Власть меча - Смит Уилбур - Страница 27

• Предыдущая
• 27/177
• Следующая

«В конце концов, на это уходит всего три дня, и мне редко приходится ездить по ней чаще трех раз в год. К тому же это настоящее приключение».

Телеграфная линия, связавшая шахту с Виндхуком, обошлась достаточно дорого. При предварительной оценке в пятьдесят фунтов эта линия встала в сто фунтов за каждую милю, и каждый раз, глядя на бесконечную цепь столбов у дороги, соединенных блестящим медным проводом, Сантэн негодовала. Мало что дорогие, эти столбы портили вид, разрушая впечатление первозданной уединенности, которое она так ценила, оказываясь в Калахари.

Она с тоской вспоминала, как в первые годы они спали на голой земле и носили с собой воду. Теперь для ночевок были станции, возведенные через равные промежутки: круглый африканский дом – рондавель – с тростниковой крышей, ветряная мельница, поднимающая воду из глубоких скважин, постоянно живущие на каждой станции слуги, которые держат запасных лошадей, готовят еду и горячие ванны; зимними ночами в очаге горит огонь, есть даже парафиновые холодильники, которые в свирепый летний зной дают лед для вечерней рюмки виски. Дорога была разбитой, и регулярное движение автоколонн под командованием Джерарда Фьюри проделало глубокие колеи в мягкой почве и разворотило переезды через сухие русла рек, а хуже всего то, что расстояние между шинами грузовиков «форд» было больше, чем у желтого «даймлера», и поэтому Сантэн приходилось одно колесо держать в колее, а второе подскакивало и прыгало на неровной середине дороги.

Вдобавок сейчас разгар лета, и жара угнетает. Коснувшись горячего металлического корпуса «даймлера», можно обжечься до волдырей, и приходится то и дело останавливаться, когда вода в радиаторе закипает, выбрасывая в воздух высокий столб пара. Кажется, само небо мерцает, как голубое пламя, и на далеких пустынных горизонтах дрожат сверкающие стеклянные водовороты миражей.

Если бы только сумели сделать маленький холодильник, чтобы охлаждать воздух в «даймлере», как в железнодорожном вагоне. Тут Сантэн рассмеялась. «Tiens[6], должно быть, я совсем изнежилась!» Она вспомнила, как с двумя спасшими ее бушменами пешком пересекла страшную страну дюн в Намибии; им приходилось покрывать тела слоем песка, увлажненного собственной мочой, чтобы пережить страшную полуденную жару.

– Над чем ты смеешься, мама? – спросил Шаса.

– Над тем, что случилось очень давно, до твоего рождения.

– Расскажи, пожалуйста, расскажи!

Казалось, жара, пыль и безжалостная тряска на него совсем не действуют. А почему они должны на него действовать? Сантэн улыбнулась сыну. Он родился здесь. Он тоже дитя пустыни.

Шаса принял улыбку матери за согласие.

– Давай, мама. Расскажи.

– Pourquoi pas? Почему нет?

И она стала рассказывать, наблюдая за выражением его лица.

– Твоя собственная пи-пи?

Он был в ужасе.

– Это тебя удивляет? – насмешливо спросила Сантэн. – Тогда позволь рассказать, что мы делали, когда вода в наших бутылках из страусовых яиц кончилась. Старый О’ва, бушмен-охотник, отравленной стрелой убил сернобыка-самца, мы достали рубец – первый отдел желудка, выжали жидкость из его непереваренного содержимого и пили ее. Этого нам хватило, чтобы добраться до цедильных колодцев.

– Мама!

– Все в порядке, chеri, я пью шампанское, когда есть возможность, но, когда приходится, пью все, что может сохранить жизнь.

Она молчала, пока сын обдумывал ее слова, смотрела ему в лицо и видела, как отвращение сменяется уважением.

– А ты что сделал бы, chеri, выпил бы или умер? – спросила она, желая убедиться, что Шаса усвоил урок.

– Выпил, – без колебаний ответил он и страстно добавил: – Знаешь, мама, ты отличный парень.

В его устах это была высшая похвала.

– Смотри!

Она показала вперед, где палевая равнина, дальние края которой окутывала завеса миражей, казалось, покрылась светло-коричневой вуалью тонкого дыма.

Сантэн остановила «даймлер» на обочине. Они вышли и встали на подножки, чтобы лучше видеть.

– Сернобыки. Первые, кого мы встретили на пути.

Прекрасные газели двигались мимо них по плоской поверхности в одном направлении. Десятки тысяч сернобыков, – изящных маленьких животных с длинными ногами и рогами в форме лиры.

– Они идут на север, – сказала Сантэн сыну. – Должно быть, там прошли хорошие дожди, и они идут к воде.

Вдруг ближайшие к ним газели испугались чужого присутствия и начали передавать своеобразный сигнал тревоги, который буры называют «пронкинг». Выгнули спины, согнули длинные шеи так, что морда касалась передних копыт, и запрыгали на напряженных ногах, высоко и легко взмывая в мерцающий горячий воздух; из складки кожи вдоль спины показалась полоска белой длинной шерсти.

Это тревожное поведение оказалось заразительным, и вскоре тысячи газелей прыгали по равнине, как стая птиц. Сантэн соскочила с подножки и принялась подражать им, подняв пальцы одной руки над головой, как рога, а пальцами другой показывая полоску вдоль спины. Она проделала это так искусно, что Шаса расхохотался и захлопал в ладоши.

– Здорово, мама!

Он тоже спрыгнул и присоединился к ней, и они скакали вокруг машины, пока не ослабли от смеха и усталости. Тогда они прислонились к «даймлеру», держась друг за друга.

– Этому меня научил старый О’ва, – тяжело дыша, сказала Сантэн. – Он умел подражать всем животным вельда.

Когда они снова тронулись в путь, она позволила Шасе вести машину: участок был самым простым на всей дороге, и Шаса вел хорошо. Сантэн откинулась на сиденье. Немного погодя Шаса нарушил молчание.

– Когда мы одни, ты становишься совсем другой. – Он поискал слова. – Такой веселой и забавной. Я бы хотел, чтобы так было всегда.

– Все, что делаешь слишком долго, наскучит, – мягко ответила она. – Хитрость в том, чтобы делать все, а не одно и то же. Мы славно повеселились, но завтра мы будем на шахте, и там нас ждут новые волнения и новый опыт, а потом подвернется что-нибудь еще. Мы ни от чего не откажемся и выжмем все, что опыт может нам предложить. До последней капли.

Тремя днями раньше на шахту уехал Твентимен-Джонс. Эти три дня Сантэн провела в Виндхуке, работая с Абрахамом Абрахамсом над документами. По пути Твентимен-Джонс предупредил слуг на всех станциях.

Когда вечером они добрались до последней остановки в пути, вода в ванне была такой горячей, что даже Сантэн, наслаждавшаяся водой той температуры, при которой варят омаров, вынуждена была подлить холодной воды, чтобы можно стало терпимо. Шампанское «Krug» замечательного урожая 1928 года, светлое, охладили так, как ей нравилось, – чтобы на бутылке появилась изморозь. И хотя лед был, Сантэн не допустила варварство и не позволила поставить бутылку в ведерко с ним.

«Холодные ноги, горячая голова – плохое сочетание и для людей, и для вина», – учил ее отец. Как всегда, она выпила всего один бокал. Потом пришел черед холодного легкого ужина, который подготовил для нее и оставил в холодильнике Твентимен-Джонс: еды, подходящей для жары и такой, какую, он знал, любит Сантэн – сочного белого мяса скальных омаров из холодного Бенгельского течения, спрятанного в колючих красных хвостах, и салата из овощей, росших на прохладном высокогорье Виндхука: хрустящие листья латука, алые помидоры и острый, ароматный синий лук; наконец, в качестве последнего штриха шли трюфели, выкопанные в пустыне цивилизованными бушменами, которые пасли молочный скот. Сантэн ела трюфели сырыми, и ей казалось, что у соленых грибов вкус Калахари.

Выехали они в полной темноте задолго до рассвета, а на восходе солнца остановились и сварили кофе на костре из веток верблюжьей колючки; зернистая красная древесина горела ярким синим огнем, придавая кофе своеобразный деликатный вкус. Позавтракали тем, что приготовил повар на станции, запили отдающим дымком кофе и полюбовались тем, как восходящее солнце окрашивает небо пустыни в бронзу и золото. Потом поехали дальше. Солнце, поднимаясь все выше, постепенно лишало землю красок, придавая всему серебристо-белый оттенок, словно присыпая пеплом.

• Предыдущая
• 27/177
• Следующая