Смерть белой мыши - Костин Сергей - Страница 11

Мати дернула плечом: она такой ригидности не понимала.

— Взял и застрелился, прямо в этой комнате, где мы сейчас сидим! Его дети, конечно, жить в этом доме больше не могли. Они сюда со мной даже не приезжали: я смотрела дом с риэлтором. Я-то покойников не боюсь!

— Вы торговались?

— Практически нет. Обычная процедура. В агентстве была назначена одна цена, я предложила меньшую, и мы нашли среднее. Сын хозяина открывал свое дело, и ему срочно нужны были деньги.

— Но в связи с этой срочностью у него могло быть ощущение, что ему выкручивали руки?

— Абсолютно нет! Мы с ним хотели даже потом обсудить вопрос о мебели, которая была в доме. Ну, чтобы ему не пришлось ее вывозить. Я была готова ее выкупить. Но сделка с домом была оформлена очень быстро, я взяла на себя расходы по ее оформлению, и сын хозяина был этому так рад, что оставил мне все даром. Только прислал двух своих работников, чтобы забрать картины, книги и другие личные вещи.

Мати обвела комнату взглядом.

— А стол этот его, и стулья, и вон тот шкаф! И в других комнатах осталось кое-что из старой мебели. Не так много, но осталось.

— Короче, мы можем исключить семью бывшего владельца дачи? Подумайте, не спешите!

Мати сделала смешную гримасу, какую могла бы состроить мартышка, пишущая трактат по натурфилософии, и затрясла головой.

— Да! Думаю, что эти люди здесь ни при чем.

— Может, кто-то позднее хотел купить ваш дом?

— Да, за все эти годы было даже несколько предложений. Один человек звонил мне раза три, каждый раз предлагая все большую сумму.

— Вот видите. Вы отказывались, и он решил вас выжить.

Мати вспыхнула.

— Вы думаете, здесь живут дикари? Этот человек — профессор консерватории. Я хорошо знала его отца, он был хореографом.

— И что?

— И… И…

Наглость моего предположения была такова, что для ее оценки не было слов. Но я не сдавался.

— Самые приличные люди способны отравить мать, жену, сестру. Из-за наследства, из-за имущества, из-за денег — из-за меньшей ерунды.

Мати наконец удалось восстановить контроль над собой.

— Вы слишком много читали Агату Кристи, — высокомерно заявила она. — Я эту версию полностью исключаю.

Ссориться я не хотел. «Еще успеется», — пронеслось у меня в голове.

— Хорошо! И сколько лет вы жили здесь спокойно?

— До этого лета. Вызу — место очень тихое. И дорогое, всегда было дорогим! Раньше здесь покупали дачи люди из номенклатуры или из того, что сегодня называется бизнес. Тогда это были директор центрального универмага — он вон там наискосок живет, или управляющий… ну, чего-то там по ремонту автомобилей. Такие люди. Много евреев, как везде в коммерции. Но не только. У Георга Отса здесь была дача на самом берегу. Это такой великий эстонский певец, — уточнила Мати.

Я кивнул. Словом «великий» в советское время не бросались, но Отс действительно был и, вероятно, остается самым известным эстонцем.

— А люди из номенклатуры дачи тоже покупали? Или получали?

— Покупали. Получали в других местах, но тогда это было служебное жилье, временное. А некоторые из них тоже хотели иметь свое. В то время и на хорошую зарплату можно было купить дачу. Тот, бывший, хозяин заплатил сам. Я знаю об этом от риэлторов, они проверяли документы на право собственности. Так у него хранились даже все счета: на кирпич, на цемент, на доски — на все, что он там строил, ремонтировал! Только благодаря этому дом и не отобрали, когда пришла новая власть. Все служебные дачи отобрали, а Эльмару Раату пришлось оставить.

Я кивнул. Я слышал похожую историю в бывшей ГДР, кстати, по поводу Маркуса Вольфа, начальника их разведки.

— А вот та ваша соседка? Которую вы подозреваете?

— Марет? — Мати посмотрела в мою почти не тронутую чашку и долила чаю только себе. — Я про Марет знаю очень немного. Мы здороваемся, когда одновременно оказываемся в саду, можем обменяться парой фраз, но… В Эстонии соседи не обязательно ходят друг к другу в гости.

Я кивнул. Не только в Эстонии.

— Так что же произошло этим летом?

Мати потрясла головой, собираясь приступить к главному.

— Этим летом… Первый раз это случилось в конце июня. Я вышла на улицу, а перед калиткой, на самом проходе, лежала она. Белая мышь. Мертвая.

— И что вы подумали?

— Я подумала то же, что и вы. Что это кошка. Мышами домашние кошки уже давно не питаются, иначе кто будет покупать эти катышки, эти козьи какашки. Но убивать кошки продолжают. — Мати дернула плечом. — Бессмысленные поступки теперь уже совершают не только люди. Вы верите в конец света?

Вопрос был неожиданным, но я понял, что она имеет в виду.

— Верю, — сказал я. — Не думаю, что мы окажемся среди тех, кому посчастливится стать свидетелями этого главного события истории человечества. Но мне тоже кажется, что это уже не за горами.

— Кошки у меня, как я и говорила, нет, — так же внезапно вернулась к теме разговора Мати. — Было странно, что мышь белая, но мало ли в жизни странных вещей? Ну, хорошо, чужая кошка бросила перед чужим домом ненужную ей вещь. Я выбросила мышь в мусорный бак и забыла об этом.

— На какое время?

— Ровно на две недели. Видимо, тот, кто подбросил первую мышь, подумал то же, что и все мы. Про кошку. А он не хотел такого, нормального, объяснения. Вторая мышь — тоже белая — была подвешена за хвост на ветку сливы, которая растет у меня справа от входа.

— Тоже мертвая?

Глаза Мати снова вспыхнули раздражением.

— Вы угадали!

Впрочем, она быстро справилась с собой.

— Самое интересное — к этой ветке ее нельзя было привязать с улицы. Тот, кто это сделал, вошел на мой участок!

Вход на участок Мати, как я заметил, преграждала калитка в половину человеческого роста из редко набитого, когда-то голубого штакетника. И закрывалась она на небольшой круглый засов, откинуть который можно было, элементарно просунув руку поверх штакетин или между ними.

— Что нетрудно, — ввернул я.

— Что возмутительно! — вспыхнула Мати. — Это моя территория, и входить на нее без приглашения недопустимо.

Тут Мати, похоже, вспомнила, что ее законные права собственницы нарушил не я, и взгляд ее смягчился.

— Третья мышь была привязана за хвост к столбику на грядке с клубникой. Знаете, чтобы равнять грядки, вбивают такие колышки и между ними натягивают бечевку. Так вот, я эти палки потом не снимаю. Утром, где-то в начале июля, я пошла набрать ягод, а она висела там, растопырив лапки.

— И сколько их было еще?

— Всего шесть. Я обнаруживала их каждый раз в один и тот же день, в среду, но через две недели. И всегда в новом месте. Последняя висела снаружи на кухонном окне. Это было в конце августа. Вот тут я и обратилась к своим друзьям.

— Мати…

В ее глазах блеснул смешливый огонек. Ей было занятно, что ее называли мужским именем.

— Может быть, я могу обращаться к вам как-нибудь по-другому? — предложил я. — Ну, например, как вас зовут соседи.

— Хорошо, зовите меня Анна, — позволила она. — А вас-то хоть как зовут?

— Никита, — назвал я первое имя, которое пришло мне в голову. — Так вот, Анна, вы же думали на эту тему. По-вашему, что происходит?

— Они хотят меня убить. — Мати окунула крекер прямо в мед и принялась энергично жевать, как бы подчеркивая, что она пока жива и собирается этой привилегией еще попользоваться. — Но просто убить меня им неинтересно. Они хотят поиграть со мной, как кошка играет с мышкой, прежде чем ее загрызть. Прижать лапой к полу, потом отпустить. Дождаться, чтобы она начала убегать, и снова настигнуть. Они хотят, чтобы мне стало страшно.

— И вам страшно?

Мати встала.

— Пойдемте, я вам кое-что покажу.

Я вышел вслед за ней в прихожую. Там между трехэтажной подставкой для обуви и напольной вазой с сухим букетом стоял невысокий двустворчатый шкафчик. Мати открыла левую дверцу. Узкое вертикальное отделение занимало помповое ружье. Рядом с прикладом лежала красная коробка с патронами.