Границы бесконечности. Братья по оружию - Буджолд Лоис Макмастер - Страница 96

• Предыдущая
• 96/126
• Следующая

— И оставишь дендарийцев расхлебывать кашу? — возмутился Майлз. Он зажмурился, пытаясь соображать, вопреки ужасному головокружению. — Хотя, что тебе дендарийцы. Но если ты не полный идиот, тебе должно быть до них дело! Они рискуют жизнью ради тебя… меня… А ты готов предать их, даже не поинтересовавшись, кто они, что они такое…

— Вот именно, — вздохнул клон. — Кстати, кто или что такое эта командор Куин? Ты выяснил или нет? Может, это его баба?

— Мы просто добрые друзья, — фальшиво пропел Майлз и не менее фальшиво рассмеялся. Он кинулся к пульту (охранники бросились навстречу, но опоздали) и, перебираясь через стол, зарычал в экран: — Не прикасайся к ней, ты, дерьмецо! Она моя, слышишь? Моя, только моя. Куин, Куин, прекрасная Куин, вечерняя звездочка, милая Куин! — распевал он во все горло, пока охранники оттаскивали его обратно. И только удары кулаков заставили Майлза замолчать.

— Я думал, он у тебя на суперпентотале, — удивился клон.

— Да. Так оно и есть.

— Не похоже!

— Мне тоже все это не нравится. У него вроде бы не должно быть искусственной реакции… А если мы с ним промахнулись, на кой нам черт сохранять ему жизнь в качестве банка данных? Чего стоит такой банк?

— Великолепная мысль! — нахмурился клон. Он оглянулся через плечо. — Мне пора. Выйду на связь вечером. Если буду жив.

И он исчез в сопровождении раздраженного гудка.

Галени снова вернулся к Майлзу со списком вопросов: о барраярской штаб-квартире, об императоре Грегоре, о том, чем обычно занимается Майлз в столице Барраяра — Форбарр-Султане… И бесконечные вопросы о дендарийских наемниках. Содрогаясь, Майлз отвечал, отвечал и отвечал, не в силах управиться со стремительным потоком собственной речи. Но где-то на середине допроса он вдруг припомнил некую стихотворную строчку и закончил тем, что прочитал весь сонет целиком. Пощечины Галена не могли его сбить: цепочка ассоциаций оказалась настолько сильной, что разорвать ее было невозможно. После этого Майлз уже с большим или меньшим успехом мог игнорировать допрос. Лучше всего воспроизводились произведения с четким ритмом и размером: плохие эпические поэмы, непристойные застольные песни дендарийцев — словом, все, что вспыхивало в мозгу от случайного слова или фразы допрашивающих. Память его оказалась феноменальной. Лицо Галена мрачнело.

— С такой скоростью допроса мы просидим с ним вечность. Не знаю, как быть… — высказался наконец один из охранников.

Кровоточащие губы Майлза раздвинулись в маниакальной улыбке.

— Быть иль не быть? Вот в чем вопрос, — прочирикал он. — Что благородней духом — покоряться пращам и стрелам яростной судьбы…

Он знал эту древнюю пьесу с детства и сейчас живой, ритмичный стих неумолимо вел его за собой. Похоже, Галени заставит его замолчать, только избив до потери сознания. Майлз еще не дошел до конца акта, как двое рассвирепевших охранников поволокли его вниз и швырнули в камеру.

Но там скорострельные нейроны продолжали бросать его от стены к стене: Майлз расхаживал и декламировал, усаживался, вскакивал со скамейки. За женщин он читал высоким фальцетом, почти что пел. Добравшись до последней строки, он упал на пол и лежал, жадно ловя ртом воздух.

Капитан Галени, который забился на край скамьи и последний час сидел, зажав ладонями уши, рискнул поднять голову.

— Вы закончили? — мягко спросил он.

Майлз перекатился на спину и тупо уставился на осветительную панель.

— Гип-гип-ура грамотности… Меня тошнит.

— Неудивительно. — Галени и сам казался совсем больным. Он еще не пришел в себя после парализатора. — Что это было?

— Вы о чем — о пьесе или химсредстве?

— Пьесу я узнал, спасибо. Что за средство?

— Суперпентотал.

— Вы шутите.

— Какие шутки! У меня часто бывает странная реакция на лекарства. Есть целый класс успокоительных, к Которым мне нельзя прикасаться. Видимо, суперпентотал из этой компании.

— Вот так везение!

«…На кой нам черт сохранять ему жизнь в качестве банка данных…»

— Не думаю, — сухо заметил Майлз. Он с трудом поднялся на ноги и бросился в туалет. Там его вывернуло наизнанку, и он потерял сознание.

Майлз пришел в себя и сразу почувствовал, как немигающий свет над головой колет глаза. Он прикрыл лицо рукой, стараясь спрятаться от него. Кто-то (Галени?) положил его на скамью. Сам Галени спал напротив, тяжело дыша. На краю скамейки Майлза стояла тарелка с остывшим обедом. Видимо, была глубокая ночь. Майлз с отвращением взглянул на еду и убрал ее с глаз долой, под скамейку. Время ползло адски медленно — медленнее не бывает. Он ворочался, метался, садился, снова ложился… Все тело болело, к горлу то и дело подступала тошнота. Даже сон не шел.

На следующее утро, после завтрака, охранники взяли не Майлза, а Галени. Во взгляде уходящего капитана отразилось суровое отвращение. Из коридора тут же донесся шум жестокой потасовки: Галени старался заставить применить против себя парализатор — зверский, но эффективный способ избежать допроса. Ему это не удалось. После марафонского промежутка времени тюремщики вернули его глупо хихикающим.

Галени бессильно лежал на скамье еще около часа, время от времени идиотски смеясь, а потом провалился в забытье. Майлз мужественно преодолел соблазн воспользоваться остаточным действием суперпентотала и задать Галени свои собственные вопросы. Увы, после применения препарата допрашиваемые прекрасно помнили, что с ними происходило.

Когда к Галени вернулось сознание, он казался полумертвым. Похмелье после суперпентотала — на редкость неприятное ощущение; в этом реакция Майлза не была индивидуальной. Он сочувственно поморщился, когда Галени совершил неизбежный визит в туалет.

Вернувшись, Галени тяжело опустился на скамью. Его взгляд упал на тарелку с холодным обедом, и Галени с сомнением ковырнул его пальцем.

— Хотите? — спросил он Майлза.

— Нет, спасибо.

— Угу.

Галени запрятал тарелку подальше и бессильно сгорбился на своей лавке.

— Чего они от вас добивались? — поинтересовался Майлз.

— На этот раз их интересовала моя личная жизнь. — Галени рассматривал свои носки, заскорузлые от грязи, но Майлзу показалось, что Галени не видит их. А что он видит? — Похоже, он почему-то не в состоянии поверить в мою искренность. Видимо, убедил себя, что ему стоит только объявиться, свистнуть — и я брошусь к нему, как бросался четырнадцатилетним подростком. Словно все мои прожитые годы ничего не значат. Словно я надел этот мундир шутки ради или от отчаяния, или от растерянности — только не вследствие добровольного и сознательного выбора.

Не было нужды спрашивать, кто такой «он». Майлз только улыбнулся:

— Неужели не из-за шикарных сапог?

— Я просто «ослеплен сверкающей мишурой неонацизма», — флегматично сообщил ему Галени.

— Вот как? Вообще-то у нас феодализм, а не фашизм, если, конечно, не считать попытки централизации, предпринятой покойным императором Эзаром Форбаррой. На «сверкающую мишуру неофеодализма» я бы согласился.

— Мне знакомы принципы барраярского правления, благодарю вас, — любезно заметил доктор исторических наук Галени.

— Если это можно назвать принципами, — пробормотал Майлз. — Все получилось в результате импровизации, знаете ли.

— Да, знаю. А еще меня радует, что вы сведущи в истории, в отличие от большинства молодых офицеров, выпускников академии.

— Так… — неопределенно протянул Майлз. — А если не из-за золотых эполет и начищенных сапог, из-за чего вы все-таки с нами?

— О, ну конечно, — Галени закатил глаза к осветительной панели, — я «получаю садистское психосексуальное удовлетворение, реализуя себя, как громила и головорез». Это просто «способ самоутверждения».

— Эй! — Майлз помахал ему рукой, не вставая с места. — Говорите со мной, а не с ним, ладно? Сейчас моя очередь, его уже прошла.

— Угу. — Галени мрачно скрестил руки на груди. — В некотором смысле это правда. Я действительно хочу самоутвердиться. Или хотел.

• Предыдущая
• 96/126
• Следующая