Ельцин - Минаев Борис Дорианович - Страница 12
- Предыдущая
- 12/210
- Следующая
— Почему же произошло раскулачивание? После революции, — рассказывает Наина Иосифовна, — разделили земельные участки по справедливости. Местность у нас на Урале пересеченная, так вот, строго следили, чтобы достались и плодородные, и неплодородные земли, поровну. Но как всегда бывает, кто-то был рачительным хозяином, работал много, а кто-то пьянствовал, ленился. Председателем колхоза оказался тот, кто в крестьянском труде не преуспел, из «голытьбы», как тогда говорили. Вот по его навету их и сослали. Отец Николая Игнатьевича, дед Игнатий, в ссылке быстро ослеп. Клавдия Васильевна рассказывала, как он сидел в землянке, положив на стол свои руки, и говорил: «Руки мои, рученьки, что же с вами сделали, за что ж вас так наказали?»
— Ну а все же, была ли хоть какая-то семейная версия того, что Николай Игнатьевич с братом Андрианом из Казани отправились строить Волго-Дон, оставили семью на три года? — спрашиваю я.
— А вы знаете, я думаю, что их послали туда, где были нужнее рабочие квалифицированные руки. Причина была в этом…
— Но ведь был приговор…
— Да, политическая статья. Просто повезло, что оказались на стройке. Тогда так возводились многие промышленные гиганты. В 1996 году, во время выборов Бориса Николаевича, мы много ездили по стране и часто задавали такой вопрос: ну вот как же так, мол, при Сталине построили такие гиганты индустрии: Днепрогэс, Уралмаш, Челябинский тракторный… А сейчас, мол, что? И я отвечала: так ведь кто строил? Заключенные с тачками. Если бы сейчас согнать бесплатную рабочую силу, да при нынешней строительной технике, и заставить ее работать от зари до зари за кусок хлеба — еще и не такие гиганты можно было бы построить…
Рожать первую дочь, Лену, Наина Иосифовна решила как раз в Березниках — она опять уехала туда на целый месяц, жила в доме у свекрови, Клавдии Васильевны: та учила ее разным материнским премудростям.
Вообще этот маршрут, Свердловск — Березники, станет важной частью их семейной жизни. Молодые родители работали, Наина Иосифовна не могла долго сидеть с детьми. Клавдия Васильевна то приезжала из Березников в Свердловск, то девочки — Таня и Лена — отправлялись к дедушке и бабушке в Березники.
Однажды в пермском поезде — из Свердловска до Березников добираться нужно было целую ночь, — когда Ельцин вез младшую дочь Таню (Наина Иосифовна заболела воспалением легких), случилось непредвиденное происшествие. В плацкартном вагоне, едва соседи начали мирно похрапывать, вдруг раздался крик. Маленькая Таня перебудила всех и не желала успокаиваться. Отовсюду ей несли, кто что мог: соски, конфеты, хлебные мякиши, игрушки, едва ли не бутылки с водой или чем покрепче, но ничего не помогало, она синела, дрожала от крика, не успокаивалась. До смерти напуганный отец неожиданно расстегнул рубашку и прижал дочь к своей груди. Таня зацепилась губами, почмокала и… заснула. Так, засыпая и просыпаясь, она всю дорогу искала отцовскую грудь. Смущенный молодой папаша поглядывал на соседей, но те как-то и не думали смеяться — картина была уж очень хороша.
Это один Ельцин. А вот совсем другой.
Когда он уже был первым секретарем Свердловского обкома партии, врач-отоларинголог рекомендовал сделать ему операцию на среднем ухе. Операцию делали в городской больнице. После операции измученного пациента должны были провезти в коляске через приемный покой — бледного, с кровавыми тампонами.
Ельцин не пожелал, чтобы его видели в таком ужасном состоянии. Но другого пути, как мимо приемного покоя, в палату не было. Тогда он потребовал накрыть его с головой белой простыней и провезти мимо людей. По Свердловску немедленно пронесся слух: Ельцин умер.
Я рассказал этот эпизод, кочующий из книги в книгу, из газеты в газету, Наине Иосифовне. Она вздохнула:
— Еще писали, будто я, чтобы покончить со слухами, расклеила по городу какие-то листовки с объявлением о том, что такого-то числа состоится бюро обкома, на котором выступит товарищ Ельцин. Какой-то бред. Не было этого, да и какие я могла расклеить листовки? Не было и белой простыни, закрытого лица, я сама находилась в больнице, рядом с ним.
Однако случай с «белой простыней» — довольно наглядный пример того, как рождалась ельцинская легенда еще там, в Свердловске. Белая простыня — его личное пространство, в которое никто никогда не смел вторгаться, символ дистанции, с которой он всегда разговаривал со всеми, будь то подчиненные или начальники, простые работяги или крупнейшие специалисты. Внутренне присущее ему чувство, инстинкт, данный от природы: люди не могли видеть его слабым, терпящим поражение.
…Итак, после института Ельцин начинает работать на стройке. Это были суровые годы для инженера-строителя.
В мемуарах Ельцин описывает случай, который произошел с ним, когда он работал мастером с бригадой заключенных. «Я сразу решил сломать традицию, когда им выводили такую заработную плату, какую они диктовали, а не ту, что заработана на самом деле».
Ельцин просчитал реальные объемы сделанного бригадой и вывел зарплату, которая оказалась «вдвое меньше» обычной. Один из заключенных пришел к нему в конторку с угрозами. В руке, как пишет Ельцин, он держал топор. «Закроешь наряды так, как полагается? Как до тебя, щенок, всегда закрывали?»
Ельцин почувствовал, что угроза нешуточная. «Терять мне уже нечего, прибью тебя, и не пикнешь», — сказал зэк.
Молодой мастер оказался перед выбором — спасаться или драться. И тот и другой выбор — хуже не придумаешь…
И тогда он, оставаясь сидеть, просто крикнул на этого огромного человека с топором: «Пошел вон!»
Громила согнулся в три погибели и молча вышел. «Какой-то винтик у него там сработал, трудно сказать», — хладнокровно замечает Ельцин в «Исповеди…».
«Винтик» этот можно назвать реакцией на бесстрашие, перед которым отступает лагерный нахрап, а можно — той самой дистанцией. Перед ней, как правило, пасовали все.
Все биографы, начиная рассказ о карьере Ельцина, вскользь упоминают о периоде, когда он после института отказался сразу работать мастером, а освоил за год двенадцать рабочих специальностей: от каменщика до машиниста башенного крана.
Насколько это было типично для молодого специалиста тех лет?
Иметь в трудовой книжке запись о том, что хотя бы три месяца или полгода ты побыл «рабочим классом», в те годы было выгодно: это помогало или для поступления в институт, или для вступления в ряды КПСС — «служащие» ждали в райкоме своей очереди годами, рабочих в партию принимали сразу. Однако для Ельцина это была вовсе не «галочка» в личном деле. Он не стремился в партию, и он уже закончил институт. Освоить рабочие специальности решил, «чтобы ни один прораб или бригадир не мог обвести меня вокруг пальца».
Нетипичность проявилась и в том, что освоил он не просто одну-две рабочие специальности, а все сразу. Работал по месяцу, получая третий-четвертый разряд, и брался за новое дело. Он хотел увидеть стройку изнутри, понять ее секреты.
Это было еще одно испытание, придуманное им для себя. Еще один вызов. Еще одно проявление спортивного менталитета — не просто поработать, а поставить рекорд.
Но гораздо важнее для него, будущего руководителя, оказался момент изучения стройки как целостного организма, в котором важна каждая деталь, каждый метр пространства, каждая фаза работы. «Знать работу не хуже своих подчиненных, а по возможности даже лучше».
Кредо, которое он попытается сохранить в течение всей жизни. Получая новую должность, все более высокую, Ельцин везде пытался окунуться в новую среду, «пощупать» ее, увидеть своими глазами, понять изнутри.
Однако последняя «среда», с которой ему довелось столкнуться, — целая новая страна, во главе которой он оказался, — поставила перед ним в этом смысле почти невыполнимую задачу. Здесь не было котлованов и бетономешалок, как на стройке, «объектов», по которым он ездил с утра до вечера, когда возглавил строительный отдел обкома, здесь не было заводов-новостроек и далеких сел, по которым мотался, когда стал первым секретарем, здесь не было московских магазинов, заводов, рынков, улиц, которые исходил своими ногами, когда приехал работать в Москву. Эта новая среда, эта новая работа потребовали от него уже другой степени анализа.
- Предыдущая
- 12/210
- Следующая