Слово безумца в свою защиту - Стриндберг Август Юхан - Страница 25

• Предыдущая
• 25/63
• Следующая

В тот вечер я был приглашен на семейный ужин. За столом сидела и мать баронессы. Я чувствовал, что она ко мне весьма расположена, но, обладая жизненным опытом, как любая женщина в ее возрасте, она не могла не заметить, что в доме что-то неладно.

Предвидя неведомую ей опасность, она в материнском порыве схватила меня за обе руки и, глядя в глаза, сказала:

– Я не сомневаюсь, сударь, что вы человек чести. Я не знаю, что происходит в этом доме, но в любом случае обещайте мне беречь мою дочь, мое единственное дитя, и в тот момент, когда произойдет то, чего произойти не должно, вы придете ко мне, обещайте мне это, и расскажете все, что мне, как матери, следует знать.

– Обещаю вам это, сударыня, – ответил я, целуя ей руку на русский манер, потому что она была женой русского офицера.

И я сдержал свое слово.

Мы, как говорится, ходили по краю бездны. Баронесса сильно похудела, стала мертвенно-бледной и до того некрасивой, что просто сердце сжималось от жалости. Барон явно ревновал, был со мной резок и даже груб. Я уходил, оскорбленный, но на другой день меня снова приглашали и принимали с распростертыми объятиями, все объяснялось якобы недоразумением, хотя никакого недоразумения не было и в помине.

Одному богу было известно, что же происходит в этом доме. В тот вечер Матильда удалилась в спальню, чтобы примерить новое бальное платье. Вслед за ней исчез и барон, оставив жену наедине со мной.

Проболтав с ней не менее получаса, я осведомился, куда делся мой друг.

– Он играет роль горничной у Матильды, – ответила баронесса и, словно почувствовав угрызения совести, добавила: – Она еще ребенок, этому не следует придавать значения. Не подозревайте ничего плохого, сударь. – И вдруг, резко изменив тон, она воскликнула: – Да вы ревнуете!

– И вы, баронесса, тоже!

– Быть может, еще буду ревновать!

– Не пропустите момента, баронесса. Это пожелание друга.

Тут вошел барон, ведя под руку Матильду в светло-зеленом бальном платье с таким глубоким вырезом, что видна была выемка между грудями.

Я сделал вид, что ослеплен ее красотой, и отступил на шаг, прикрыв ладонью глаза.

– О, Матильда! – воскликнул я. – На вас опасно смотреть!

– Не правда ли, она прелестна? – как-то неуверенно спросила баронесса.

Барон тут же увел Матильду, и я снова остался наедине с баронессой.

– Почему с некоторых пор вы так сурово говорите со мной? – спросила она, глядя на меня, как побитая собака, а в голосе ее звучали слезы.

– Я что-то этого не заметил.

– Вы ведете себя не так, как прежде, и я хотела бы знать, чем я провинилась перед вами?

Она придвинула ко мне свой стул, не сводя с меня лихорадочно блестящих глаз и дрожа как осиновый лист. И… Я встал.

– Видите ли, баронесса, отсутствие барона меня крайне удивляет. Мне неприятно его доверие, оно кажется мне оскорбительным.

– Что вы имеете в виду?

– Я считаю… Одним словом… Супругу не принято оставлять наедине с молодым человеком, а самому в это время запираться с молоденькой девушкой в спаль…

– Вы позволяете себе оскорблять меня! Сказать мне такое! Что у вас за манеры…

– При чем тут манеры? Я не могу смириться с этой гнусной ситуацией! Если вы не дорожите своим достоинством, то я вас презираю! Чем они занимаются там, запершись?

– Туалетами Матильды, – ответила она с невинным видом, но при этом не смогла сдержать смех. – Тут уж я ничего не могу поделать.

– Мужчине не пристало присутствовать при переодевании дамы, если они не находятся в любовных отношениях.

– Он уверяет, что она его «доченька», а она – что он «ее папочка».

– Я никогда не позволю своим детям играть в «дочки-матери», а тем более со взрослыми.

Она встала и пошла звать барона.

Остаток вечера мы провели в занятиях магнетизмом. Я делал тассы над лицом баронессы, и она уверяла, что от моих движений нервы ее успокаиваются. Вдруг, как раз в тот момент, когда ее уже начало клонить ко сну, она вскочила и, вперив в меня полубезумный взгляд, воскликнула:

– Оставьте! Я не хочу!… Вы меня заколдуете!

– Тогда ваша очередь испытать на мне свою магнетическую силу.

И она начала делать над моим лицом те же движения, какие только что делал я над ней.

За роялем, в том уголке, где барон занимался магнетизмом с Матильдой, царила такая полная тишина, что она показалась мне подозрительной, и я невзначай бросил взгляд между ножками инструмента и его лирообразной педалью. То, что я увидел, заставило меня вскочить со стула, я подумал, что это мне снится. Барон тоже пулей выскочил из-за рояля и предложил всем выпить пунша.

Мы стояли вчетвером со стаканами в руках и собирались чокаться, но тут барон вдруг обратился к жене:

– Выпей за Матильду в знак того, что вы помирились.

– За твое здоровье, моя маленькая колдунья, – сказала баронесса с улыбкой и добавила, обернувшись ко мне: – Мы с ней поссорились, и, представьте себе, из-за вас!

Сперва я от этого заявления лишился дара речи, но потом все же сказал:

– Извольте объяснить, баронесса, что это значит?

– Никаких объяснений! – ответили мне все хором.

– Жаль, – возразил я, – потому что мне кажется, что мы все слишком долго молчали.

Возникло тягостное чувство неловкости, я попрощался и ушел.

«Поссорились из-за меня, – твердил я себе, перебирая в памяти события последних дней. – Что бы это могло значить?» Уж не наивное ли это признание? Если две женщины ссорятся из-за мужчины, то можно не сомневаться, что они ревнуют его друг к другу! Но тогда баронесса просто сошла с ума. Зачем же выдавать себя так безрассудно! Нет, это невозможно. Значит, за этим таится что-то другое!

«Что же все-таки происходит в этом доме?» – не уставал спрашивать я сам себя, вновь и вновь мысленно возвращаясь к сцене за роялем, которая так ужаснула меня в тот вечер, хотя не берусь Утверждать, что она была непристойной, настолько неправдоподобным показалось мне то, что я подглядел.

Сцены ревности, к месту и не к месту, страхи, высказанные старой матерью, бред баронессы, навеянный пьянящим весенним ветром, – все это смешивалось и бродило в моем мозгу, и после бессонной ночи я принял еще одно решение, на сей раз окончательное, – бежать отсюда без оглядки, иначе всем не миновать непоправимых бед. Поэтому я встал рано утром, чтобы сочинить письмо, разумное, искреннее, исполненное глубокого уважения да к тому же изысканное по форме. Я рассуждал о том, как опасно злоупотреблять дружбой, что-то объяснял, ничего не объясняя, молил об отпущении моих грехов, обвинял себя в том, что посеял раздор между родственниками, – короче, одному богу известно, что я там плел.

И вот что за этим воспоследовало: едва я вышел в полдень из библиотеки, как повстречал баронессу. Она остановила меня посредине Северного моста, заговорила со мной, потом увлекла в аллею, что за площадью Карла XII, и чуть ли не со слезами на глазах принялась умолять не покидать их, дружить с ними, как прежде, и не требовать никаких объяснений. О боже, как она была прекрасна в тот день! Но я любил ее слишком возвышенно, чтобы причинить ей зло.

– Уходите. Нам нельзя стоять здесь вместе, вы погубите свою репутацию, – твердо сказал я, косясь на прохожих, которые не без любопытства глядели на нас. – Ступайте домой, немедленно, не то я буду вынужден прогнать вас.

Она глубоко заглянула мне в глаза с таким несчастным видом, что я еле удержался, чтобы не упасть на колени и не целовать ей ноги, моля о прощении.

Но вместо этого я повернулся к ней спиной и пошел прочь по боковой дорожке.

Пообедав, я поднялся к себе в мансарду с чистой совестью, но с растерзанным сердцем. О, как эта женщина умела пронзать взглядом мужчину!

Короткий дневной сон несколько приободрил меня. Я кинул взгляд на висящий на стене календарь. 13 марта! «Beware the ides of March!» [16], – слышал я. «Берегись 13 марта!» Знаменитые слова, процитированные в «Юлии Цезаре» Шекспира, звучали у меня в ушах, когда горничная принесла мне записку от барона.

• Предыдущая
• 25/63
• Следующая