Педагогическое наследие - Корчак Януш - Страница 34
- Предыдущая
- 34/83
- Следующая
Груды белья и верхней одежды, вертлявая разошедшаяся ребятня и отсутствие опыта у воспитателя… Переодев нескольких, и я и дети убеждаемся, что одни добрые желания не заменяют сноровки.
С нескрываемой радостью я принял помощь экономки, которая безо всяких усилий и спешки быстро управилась не только с детьми, но и с бельем (его я успел — таки перепутать). Нескольких недовольных слишком длинными рукавами, отсутствием пуговиц или тем, что широки штаны, она успокоила, обещав завтра же все уладить.
Секрет ее триумфа, а моего поражения состоял в том, что я хотел, чтобы все было к лицу, хорошо сидело и вдобавок было красиво, а она знала, что это невозможно; я занялся несколькими (остальные ждали в нетерпении), а она сразу раздала половину рубашек, малышам — самые маленькие, средним и самым большим — большие, предоставив собственной их инициативе более точную подборку по фигуре. То же со штанами и блузами. В результате ловкие и хозяйственные ребята оказались одетыми в свой размер, а нерасторопные и непрактичные — словно маленькие ярмарочные клоуны. Но — а это главное — когда позвонили к ужину, все ребята были переодеты, а их собственное платье упаковано в мешки, снабжено номерками и сдано в кладовую.
9. Как рассадить детей за столом?
Я не учел и эту проблему. В последнюю минуту я наспех решил, исходя из главного принципа «свобода»: пускай сидят как хотят. Я не подумал, что, в сущности, только четыре угловых места особые, а все остальные одинаковые, и, значит, из — за этих четырех мест будут ссоры, и тем крупнее, чем больше найдется на эти места любителей.
Я не учел, что споры из — за этих четырех мест будут повторяться за каждой едой, что те, кто занял их первыми, станут упорствовать, ссылаясь на право первенства, а остальные — на право равенства.
Я не учел, что при постоянной смене мест и симпатий ребята будут менять и соседей, а значит, опять ссоры при раздаче молока и супа, обладающих свойством проливаться и пропадать для еды.
Я не учел и того, что при постоянной смене мест мне будет труднее изучить ребят.
Я даже был так глуп, что предоставил детям самим выбрать себе кровати: где кто хочет. Ей — ей, если бы мне самому дали выбрать, я не знал бы, на чем остановиться. Распоряжение это было так явно нелепо, что я быстро его отменил, однако не настолько быстро, чтобы и тут не обошлось без крика и суматохи. Я уложил детей по списку и почувствовал огромное облегчение, когда наконец настала относительная тишина.
Я неясно представлял причины своего поражения, но был слишком ошеломлен, чтобы искать их источники.
10. Экономка в третий раз звала меня ужинать; остальные надзиратели давно покинули свои спальни. Я считал, что в первый вечер не следует оставлять ребят одних: ребята могут перетрусить, плакать, но опытная экономка утверждала, что они устали и уснут. И как ей было не поверить? Действительно, большинство уже спало.
Я ушел, но ненадолго: пришлось вернуться и сделать перевязку мальчику с рассеченным пряжкой лбом; второму воителю подбили глаз: цвет синяка менялся в течение ряда дней с красного на желтый, с желтого на черный и с черного на грязно — серый.
— Неплохо для начала сезона, — сказала экономка.
Я нашел ее замечание резким и обидным; и тем более несправедливым, что она сама уговорила меня уйти из спальни.
Следовало учесть, что если одни дети и уснут, то другие, возбужденные переменой обстановки, не смогут уснуть и, только тронь, перессорятся и передерутся. Я готовился не мирить несогласных, а утешать тоскующих и печальных, но — о диво! — тот, кто хныкал дорогой, теперь крепко спал.
Я не заметил главного: такой серьезный поступок, как драка, является грозным предзнаменованием, показывая, что мой авторитет пошатнулся уже в первый день моей незадачливой деятельности.
Добавлю, что все лицо у одного из участников драки было в оспинках; вероятно, это сыграло некоторую роль в ссоре, столь фатально закончившейся для моих радужных надежд. «Ни единой слезы» стояло в программе; а слезы были уже по дороге в колонию, и теперь — кровь.
11. Ночью я спал плохо. Кто — то из ребят, не привыкший спать один на узкой кровати, съехал с набитого свежей соломой матраца и с шумом свалился на пол. Кто — то то ли застонал, то ли забормотал во сне; то опять мне представилось, что мальчик с подбитым глазом может потерять зрение. Нервы были натянуты, как струны.
Я проработал десять лет репетитором и не был ни юнцом, ни новичком на педагогической ниве, прочел массу книг о детской психике. Несмотря на это, я был бессилен постичь тайну коллективной души ребячьего общества. Что оно выдвигает какие — то новые требования, которые застали меня врасплох, не подлежало сомнению. Самолюбие мое страдало, овладевала усталость — как, уже?
Может быть, я и тешил еще себя надеждой, что после первого, как — никак исключительного, дня наступят те долгожданные, излучающие улыбку, но что делать, чтобы обеспечить себе спокойное завтра, я не знал.
12. Основная моя ошибка была та, что я отмахнулся с досадой от помощи прошлогоднего дежурного: на первых порах он был бы незаменим. И пусть стоял бы в дверях вагона и следил, и пусть даже записывал бы, если так у них всегда было. И пусть сказал бы, как сделать, чтобы ребята не прятали от меня деньги, и как ребята обычно сидят за столом, и как спят, и куда ходят купаться.
Анализ всех этих ошибок был бы бесконечно поучителен. К сожалению, если я и делал записи, то опуская неудачи, раны были слишком свежи и чувствительны. Теперь, четырнадцать лет спустя, я уже не помню подробностей. Знаю лишь, что ребята жаловались, что они голодные и болят ноги от хождения босиком; что на вилках песчинки и холодно без пелерин; знаю, опытный надзиратель возмущался, глядя на беспорядок и разболтанность у меня в группе, а экономка давала указания касательно благополучия моей особы, которой я, слишком усердствуя, наносил урон. Знаю, сторож жаловался, что ребята загадили лес и разрушали веранду — вытаскивали кирпичи из столбов; что моя группа, когда умывается, расходует больше всех воды, а ведь ее приходится накачивать в бак.
Наконец, на пятый или шестой вечер настало и это, самое худшее.
13. Ребята лежали в постели в полутемной спальне, как вдруг начался кошачий концерт.
Кто — то резко свистнул, кто — то запел, еще один залаял, зарычал, опять кто — то свистнул, и все это с некоторыми паузами, в разных углах зала.
Я понял.
А ведь у меня были сторонники среди ребят. Я беседовал с ребятами, объяснял им, обращался к ним с просьбами, встречая и понимание и хорошее отношение. Но я не умел ни выявить, ни тем более организовать положительные элементы моей группы. И вот самолюбивые и неискренние ребята, чьи надежды я обманул, а помощь с презрением отверг, быстро столкнулись между собой, воспользовавшись моей неопытностью, и, увидя мою слабость, бросили вызов.
Я медленно ходил между кроватями; ребята, как примерные, лежали с закрытыми глазами, кое — кто даже натянул на голову одеяло — и глумились напропалую, бросали вызов, бунтовали.
У нас в гимназии был учитель, вся вина которого заключалась в том, что, слишком снисходительный, он не мог справиться с классом. С ужасом вспоминаю оргии злобных выходок, которыми мы его преследовали.
Так умеют мстить ненавистной власти лишь рабы, почуяв свою силу. И в каждой школе — деспоте всегда есть среди персонала подобная жертва, которая молча страдает, одинаково страшась начальства и детей.
За эти несколько минут, которые длились целую вечность, я пережил многое.
14. Так вот ответ на мое доброе отношение, энтузиазм, труд? Острая боль пронзила мое сердце. Хрустальный дворец мечты рухнул, разбившись вдребезги.
Гнев и уязвленное самолюбие: я стану посмешищем в глазах тех, кого превосхожу чувствами, кого хотел переубедить, увлечь примером, быть может, заставить себя ценить.
- Предыдущая
- 34/83
- Следующая
