Камни Господни - Строганов Михаил - Страница 28

• Предыдущая
• 28/56
• Следующая

Собравшиеся перекрестились.

В застенке было холодно и сыро: холодно потому, что всю зиму помещение не протапливалось, а сыро оттого, что собравшиеся на пытку вовсю успели напустить ротового пару. Мужики деловито расставили по углам светильники, разожгли печь, выложили на тесаной столешнице пыточный инструмент, и привязали к лавке одуревшую от страха Белуху.

— Ну, ребятушки, начнем! — хлопнул в ладони Григорий Аникиевич. — Пытать, не чурбаны тесать. Успеть бы дотемна.

Руководил дознанием прижившийся при Строганове доминиканец Бенедикт, гладковыбритый с обвислым лицом человек без возраста. Не спеша осматривая тело Белухи, отмечал каждый подозрительный изъян красным цветом, затем тщательно записывая отметины в своей тетради.

Василько с раздражением похаживал по комнате, злобно поглядывая то на Бенедикта, то на оцепеневшую повитуху. Шаркал ногами, откашливался, изредка шпыняя толпившуюся при входе охрану, наконец, окончательно распалившись, подошел к Строганову и шепнул ему на ухо:

— Аникиевич, гони латинскую образину взашей. Дозволь мне, за дружка милого, пытнуть ее по-казацки, без клятой премудрости! Все мигом скажет!

— Нельзя! — Строганов развел руками. — Бенька решить должен, как следует пытку держать.

— Чего ж ее держать! Выпоим десять кадушек рассола, да пяты попалим. Вот те и вся премудрость! Не поможет, так на дыбе полсотки плетей всыплем! Тута и мертвый заговорит!

— Дремучий ты человек! — покачал головой Строганов. — Ты говоришь, а даже не ведаешь, кто она такая!

— Я-то? — рассмеялся казак. — Не ведаю, где отобедаю, за остальное поручусь головою!

— Между прочим, Бенька выискал, что она не настоящая ведьма, а малиарда. Малиарда — такая жуткая баба, — попытался объяснить Строганов, — что злобствует да порчу насылает, а с бесами не сожительствует.

— Оно и ясно! — согласно кивнул казак. — Кто с такой бабищей спать будет? — Подумав малость, принялся снова наседать на Григория. — Аникеич, ну за каким лядом нужны тебе ее бесовские пятна да чертовы титьки? Все это штуки проклятых латинян! Тебе ж надобно только об измене выведать от шагалюхи. Верно? Тогда гони чертова евнуха, да казака к делу приставь!

— И то верно, — облегченно вздохнул Строганов. — Грех грехом, а вина виной. Бенька! — крикнул монаху. — Кончай выщупывать чертеняк, ступай в терем. Сами дознаваться станем. По-русски.

— Вот это по-нашенски! — казак обрадовано посмотрел уходящему Бенедикту вослед. — Теперь, Аникиевич, отсылай холопьев, дабы уши не грели.

— Верно глаголешь! — Строганов похлопал казака по плечу.

— Да вот чего…—замялся Василько, — хлебного вина еще бы четверть, для вспоможения в деле.

— Так ведь пост?

— Опосля покаемся…

— Игнатий! — кликнул приказчика Строганов. — Вели поболе тащить огуречного рассола, да нам принеси четверть водки. Еще груздочков или чего другого постного. Понял?

Приказчик поклонился.

— Слышь-ко, добрый человек, — встрял Василько, — опосля, под хлебно винцо с нами поробишь.

— Не мастак я допросов чинить, — попытался уклониться Игнат. — Коли вам помочанин потребуется…

— С кем поведешься, того и наберешься! — обрезал приказчика Григорий Аникиевич. —Дуй мигом!

Горький дух угара медленно стелился по бревенчатым стенам, сгущался, полз вниз, перемежаясь с пряным ароматом огуречного рассола и хмельным запахом водки. На грубо сработанной пыточной лавке в обнимку сидели Строганов с Василькою, пьяный Игнат примостился возле их ног, а в темном углу застенка, прикрытая овчинным тулупом, коченела мертвая Белуха.

— Кто же мог подумать, что чертова баба на пятой кадке околеет! — Василько икнул, и, перекрестившись, проглотил чарку. — Не пытали же вовсе, чуть прополоснули нутро!

— Казацкая голова хорошо, а латинянская — лучше! — хмыкнул Строганов и влепил казаку затрещину. — К чему послушал тебя, а не Беньку? Изуверецто наш про всех бы правду выведал. Грамотные они, не то, что вы, сукины дети.

— А ты не задирай! — вскипел казак. — Не посмотрю, что человек знатный, вмиг по мордасам-то нахлещу!

— Люблю тебя, Василько, за то, что ты дурень! — рассмеялся Строганов. — Хоть ты рубака знатный, но супротив меня ты все равно, что блоха против ногтя. Моргнуть не успеешь, пополам сложу, да ноги выдеру.

Казак осмотрел Строганова с головы до ног, будто увидел в первый раз:

— Твоя правда, Аникиевич. Но это ежели на кулаках, а вот на саблях не приведи Бог со мною хлестнуться!

Строганов двинул Васильку по лбу и рассмеялся пуще прежнего:

— Ну, пугало турецкое, не верти носом, а наливай без спросу!

Выпили, поворошили задремавшего приказчика, да и махнули на него рукой: пусть мол дрыхнет, покойника сторожить сподручнее пьяному во сне.

— Что, Аникиевич, теперь и мы душегубами стали, — Василько кивнул головой на мертвую Белуху. — Уморили бабу.

— На все воля Господня, — перекрестился Строганов. — Жизни-то лишать не хотел. Думал, пытнем, а затем на покаяние, в яму али в монастырь. Значит, в этом и вины нашей нет. Так у нее на роду написано.

— Нехорошо писано, неправильно, — Василька ахнул водки, занюхивая кулаком пьяный дух. — Мне, стало быть, супротив моей воли и малого желания, суждено было стать сиротою безродною, а кому-то как сыр в масле кататься, да барыш считать?

— Завидуешь? — Строганов посмотрел в глаза казаку.

— Завидую, — сокрушился казак, — в Масленицу еще мечтал у тебя холопить, а теперя вместе с тобой сижу, да водкою упиваюсь. На Игнашку, вот, ноги кладу!

— Может, это и есть твоя судьба? Будешь мне служить, не пропадешь!

— Нет, Аникиевич, не обессудь, служить не стану.

— Отчего ж? — удивился Строганов. — Платить столь стану, сколько запросишь!

Казак покачал головой:

— Послужил, будя. Да и опосля Карего служить можно разве что самому Богу…

Строганов удивленно вытаращил глаза:

— Неужто меня обошел?

— Он, Аникеич, из другого теста замешен, да в другой печи испечен. Убивает, и то не как все: не лютуя, без злобы, словно не по своей воле.

— Тогда по чьей? — прошептал Строганов.

Василько оглядел комнату и, заметив икону Христа Вседержителя, указал на нее пальцем.

После пыточного дела, похмелившись да протрезвев, Григорий Аникиевич призвал к себе Снегова и, осмотрев послушника с ног до головы, недоуменно пожал плечами:

— Вот смотрю, Савва, на тебя и не разумею, почто твои побасенки Семену слушать любо? Молчишь? Правильно делаешь!

Савва наклонил голову. Строганов обошел его кругом и уселся на лавку. Расстегнул кафтан, ослабляя ворот рубахи, протер рушником вспотевшую шею.

— Ты глаза в полу не прячь, не имею нужды тебя судить, — он перевел дыхание, покладая рушник рядом с собой. — Кажись, и тебе подходящее дело сыскалось. Чего молчишь? Согласен?

— Что за дело? — негромко спросил Савва.

— Ты прямо как в той побасенке: послушай дело, Кузя! А Кузя пьян, как зюзя, — рассмеялся Строганов. — Вроде хлебного зелия с нами не пил, а соображалки не более, чем у Игнашки. Неужто проняло с казачьего перегара?

— Говори прямо, почто вызвал, — твердо ответил Снегов. — Негоже над безвинным насмешничать!

— Мал бес, а хвост есть! Вот так Карий! Кажись, из нашего шони мужика сотворил! — Насмеявшись вдоволь, Строганов поднялся с лавки, заговоря с Саввой жестко, не терпя возражений. — Весна скоро. Линька. Вогулам да остякам станет заняться нечем. К нам попрут, как мухи на мед. Там и все княжество Пелымское пожалует. А что им окажется не под силу, достанется на потеху Кучуму. Вот тогда головушки наши познают честь басурманскую, вдоволь покрасовавшись на конских хвостах. Ты понял?

— Понял.

— Тогда иди, поднимай с одра Карего! Даром ли среди ведунов да знахарей лесных жил. Да вот и тебя самого резали, да не дорезали! Знающий, стало быть, человек. Пришла пора и тебе за свой хлеб платить.

• Предыдущая
• 28/56
• Следующая