Выкуси - Немцов Максим Владимирович - Страница 50

• Предыдущая
• 50/52
• Следующая

— Здрасте, — сказал Оката.

Джоди глянула мимо японца с мечом на уличную табличку на углу. Она гласила: «ДЖЕКСОН-СТРИТ».

Джоди

Ей не впервой было выбираться из мужской квартиры среди ночи с туфлями в руке, но впервые она принимала такое решение потому, что этого мужчину ей не хотелось убивать. Такого маленького, такого хрупкого, такого одинокого. Раньше она брала людей с похожим черным кольцом в ореоле, и они благодарили ее. Это милость, облегчение, конец боли, но теперь она просто не могла себя заставить. Она оставила Окату не умирать в одиночестве, хотя он, вероятно, и так умрет все равно один, и не потому, что он был к ней добр и спас ее — а он был и он спас, — а потому что не были закончены рисунки. Он человечек странный, затворник и фехтовальщик, носит в себе какую-то огромную боль, но превыше всего прочего он — художник, и Джоди было непереносимо это прекратить. Потому она и ушла.

А теперь вот вернулась.

Оката вложил меч в ножны и попробовал поднять ее на ноги. Все конечности у Джоди как будто пылали, сама она могла шевелить лишь правой рукой. Она показала подбородком на оружие Беллы.

— Дайте это мне, Оката. — И для наглядности похватала рукой воздух.

Художник прислонил ее спиной к ажурному кованому ограждению лестницы в свою квартиру, подобрал оружие и вложил ей в руку. Потом крепко взялся за ствол и что-то сурово произнес по-японски.

— Нет, с собой кончать я не собираюсь, — ответила она и улыбнулась.

Тогда он отпустил ствол, и она изрешетила труп Беллы пульками — пока не расстреляла весь боезапас. А потом забросила автомат за перила и жестом попросила Окату помочь ей спуститься к нему. Когда японец втаскивал ее в дверь, труп Беллы превратился уже в кучу склизких кусков мяса на мостовой. Утром, когда на него попадут первые лучи солнца, на дороге останется лишь горелое пятно да куски оплавленного пластика, которыми некогда были костюм из кевлара, обувь и очки.

Оката помог ей зайти в душ и там промыл раны, вытер ее насухо и принес остатки свиной крови, которые держал в холодильнике.

Джоди стало чудовищно неловко. Он ждал ее, вероятно, даже ходил искать ее, когда Белла загнала ее сюда.

Она допила кровь, и ноги зажили и окрепли настолько, что получилось встать. Джоди подошла к его рабочему столу и включила свет. Там лежала последняя ксилография. Не оконченная, но завершены были два клише — черное и красное. Джоди увидела себя в душе — рыжие волосы текут за спиной в потоках воды, у ног в луже собираются черные угольки.

Оката стоял рядом и критически рассматривал ксилографию, словно в любую секунду мог что-то исправить на оттиске. Джоди нагнулась ниже и заглянула ему в лицо — так она смотрела бы на него с бумаги.

— Эй, — сказала она. — Спасибо.

— Ладно, — ответил он.

— Извините, — сказала она.

Пес Фу

Эбби лежала на футоне в большой комнате студии. В угол были составлены пустые крысиные клетки, и Фу отвинчивал фанерный щит с одного окна, чтобы стало светлее. Он пристально наблюдал признаки жизни в Эбби с шести утра. По крайней мере, теперь жизнь в ней подавала признаки. Поначалу не было и их. А в полдень она открыла глаза.

— Фу, мудак, я смертна.

— Жива! — И он обхватил ее руками.

Эбби оттолкнула его.

— Где Томми? Где Графиня?

— Томми в спальне. А где Джоди, я не знаю.

— Не звонила?

— Нет.

— Ебать мои носки! Томми ты тоже вернул?

— Нет. Я начал готовить ему сыворотку, но он не хотел ничего с собой делать, пока не разберутся с другим вампиром. Но это нужно, Эбби. Он долго не проживет, если мы его не вернем.

— Я знаю. Пиратский раста на черном корабле нам рассказал. Другой вампир? Остался только один?

— Пока ты была без сознания, звонил Ривера. Животные завалили одного в «Безопасном способе».

— А ты ему сказал, чтоб не лез на черный корабль?

— Ему Томми сказал.

— А с Четом что?

— Не знаю.

— Он может… Эй, а где мой хвостик?

— Как бы сам отпал, когда к тебе вернулся человеческий облик.

— Ты его сохранил?

— Э-э, нет. Я его на журнальном столике оставил, а когда взошло солнце, он типа сгорел.

— Ты сжег мой хвостик? Это была часть меня.

— То была противная часть тебя.

— Ты такой расист, Фу. Я рада, что мы с тобой расстались.

— А мы расстались?

— Мы же собирались, нет? Ты про это хотел со мной поговорить? О том, что я — слишком неоднозначная, слишком для тебя таинственная, а тебе нужно вернуться к своим традиционным научно-ботанским ценностям и жить на Сансете с предками, а вовсе не в офигительной берлоге нашей любви со своей богинеподобной вампирской подружкой, которая тебе никогда больше не даст, даже если умолять будешь, даже из жалости, какими бы улетным у тебя ни был мангашный причесон. Ты же все это собирался мне сказать?

— Не так подробно. Я собираюсь переехать в Беркли. Это трудно, Эбби…

— Не утруждайся, s'il vous plait, у меня с тобой все. Больше не потерплю от тебя поношений низкопоклонной банальности и чего не.

— Еще твоя мама звонила. Хочет, чтоб ты домой вернулась.

— Ага, уже два раза побежала. Ой, что это — из моей бесхвостой попы мартышки разлетаются, как бабочки?

— Она сказала, твой табель успеваемости прислали. Ты сдала биологию мистеру Грабли.

— Правда?

— Она тоже говорила, что чуть в обморок не упала. А Джеред — что все из-за твоей факультативной работы. Почему ты не сказала, что брала с собой крысу в школу?

— Ну, я же не думала, что получится. В смысле, крысу уже завампили, поэтому, когда я вытащила ее из обувной коробки, она лежала как бы просто дохлая. И мистер Грабли такой весь: «Как это мило, Эллисон, дохлая крыса». Но в лабе светло было, поэтому крыса моя ни с того ни с сего вдруг как вспыхнет, сама по себе. И я тут вся такая: «Врубайтесь, сцуко, спонтанное самовозгорание крыс — это волна будущего».

— Ну, он тебе поставил, вероятно, потому, что не смог вычислить, как ты это сделала.

— Я темная владычица «Биологии 102». Бойся меня. Ррыык! — ответила она. И поцеловала его — крепко и жестко, но не так жестко, как целовала вампиршей. Фу облегченно вздохнул, но тут она его оттолкнула и стукнула.

— Ай. Я вовсе не думал, что ты распутная.

— Я знаю, то был наш прощальный сладкий поцелуй с горчинкой. Пойду теперь скорбеть, пока не проснется Владыка Хлад и мы не возобновим наши поиски Графини. Помираю от голода. Хочешь бутер и «старбакс»? У меня в сумке, типа, десять тыщ лежит.

Любовная берлога

Проснулся он на закате. Пред его мысленным взором стояло ее лицо, а по всему позвоночнику бегала паника. Томми пулей выскочил из спальни в большую комнату, где Эбби как раз вешала трубку.

— Это была Графиня, — сказала она. — У нее все хорошо. Придет через несколько минут.

— А ты как? Ты живая. От тебя тепло. — Томми видел вокруг нее здоровый ореол жизни.

— Ага, спасибо. Фу уничтожил мой хвостик. — Эбби повернулась и посмотрела в сторону кухни. — Предательское расистское жестоковыйное УО!

— Грубовато ты как-то, — заметил Томми. — Он жизнь тебе спас.

— А сердце разбито. Скорблю. Безутешна. Хвоста нет. И надо тотально репрокалываться и ретатуироваться.

— Но ты сходила в душ, и глазной грим у тебя больше не енотовый.

— Спасибо. Мне тоже нравится кровавый орнамент у тебя на брюках.

— Привет, — сказал из кухни Пес Фу — он там набирал в шприц, судя по виду, кровь. — У меня готова твоя сыворотка, так что как сам будешь готов…

— Я не готов.

— А надо бы, знаешь.

Зажужжали в дверь. Томми нажал кнопку домофона.

— Это я, — сказала Джоди.

Томми впустил, и через секунду она уже взлетела по лестнице и целовала его. Он отстранил ее и осмотрел, как она одета: локти и колени изодраны, все в крови.

• Предыдущая
• 50/52
• Следующая