Со всеми и ни с кем. Книга о нас — последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета - Харрис Майкл - Страница 44

• Предыдущая
• 44/49
• Следующая

Долго ли продлится нынешняя фаза приспособления? Два­дцать, пятьдесят лет? Сохранят ли читатели этих строк воспоминания о происходящем сейчас приспособлении хотя бы через десять лет? Поймут ли они, что приспособление наших отношений есть лишь отражение более глубоких изменений? Какая боль, дискомфорт и революции, дорогой читатель из будущего, будут забыты теми, кто придет после вас? Какие любопытные, необычные, новые вещи станут обыденными и привычными для ваших потомков? Какую новую жизнь вы в своем ослеплении назовете прискорбным наваждением?

* * *

Уединение, временное отлучение от мира не вернутся к нам сами собой. Как мы ограничиваем потребление сахара и жиров, которые привлекательны для нас в силу самой нашей природы, так же должны мы временами отдаляться от любимого нами общения, которое также лежит в основе нашего природного «я». Сохраняя восторг перед технологическим прогрессом, мы должны на­учиться относиться к нему критически. Мы должны принять это решение не потому, что нам не нравятся вещи, от которых надо дистанцироваться, а именно потому, что они необходимы для нашего выживания.

Любая технология отчуждает нас от какой-то части нашей жизни. Таков удел технологий. Заметить это — наша обязанность. Сначала заметить наступившую разницу, а потом изо дня в день делать осознанный выбор.

Эпилог

Что ждет нас впереди и что мы оставляем за спиной

«Со всеми и ни с кем» — книга, во многом не слишком приятная. Случайному взгляду она может представиться как милая коллекция приобретений. Более того, так как уединение кончилось, мы едва ли сможем теперь вспомнить, как мы раньше им пользовались. В самом деле, на что нам, собственно говоря, жаловаться? Оплакивать уединение могут, наверное, только луддиты и эксцентричные чудаки. Иными словами, мы отмахиваемся от тех, кто восхваляет эту потерю.

Кроме того, реальная хвала прозвучала много лет назад. Мы все склонны думать, будто живем на пороге будущего, что наше время — это поворотный момент, но разве темп, ритм и направленность нашей жизни не были заданы в XIX веке? В деятельности движения искусств и ремесел, в затихающем голосе кровоточащего романтизма находим мы последнее прибежище восприятия мира эпохи до модернизма. Самыми смелыми из тех борцов были луддиты (которые были растоптаны с невероятной жестокостью).

Меня самого, пока я работал над этой книгой, несколько раз назвали луддитом. Это всякий раз удивляло, потому что эту книгу едва ли можно расценить как призыв к оружию. Часть моего существа с радостью согласится на то, чтобы Большой Робот с небес заботился обо мне. Легкая доступность новых заоблачных технологий так же удобна и вездесуща, как бог на небесах. Но в моей душе есть какой-то сокровенный и очень упрямый уголок, который изо всех сил противится новому и оплакивает конец эры мечтательности и отстраненной задумчивости.

Ярлык луддита заставил меня задуматься о том, кто же они такие. Оказалось, что в XIX веке они едва ли были «лудди­тами» в современном смысле этого слова. Мы считаем, что эти люди испытывали звериную ненависть к новой технике. Но на самом деле луддиты Ноттингема, Ланкашира и Йоркшира — рабочие-текстильщики, разбивавшие «паровые ткацкие станки» в 1811 году, — были рабочими-революционерами, боровшимися против бесчеловечного снижения заработной платы, детского труда и отмены законов, защищавших условия их жизни. Они ратовали не против технологии, а за честное отношение к себе со стороны промышленной элиты. Как сказал по этому поводу Нил Постман, «исторические луддиты не были инфантильными, наивными чудаками. Эти люди отчаянно пытались сохранить права, привилегии, законы и обычаи, справедливые по понятиям того времени». Они были не против техники, а за людей. Эти так называемые реакционеры были прообразом профессиональных союзов, которые помогли миллионам людей сохранить свои права на работу и достойную жизнь.

* * *

Так что нам надо спросить у самих себя? Я не думаю, что уничтожение сервиса Tumblr в духе неолуддитской революции принесет пользу. Но все же в чем заключается наша ответственность?

Эта книга не предписание, а скорее размышление. У меня нет десятка простых рекомендаций относительно достижения счастливой цифровой жизни, как нет обобщающей теории или максимы, которыми мы могли бы вооружиться. Это и не призыв к полному отказу от компьютеров и интернета. В конце концов, такой отказ — такая же зависимость, хотя и извращенная.

Простые решения существуют для простых проблем. А каковы решения для серьезных проблем? Надо экспериментировать. Поэтому я могу дать некую пародию на предписание: отключитесь от интернета на выходные, обойдитесь без экранов, в которые вы порой смотрите только от скуки. (Да, в худшем случае вы испытаете беспокойство, ну и что?) Спросите себя, как использовать ту тишину, которая обычно заполнена интернетом. Что случится, если вы объясните своему пятилетнему ребенку, что у интернета рождественские каникулы? Что будет, если то же самое вы скажете себе?

Экспериментируйте. Поживите немного настоящей жизнью и помните: страх уединения — это верный признак того, что вы в нем нуждаетесь.

* * *

Только в моменты массовых сдвигов проявляются наши глубинные черты. Здесь я полностью согласен с Эзрой Паундом106, который говорил: моменты перехода суть самые откровенные в своей ясности. В такие моменты мы начинаем осознавать то, что неотделимо от нас. Мы видим, что не может попасть в новый язык и в новую жизнь, но мы так же отчетливо видим, что в них остается.

Вот одна из таких нерушимых вещей.

В Китае каждую зиму, за две недели до наступления лунного нового года, начинается чунь юнь, самая грандиозная в мире миграция населения. Чтобы посетить свои семьи, сотни миллионов людей снимаются с места, набиваясь в поезда дальнего следования (ибо отнюдь не все китайцы могут позволить себе летать самолетами). Китай привязан к интернету, пожалуй, больше любой другой страны мира. Но здесь сильны и человеческие, личные привязанности, которые заставляют людей совершать дальние путешествия, чтобы повидаться с родственниками и укрепить традиционные узы.

Стремление к неспешным связям, более редким встречам никуда не делось. Оно осталось с нами, и два этих вида общения — стремительный цифровой и медленный личный — могут мирно сосуществовать, обогащая друг друга.

Этим летом мой брат с женой летали в Мельбурн, в Австралию, чтобы познакомить своего годовалого сына Леви с бабушкой по материнской линии. Мой племянник видел бабушку только по «Скайпу», знал ее образ только по компьютерному экрану. Однако в Мельбурнском аэропорту, после 23 часов полета, Леви (застенчивый ребенок, настороженно относящийся к незнакомцам) раскинул ручки и обнял бабушку за шею, словно говоря: «Ну вот наконец и ты!»

Словарь

Отсутствие одиночества — дело очень загадочное. Чтобы говорить о нем, надо растолковать некоторые понятия.

Бетафобия

Страх упустить новое веяние в современных технологиях. Карлос испытал легкий приступ бетафобии, когда увидел, как к нему бежит ее собачка-робот.

Вера в заоблачное

Вера в то, что алгоритмы и набранные путем краудсорсинга данные непременно порождают осмысленное содержание. Когда-то давным-давно Дерек решил выбирать фильмы, положившись на веру в заоблачные технологии.

Виляние толпой

Целенаправленная манипуляция рейтингами при помощи систем массового голосования типа Yelp. Ресторан Джима терпел большие убытки, и он нанял в Индии спецов, чтобы они повиляли толпой.

Деривафилия

• Предыдущая
• 44/49
• Следующая