Камни Господни - Строганов Михаил - Страница 18
- Предыдущая
- 18/56
- Следующая
Каждый день, собрав после утрени обильные подношения, Семка бежал к воротной страже, поил их водкою и, потешая озорными да похабными прибаутками, скакал на палочке вокруг хохочущей стражи.
Под одобрительное улюлюканье стражников Семка, виляя бедрами, как мог, подражал женской походке, хватая мужиков за полы шуб. Затем ласково гладил и обнимал свою палочку-коняжку и, подражая близости, ахая и охая, валился в снег.
Хохоча, воротные подбадривали юрода криками:
— Давай, хорошенько наддай!
— Сотри пузо начисто, чтобы как бляха блестело!
— Жми пуще, будет гуще!
Семка кувырнулся через голову и, ловко вскочив на ноги, стал обегать стоящий полукруг стражников, заглядывая им в глаза:
После этих слов юрод присел на корточки, съежился, и стал по-кошачьи фырчать, отмахиваясь руками:
На широкий четверг Карий возвратился в Орел, удивляясь царившему в городке разгулу: на башнях не выставлены дозорные, крепостные ворота настежь растворены, а плохо соображавшая стража, ища похмельного рассола, слонялась без оружия.
— Появись сейчас Кучум с сотней нукеров, до захода солнца город падет к его ногам, — Карий посмотрел на Трифона, а затем на Савву. — Понимаете, к чему говорю?
Не дожидаясь ответа, пояснил:
— Вы заметили трущегося у городских ворот юрода? Ты, Трифон, знаешь, кто таков этот блаженный?
— Единожды зрю, — старец пожал плечами. — Разумею, не Божий слуга это, пройдоха и пустосвятец. Вишь, телом гладок, а ликом и повадками паскудист — истинно скоморох со двора боярского!
— А может, не боярского, а княжеского? Откуда здесь боярам-то взяться? А вот за Камнем князь пелымский Бегбелий живет-поживает, добра наживает, да о том, как Строгановых со свету сжить, день и ночь думает. Теперь смекаете?
— Выходит, что под носом у Григория Аникиевича соглядатай пелымский разгуливает, а Строганов себе празднует, да в ус не дует!
— Молодец, Савва! — Карий хлопнул послушника по плечу. — Раз ты догадливый такой, прыгай из саней, да походи за юродом. Под вечор найдемся, повяжем пустобреха и потолкуем, какому Богу наш дурачок молится, какому царю справляет службу.
Данил о взял у Снегова поводья и, подталкивая послушника в спину, попросил Трифона:
— Благослови, старче, раба божьего Савву постоять за правое дело.
Трифон с укоризной посмотрел на Карего, но Савву благословил охотно.
На разгульском ристалище прежде кулачных боев назначали медвежью потеху: каждый охочий показать свою удаль, вооружась рогатиной и ножом, мог схлестнуться с медведем и биться насмерть. За уважение, не за деньги.
Охотником потягаться с медведем на этот раз вызвался здоровенный солевар Фомка Лапа. Он трижды перекрестился, поклонился собравшемуся люду, взял рогатину с ножом и вошел за ристалищный частокол. Медведя подвезли в большой клетке на колесах, собранной из толстых перевязанных лыком жердей, протолкнули в ворота, закрывая их наглухо, чтобы зверь случайно не мог вырваться из ристалища. Не дав медведю опомниться и рассвирепеть, Фомка нанес удар первым, да не удачно — рогатина скользнула по ребрам, ушла в сторону, продрав толстую шкуру насквозь, вынося на острие остатки мяса и жира. Толпа ахнула и замерла в ожидании развязки.
Преследуя юрода, Снегов протискивался сквозь толпившийся вокруг ристалища народ, пока, наконец, не встал за Семкиной спиной. Не отрывая глаз, Савва смотрел на застывшее лицо юрода с тихой безмятежной улыбкой. Кто-то из стоящих рядом сказал:
— Отступи назад, перехвати рогатину, нырни под лапу…
— Не успеет, растерялся ваш Фомушка-то, оттого и умрет, — неожиданно серьезно прошептал юрод и, встретившись со взглядом Снегова, стал быстро выскальзывать из плотного круга армяков и тулупов.
Фомка резко потянул рогатину на себя, но медведь откинул ее лапой и, не давая солевару опомниться, ударил по голове другой. Боец застонал и рухнул наземь, зверь победно поднялся над ним, замахиваясь для последнего, смертельного удара. В этот миг раздался выстрел. Медведь зашатался и стал медленно оседать назад. В левом боку дымилась рана, из которой, пульсируя, била кровь.
— Дело не сделано, Фомка покудова живой!
— Медведя надо было теперя пущать в лес!
— Кто стрелял? По какому праву?
Сначала в толпе послышались недовольные голоса, которые постепенно начали перерастать в разъяренный гул.
— Я стрелял, — показался дюжий человек в простом охотничьем полушубке с большой пищалью на сошке.
Толпа расступилась и, смиряя гнев, ахнула:
— Григорий Аникиевич…
— Я стрелял, — утвердительно сказал Строганов. — А право мое — Божье: «Зуб за зуб, око за око, смерть за смерть». Или не слышали о сем, маловеры?
Григорий зло оглядел собравшихся:
— Вам потеха нужна, или смерти Фомкиной возжелали? Тогда нате, — он швырнул на снег длинный нож, — идите и дорезайте солевара. Тогда и потешитесь.
— Что мы, каины какие? Зачем так, Григорий Аникиевич… Просто, положено по другому, по честному, чтоб до конца…
— Выходит, я бесчестье творю, не позволив зверю человека задрать! Или вам будет лучше, если его дети останутся сиротами, да по миру пойдут? — Григорий отшвырнул пищаль и неверной пьяной походкой пошел от ристалища прочь.
— Постой-ка, постой, тебе говорю! — Снегов едва поспевал вслед улепетывающему со всех ног юродцу.
Наконец, догнав Семку, схватил его за шиворот и тяжело отдышался:
— Попался, чертяй криволапый. Живо сказывай, кто таков, чего высматриваешь?
Семка принялся было верещать да отбиваться, но, уступая настойчивой силе послушника, сник, осел в снег, принявшись ползать на карачках у ног Саввы, жалобно подвывая:
— Ты своими побасенками зубы не заговаривай! Иначе… — Савва замахнулся на юрода рукой, подумав, что до встречи с Карим он ни за что не мог бы ударить человека.
Семка сжался, взвыл, и, отползя в сторону, затараторил:
Разозлившись, Савва хорошенько стукнул юрода кулаком по голове:
- Предыдущая
- 18/56
- Следующая
