Смерть белой мыши - Костин Сергей - Страница 37

Это была просто удача — Бо Зильберштейн обожал фламандцев. В его личной коллекции их было немного — все давно разобрано по музеям, — тем не менее он мог похвастаться роскошным «Снятием с креста» Мастера легенды о св. Урсуле и маленьким, но несомненно подлинным «Бегством в Египет» Ван дер Гуса. В августе Бо со своей женой собирались отдохнуть пару недель. Дебора была готова опять поплавать по Карибскому морю на их собственной яхте, но компания не подбиралась, да и море Бо надоело. Короче, все сошлось.

В июле я съездил в Бельгию, чтобы проехать по всему маршруту, а в августе уже лично сопровождал супругов Зильберштейнов — я хотел, чтобы все было безупречно. Бо и Дебора оказались образованными, милыми и покладистыми людьми. Хотя поводов для недовольства у них и не было — единственным проколом за всю поездку было спустившее заднее колесо «линкольна», который вез нас из Антверпена в Малин.

По возвращении в Нью-Йорк Бо пригласил нас с Джессикой на ужин — а моя любимая к тому времени закончила университет, и теперь мы уже постоянно жили в той самой квартире на углу Парк-авеню и 8о-й, которую ее отец всеми силами пытался помешать мне снять. На ужин был приглашен и брат Бо, которого звали Мо, официально Мортимер, но на самом деле Моше Зильберштейн. Нам это лишь предстояло узнать, но мы запросто ужинали со знаменитыми братьями Бо и Мо, за финансовым чутьем которых внимательно следила вся Уолл-стрит. Мо с женой теперь тоже собирались поехать в отпуск, но они из-за недостатка воображения планировали провести его в своем огромном доме на Кейп-Код. После восторженных рассказов за ужином о великолепии фламандского искусства, открыть которое во всей полноте можно только на месте и только с посвященными, сомнений не осталось и у Мо. И с ними — с Мо и его итальянской женой Франческой — я тоже поехал в Бельгию, и они тоже вернулись в восторге от полученных впечатлений.

С Мо мы даже сошлись ближе. Бо через несколько лет умер от апоплексического удара — его любимой едой были шкварки, которые этот формально иудей добавлял в любое блюдо. А Мо, его многочисленные родственники из финансовой, ювелирной и транспортной элиты Нью-Йорка, его друзья и партнеры теперь планировали отпуск исключительно через нашу компанию Departures Unlimited.

С Мо и Франческой мы с Джессикой объездили всю Европу и половину Азии. Я отправлялся с ними каждый год, а Джессика — пока у нас не родился Бобби. Единственный сын Зильберштейнов умер в молодости от лейкемии, и я постоянно ловил на себе их взгляд, полный симпатии, смешанной с грустью. Мы дружили с ними долгие годы, пока рак не унес Франческу, а потом и Мо. Я люблю вспоминать о них, и совсем не потому, что Мо оставил мне в наследство свой золотой, стоивший целое состояние «патек-филипп» 1952 года. Они были как бабушка и дедушка, которых у меня никогда не было.

Так вот, дела пошли хорошо. Джессика стала самостоятельной и пригрозила прекратить видеться с отцом, если тот не перестанет вмешиваться в ее жизнь, а Пэгги уже не приглашала бывшего мужа с новой женой в свой дом, когда туда приезжали мы с Джессикой. Профессору Фергюсону пришлось сдаться. Мы поженились на Троицу через полгода после первых бельгийских туров, в 86-м.

Я-то давно хотел детей. Но Джессике было восемнадцать, потом девятнадцать, потом двадцать — она сама была ребенком. Бобби мы зачали случайно — у моей жены всегда были нелады с математикой. Я был счастлив, Джессика, которая еще не знала, что это такое, радовалась, глядя на меня. Но нам стоило задуматься о жилье побольше.

Мы любили нашу квартиру: действительно оставленные мистером Гордоном столики и консоли; завешенные теперь уже нашими фотографиями и картинами Пэгги стены; электрокамин, перед которым мы любили зимой валяться с книгами на подаренном нам на свадьбу толстом, как овечья шкура, ковре; кровать под балдахином, которую мы радовали возвращением ее лучших времен… Но для троих квартира была тесновата.

Теперь подбором нового жилья занялась Джессика. «Мне надо много ходить», — заявляла она, хотя талия ее лишь едва начала округляться. Утром я шел к себе в офис, в котором еще работал один, а она принималась обходить обведенные кружочком адреса в газете.

Мы хотели остаться в том же районе, но он дорожал на глазах. Прошло пару недель, пока Джессике не подвернулась, наконец, одна квартира на 86-й улице. Она была не трехкомнатная, как мы искали, а четырехкомнатная. На самом деле по документам она числилась как трехкомнатная, но предыдущий владелец расширил за счет коридора большую кладовку и сделал из нее вполне приличного размера спальню. Остальные комнаты были с окнами: гостиная и детская выходили на улицу, а уютный кабинет, в котором могла ночевать Пэгги, когда она выбиралась к нам в Нью-Йорк, во двор. Гостиная сообщалась через узкую арку с небольшой кухней. В ванной — нам это отдельно понравилось — стояла старинная чугунная ванна на витых ножках с начищенными медными кранами.

Здание (мне кажется, я уже как-то рассказывал), было построено пятьдесят лет назад под гостиницу. Большого дохода она не приносила, так что владельцы перестроили ее под жилой дом. От первых времен остались длинные разветвляющиеся коридоры, в которых не раз блуждали гости жильцов. Что еще сказать? В двадцати метрах оттуда, на Пятой авеню, жили уже миллионеры, налево и направо — музейная миля с Метрополитен, Гуггенхаймом, Купер-Хьюит, через дорогу — Центральный парк.

Для Джессики эта квартира была любовью с первого взгляда. Мне она тоже нравилась, но… Владелец не хотел ее сдавать, он хотел продать. Вы представляете, сколько стоило купить трехкомнатную квартиру на Манхэттене? Даже в те времена? Я пошел обсудить ситуацию со своим банковским консультантом. К моему удивлению, за год работы нашего агентства моя кредитная история стала столь солидной, что банк согласился на ипотеку. Через месяц мы переезжали с кучей коробок, непостижимым образом накопившихся за неполных два года.

Я часто брожу по этой квартире мыслями, когда нахожусь в отъезде и сон не идет. Вижу я не просто отдельные части помещения и находящиеся там предметы. Мне вспоминаются сценки из нашей жизни: фразы, взгляды, грустные уходы, радостные возвращения, смешные ужимки и философские размышления Бобби, дурачества и незамысловатые хитрости нашего кокер-спаниеля Мистера Куилпа…

… Мы с Джессикой разжимаем объятия и, переводя дыхание, откидываемся каждый на свою подушку. Это уже не та кровать под балдахином, на ней теперь спит вышедшая замуж внучка мистера Гордона. Моя левая рука находит еще влажное бедро Джессики. Мы только что были единым целым, но тело мое отказывается существовать отдельно. Я ловлю себя на этом бессознательном движении и поворачиваюсь лицом к своей любимой. Она одновременно делает то же движение и теперь улыбается мне. Рыжие волосы спутались и прилипли ко лбу, над ключицей часто бьется жилка. Я наклоняюсь над ней и целую в губы — у Джессики губы пахнут малиной. «Пить», — шепчет она, как изнемогающий от жажды раненый.

Я встаю и иду на кухню. На пороге оборачиваюсь: Джессика смотрит на меня серьезным, задумчивым взглядом, как на картину в музее. И я понимаю вдруг, кого мне всегда не хватает — мне не хватает себя. Той части, которую я могу узнать только через других и которую с Джессикой я не перестаю открывать.

… Мы стоим у секретера с профессором Фергюсоном. Секретер из канадского дуба мы купили на распродаже в Нью-Джерси для Джессики — она устроилась на работу в издательство и теперь до обеда читает бесконечные рукописи. Но она любит работать, сидя в постели и подложив под спину все наши подушки, так что секретер я реквизировал под бар.

В нем полно бутылок — я теперь езжу по всему миру и из каждой поездки привожу экзотические напитки. Какаду уже смирился с ранним замужеством единственной дочери за не оправдавшим его худших подозрений кубинцем (знал бы он про Контору!). Теперь в каждый свой приезд в Нью-Йорк он непременно наносит нам визит. Во-первых, потому, что он неожиданно для себя и всех, кто его знает, полюбил своего единственного внука. А Бобби уже три года, он вошел в тот самый роскошный возраст, когда дети заставляют взрослых заново увидеть и переосмыслить мир. Во-вторых, потому, что профессор любит рыться в моих книгах, которых с каждым месяцем становится все больше, и — чего он, наверное, никак не ожидал — разговаривать со мной на философские и литературные темы. И, наконец, потому, что с тех пор, как наши отношения с тестем наладились, Джессика снова взялась его опекать, что она начала делать лет с одиннадцати — двенадцати с перерывом на то время, когда появился я.