Были давние и недавние - Званцев Сергей - Страница 51

• Предыдущая
• 51/77
• Следующая

С тех пор как неприятное судебное дело окончилось для нее самым благополучным образом и за отравление купца, совсем как Катюша Маслова в «Воскресении» Толстого, пошла на каторгу молодая женщина, а она, хозяйка, вышла из зала суда с ничем не омраченной репутацией, Луиза Ивановна и не вспоминала своего знатного родственника. Между тем в августе 1914 года его имя снова всплыло. Люди шепотом рассказывали друг другу, что знаменитое наступление на Восточную Пруссию армии генерала Самсонова сорвалось именно из-за генерала Ренненкампфа, командующего первой армией Северо-Западного фронта. Противостоявшей германской армией командовал его родной брат. И когда по диспозиции вслед за армией Самсонова должно было немедленно начаться наступление его правого соседа — армии Ренненкампфа, каратель даже и не пытался двинуться с места. Он предоставил генерала Самсонова и его солдат своей судьбе, охраняя судьбу своего родного брата. Все же он в конечном счете оказался хорошим родственником!

Измена генерала Ренненкампфа повлекла разгром в лесах восточной Пруссии армии Самсонова. Что же касается изменника, то какие-то его оправдания были благосклонно приняты немецкой царствовавшей в России четой, и на его груди засияла новая звезда, пожалованная «за геройство и храбрость».

Ранней осенью 1914 года об этом в России говорили многие, но, разумеется, Луиза Ивановна не интересовалась и не занималась «политикой». Ее интересы и занятия были неизменны и не выходили за пределы особняка в порту, освещавшегося по вечерам фонарем у входа.

Менялись официантки, менялись клиенты, менялись и тарифы: деньги падали. Луиза Ивановна с увлечением повышала цены, далеко обгоняя инфляцию. Ветер дул в ее паруса. И вдруг Романовы лишились престола, а она — мягкого кресла у окна в зальце своего заведения, да и заведения в целом: «номера» этого рода, просуществовав столько же, сколько существовала империя, повсеместно подверглись закрытию. По привычке видеть в приставе высокое начальство, Луиза Ивановна пошла было к нему поплакать на свою судьбу: «Тридцать лет я трудилась, и вот теперь меня выгоняют, как драную кошку!» Да, такую тираду она приготовила для разговора с приставом, но оказалось, что пристав не то сбежал, не то сидит под арестом. Только тогда она поняла глубину катастрофы и удалилась на покой. Но разве можно быть спокойной в этой стране, не признающей ни царя, ни пристава, ни бога?!

С полгода фрау Вейдель пожила без особых огорчений в небольшом одноэтажном домике, купленном ею после ликвидации «дела». При домике был отличный фруктовый сад. Луиза Ивановна уже подумывала сдавать сад в аренду, как вдруг там, в Петербурге, который был уже не Петербург, а Петроград, что-то случилось осенью такое, перед чем бледнели ее прежние неприятности. Весьма ощутимые отзвуки Октябрьской революции она увидела и в Таганроге. «Рабочие поднимают голову», — с правильным классовым чутьем определила для себя суть событий старая содержательница трактира. И вывод она для себя сделала правильный: надо продавать и этот одноэтажный домишко на Митрофаньевской улице и уезжать в Курляндию. Там «приличное» правительство, там порядок, там, может быть, ей удастся открыть фешенебельный дом свиданий, о чем она мечтает вот уже тридцать лет. Но надвинулись события, которые сделали ее планы маловероятными: в снежный январь 1918 года рабочие «захватили власть» в Таганроге…

А уже в феврале Луизу Ивановну ожидало новое неприятное событие. Из Ростова, в котором также установилась революционная власть рабочих и крестьян, к старой немке приехал ее родственник, свойственник или просто земляк генерал Ренненкампф.

Вот когда он мог пожалеть, что в свое время не был «готов к услугам», предоставив это своему адъютанту! Теперь-то услуги Луизы Ивановны ему особенно понадобились. В штатском потертом пальто, с небольшим чемоданом, постучался в дверь высокий и еще сейчас не согнутый летами старик, с начисто сбритыми усами, с нависшим носом. Он вошел в горенку и только здесь снял перед ахнувшей старухой потертую меховую шапку.

— Узнаешь, дорогая Луиза? — с генеральской хрипотцой негромко спросил Ренненкампф, сразу признав свое родство с хозяйкой дома.

— О, экселенц… — забормотала Луиза Ивановна, приседая в старинном книксене, — я так счастлива!

— Ну, уж счастливым нам с тобой не от чего быть, — отрезал генерал, бесцеремонно усаживаясь в широкое и низкое кресло, обитое красным бархатом: мебель из своего заведения Луиза Ивановна, в общем, спасла и перевезла домой. — Стаканчик мадеры мне не помешал бы, сестрица.

Беспрестанно приседая и ахая, мадам Вейдель поставила на круглый столик, крытый красной бархатной скатертью со старыми следами пролитого бенедиктина, графинчик водки, две бутылки отличного лафита и таганрогскую закуску: икру и балык. Генерал просветлел лицом, встал, скинул пальто и, снова усевшись, налил себе чарку водки.

— За погибель большевиков! — произнес он шепотом и опрокинул чарку себе в рот, показав при этом множество золотых коронок. — Я бежал из Ростова, — нашел он нужным пояснить. — Из Чека ломились в парадную дверь, а я удрал с черного хода. Понятно?

Не дожидаясь ответа, он внушительно сказал:

— Теперь ты должна меня спрятать. Большевикам каюк, скоро город займут немцы.

— Немцы?! — с восторгом переспросила Луиза Ивановна.

— Вот именно, — подтвердил генерал, опрокидывая вторую чарку.

Он поглядел на монументальную кровать и, не стесняясь престарелой родственницы, стал раздеваться. Луиза Ивановна скромно потупила глаза.

— В конце концов, мы родственники… и мне уже шестьдесят лет, — сказал генерал, с усилием стаскивая солдатские сапоги. — Кстати, ты помнишь наше родство?

— О да, онкель Пауль! — пылко воскликнула Луиза Ивановна. — Вы — мой дядя!

— Ну, положим, не дядя, а только двоюродный… нет, троюродный брат, — возразил Ренненкампф. — В последний раз мы видались с тобой в Риге, у тети Эммхен. Помнишь тетю Эммхен?

Луизе Ивановне очень хотелось напомнить этому надменному старику, что было время — она сама ссылалась на тетю Эммхен в надежде разбудить в душе генерала родственные чувства. Но увы: ей достался лишь поручик Ковалев-второй с его бесплодной готовностью к услугам.

— Приятного отдыха! — жеманно пропела старуха и выскользнула из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Она пошла на кухню и, попивая здесь за чистым, до блеска выскобленным столом кофе, тяжело задумалась: а как же ей, собственно, быть с неожиданно нагрянувшим родственником? Держать его, не показывая соседям? Все равно они проведают о появлении какого-то подозрительного гостя. И не миновать ей неприятных объяснений с большевистским начальством!

Часа через два, когда из ее горницы раздался стариковский барственный кашель Ренненкампфа, она, уже не стесняясь, вошла без стука и сразу задала волновавший ее вопрос:

— Скажите, братец, а паспорт у вас имеется?

— О да! — сказал генерал. — Меня снабдили… — Он протянул ей паспортную книжку. — Видишь? Федор Иванович Смоковников, из мещан города Витебска.

— Федор Иванович? — опешив, переспросила мадам Вейдель. — Пфуй, значит, вы уже не немец, братец?

— Чепуха, — отмахнулся генерал, вылезая из-под пухового одеяла, — я был немцем и останусь немцем. — А это… — он пренебрежительно махнул рукой в сторону паспортной книжки, — это временная маскировка. Ничего не стоит.

— Хорошо, — твердо сказала старуха, возвращая паспорт генералу, — хорошо! Вы, Федор Иванович, есть мой служащий. Вы имеете обрабатывать мой сад и чистить мой двор!

И она рассказала милостиво слушавшему ее «братцу» свой план.

Днем Ренненкампф лениво окапывал в саду фруктовые деревья. Соседи уже привыкли к его высокой статной фигуре старого солдата и вежливо через забор откликались на его шуточные приветствия.

— Веселый старичок к Ивановне забрел, — говорили соседки. — Война-то людей по всему свету разбросала, она не смотрит — молодой или старый.

— Поди, бездомный, — жалостливо вздыхали старушки, — ему и глаза-то закрыть некому будет.

• Предыдущая
• 51/77
• Следующая