова. Он пригласил еще кое-кого из офицеров. Наговорились на все лады: все свои люди, откровенно, без свидетелей. Никакого заговора я не видел. Просто мои старые знакомые возмущались петроградским хаосом – никак не больше.

Утром меня принял Корнилов. Мне казалось, что он доверял мне безоговорочно. Корнилов служил когда-то в Округе моего отца и сохранял о нем теплые воспоминания. Это сразу внесло задушевную ноту в его отношения ко мне еще в Петрограде. Когда Лавр Геогиевич уезжал опальный в апреле, то из старших чинов Штаба провожать его приехал я один.

Верховный Главнокомандующий Корнилов, приезжая иногда в Петроград, приглашал меня обедать в свой вагон.

При этих встречах он и Плющевский-Плющик, не стесняясь, высказывались при мне с полной откровенностью. Наконец, мой уход из Штаба округа, о чем я ему рассказывал раньше, явно поставил меня в ряды недовольных. Поэтому я никак не могу допустить, что Корнилов в нашем разговоре хоть сколько-нибудь покривил душой.

Он встретил меня словами:

– А правда, в Петрограде нельзя работать? Бесцельно и бесплодно!

Настрадавшись перед тем от петроградского безволья и вытекающей из него неописуемой бестолочи, Лавр Георгиевич естественно видел единственное спасение России именно в упорядочении петроградской обстановки.

Мы сначала говорили о правительстве. Наконец, он спросил:

– А чем я могу быть вам полезен?

Я: Покорнейше благодарю. Я уже кончил свои дела и сегодня возвращаюсь в Петроград. Но вот о чем хочу вас просить. Там додумались арестовать Великого Князя Михаила Александровича. Мне не приходится докладывать вам о всей бессмыслице этого шага. Не могли бы вы протестовать от имени Армии?

Корнилов: Уже сделано. Вчера послал телеграмму Правительству с протестом от всей Армии.

Тогда я заговорил о Васильковском, рассказал о его положении, сообщил, что он уходит, и тут поставил вопрос ребром:

– У министров такие сведения, что вы составили заговор против Временного правительства.

При этих словах Корнилов встал из-за стола, пошел к боковой двери, быстро ее открыл наружу, заглянул в соседнюю комнату, очевидно, проверяя, не подслушивает ли нас кто-нибудь; затем вернулся, стал передо мной и, судорожно сжав руки, сказал:

– Только потому, что я не кидал бомбы в Николая II, они меня считают контрреволюционером. Видит Бог – никаких заговоров![126]

Через несколько часов, когда я ожидал на Могилевском вокзале обратного поезда, прибыл поезд из Петрограда.

Из вагона вышел Львов. Мы даже успели поздороваться.

Как произошла и в чем заключалась провокация, изложено в обширных исследованиях[127].

Я только вкратце запишу выдержку из доклада Львова, прочитанного им осенью 1921 года в Париже, именно ту часть доклада, где Львов приводил свой разговор с глазу на глаз с Корниловым.

Львов обратился за свиданием к Корнилову не прямым путем – через адъютанта или начальника Штаба, а при помощи безответственных ординарцев, рискуя быть непринятым, что едва и не произошло на самом деле. Первая попытка увидеть Корнилова через этих ординарцев окончилась неудачей[128].

А кто мог подслушивать, когда Корнилов резко открыл дверь в моем присутствии? Эти два штриха достаточно характеризуют отношение Корнилова к его ординарцам. Попытку повторили. Бывший министр Львов явился к Корнилову со словами: «Я к вам от Керенского».

В ответ на первые вопросы Львова Корнилов тщетно продолжает требовать введения в тылу смертной казни.

Во втором разговоре со Львовым Корнилов на поставленные ему вопросы высказывает мнение о необходимости более общих мер:

– Верховная власть – Верховному Главнокомандующему, независимо от того, кто бы он ни был.

Львов предлагает в свою очередь:

– А может быть, просто Верховный Главнокомандующий – Председатель Временного правительства?

Корнилов сразу соглашается и на слова Львова, посланного Керенским: «Кто же, как не вы?» – Корнилов кивает головой (буквальные выражения Львова). При этом для будущего кабинета, о котором подымает вопрос опять-таки Львов, Корнилов указывает только две фамилии: Керенского – министром юстиции, Савинкова – военным министром[129].

При свидании с ординарцами Львов их отождествляет с Корниловым[130]. Заметим, что ординарец Завойко, даже он протянул Львову белый лист бумаги и предложил вызвать для составления кабинета каких угодно политических деятелей.

Теперь забудем о Львове.

Остальное слишком известно. Керенский предлагает по аппарату подтвердить слова Львова, но не говорит, какие именно. Спешит «мнение» Корнилова передать гласности как окончательный ультиматум. Он не считается с мнением большинства министров; а Некрасов торопится распубликовать всевозможные циркуляры. Корнилов, направивший перед тем конную группу в Петроград по соглашению с Керенским и Савинковым для проведения в столице военного положения, неожиданно для начальников этой группы приказывает им свергнуть Верховную Власть.

Командир Кавказского Туземного конного корпуса князь Багратион; начальник 1-й дивизии, старый герой Бугских улан князь А. Гагарин; наконец, живые свидетели, в эмиграции рассеянные, – все они своими подвигами вписавшие в историю дивизии славные конные атаки: герои Доброполе – генералы князь Г. Амилахори, князь Т. Бекович-Черкасский, полковник А. Гольдгаар, цу-Бабина – генерал Султан Келеч-Гирей, Брына – генерал Топорков и полковник М. Хоранов – все они люди безупречного слова, все старшие начальники, Штаб корпуса, который я принял через несколько дней, и тогда, и потом, на Кавказе, за стаканом вина с полной откровенностью свидетельствовали, что понятия не имели о «заговоре» и целях похода[131].

• Предыдущая
• 47/60
• Следующая