Тайны митрополита - Ремер Михаил - Страница 21

• Предыдущая
• 21/60
• Следующая

– Ты, Никола, на князя-то не злословь! – предостерегающе прикрикнул в ответ тот. – Княжий труд ни моему, ни твоему не ровня! Сам даже отказался принять, или не помнишь уже?

– Да, слыхивал я уже то. Да все равно не по-людски это.

– Не по-людски, говоришь?! – вдруг взорвался Милован. – А тебе, видать, чтобы по-людски все было, нужно, а? Славы да почестей?! Чтобы каждая собака знала: вот он – спаситель! Вот, смотрите: из грядущего пришел! Вот, смотрите, наперед всем расскажет все! Так, что ли, а?!!

– Да хотя бы и так! – сам не зная почему, вспылил в ответ Булыцкий.

– Ну и дадон![60] – резко, так, что трудовик аж вздрогнул, остановился Милован.

– Чего?!

– А того, что Некомат ничему не научил, а?!

– А он-то при чем здесь?!

– А при том, что хоть и не кричат глашатаи со всех колоколен о том, откуда весть про беду прилетела, да прознали, что спаситель из грядущего явился. Да научил люд. И хоть молчком молчали о том, где спаситель тот нынче, так слушок-то течет ручейком, пусть и тоненьким бы самым! И хорошо, – прокашлявшись, продолжал тот, – если ручеек тот в лесах так и сгинет дремучих! А как Некомат какой набредет?! Вот как признал в тебе только спасителя того самого, так келью и попалил! – Милован снова закашлялся, да так, что Николай Сергеевич всерьез испугался, как бы не приключилось с ним беды. – Меня, думаешь, невзлюбил?! Кукиш! Тебя зажарить удумал! Так что князя не хай, а по сторонам смотри да не пустобрехствуй почем зря!

– Князь ему не угодил, – бубня сквозь вечный свой кашель, двинулся вперед бородач. – А жив-то до сих пор потому только, что Дмитрий Иванович тебя от всех укрывал! Что, думаешь, кроме Троицкого монастыря разместить негде было? Так потому там и оказался, что там – самые молчаливые да смиренные. Думаешь, отчего тайком приготовления творил? Думаешь, почему не он, да я все больше тебя расспрашивал о том, как оно там все дальше складываться будет? Да твой живот сохранить чтобы! И я тайком один к тебе пошел; лишь бы только не прознал никто о том, что снова к пришельцу!

– Так, подожди, – как громом пораженный остановился Николай Сергеевич. – Подслушничал, что ли, ты за мной время все это?

– Ну, подслушничал, – огрызнулся тот. – Да и тебе отрада была, ведь так? Хоть кто-то слушает!

– Мог бы и сказать, – ошарашенно пролепетал пенсионер.

– Мог бы, – спокойно согласился товарищ, – так только тебе не знать было бы лучше. А то, как мед сладкий тебе слушатель каждый. Чуть что, так сразу поучать; то делай так, это – по-другому. Это когда просто так с тобой гутаришь, – оно худо-бедно, а все равно что-то там ладится, да и ты не бросаешься с поучительствами. А как чуешь, что не просто так тебя слушает кто, так сразу все по-твоему становиться должно: «Делай так, а вот так не делай!» Не так, что ли, говорю?

– Ну, так, – нехотя признал пенсионер.

– А ты теперь себя на место князя поставь; ему каково поучительства выслушивать от пришлого-то?! Особенно если пришлому-то все бы да разом обухом переломить?! Ты о беде упредил о грядущей, так и слава Богу. А теперь, мил-человек, угомонись да в сторонке постой; вспомнят про тебя, как надо будет. Так тебе же все неймется! По-своему переладить надобно бы! А не много ты мнишь о себе, а?! Или, может, думаешь, что Тохтамыша ловчей бы обставить смог, а? Так, чтобы именем его князей всех окрестных вокруг Москвы объединить? Так, чтобы силами собственных же ворогов да армию побить кочевников? – сквозь кашель выдавил бородач. Булыцкий не нашел что ответить, а лишь понуро брел рядом. – Ты, Никола, не серчай, – чуть помолчав, заговорил Милован. – Я, мож, где и перегнул палку, да только тебя-то и ради. Ты, – потерев бороду, продолжил он, – мужик-то хоть и ладный, а все одно: нет-нет да и лишку где-то хватишь. Ладно передо мною; я-то кто? Да никто! Лихо, ежели перед великим кем. Перед князем, скажем. Или перед Владыкой! Как оно все смотреться будет, а? Вот за то Дмитрий Иванович и в обиде на тебя. Гордый он, – остановился Милован, чтобы перевести сбитое кашлем дыхание, – оттого и не зовет, хоть и разумеет, что без тебя ему – никак. Вот я и пошел один-то. Вы же двое – что братья родные. Хоть и не дурни оба, так самодуры еще те!

Милован, выговорившись, топал теперь молча, лишь изредка нарушая молчание натужным своим кашлем. Николай Сергеевич, ошарашенный, но в то же время и восхищенный и польщенный, плелся позади. И вроде как обида душу его все обжигала, а с другой стороны, и тепло как-то; князю-то его помощь, оказывается, о-го-го как впору! Да и теперь: велик хоть князь, а все равно без его, Николиного, совета да плеча подставленного не ладится. А то, что Милован сейчас, разозлившись, выговорил, так то Булыцкому прежде всего-то и наука. Лихой да Ждан – вот два человека, что в свое время нашли что высказать преподу. И вместо того чтобы дуться, есть смысл ему подумать, что да как переменить, чтобы и с князем достойно замириться, и впредь глупостей не творить.

За этими своими мыслями невеселыми и топал он остаток дня. Без разговоров пустых. Впрочем, оно и к лучшему было; тяжело идти по раскисшей тропке. Дыхание то и дело сбивалось. А судя по тому, как торопился Милован, действительно худо у князя со здоровьем было. Поэтому приберечь силы решил пенсионер, тем более что и дружиннику тяжко было, особенно когда приступы кашля прихватывали.

Так и прошагали почти до конца дня. Вечером уже, когда без сил свалились в худой избенке, хозяин которой принял двух уставших путников, и уже окликнул преподавателя его провожатый.

– Обиделся, что ли, молчишь раз?

– Так и ты молчишь, – глядя на вновь закашлявшегося товарища, отвечал тот.

– Мое дело – молчаливое. Тут слова, они всяко лишние.

– А я-то, что от тебя услыхал, на ус мотаю.

– Умеешь, что ли? – встрепенулся Милован.

– Чего умею? – не понял Николай Сергеевич.

– В узелках смысл потаенный видеть?[61]

– Какие узелки? О чем ты?

– На усы мотать – дело нехитрое, а ты поди разбери, что там в узелках кто когда сховал.

– Все равно непонятно, к чему ты.

– А к тому, что даже в том, знаешь что, так и не все разумеешь! Соколу вон сверху все видать, да травинку каждую не углядишь с высоты да норку каждую. Так и честь знай, и туда, куда не просят, не суйся. Все лучше так будет.

– Да узелки-то при чем?! Усы? – взмолился Николай Сергеевич.

– Праотцы письмена в узелках хранили, – проворчал в ответ его сопровождающий. – А нити с узелками на усы мотались, читались пока.

– А, – протянул в ответ Булыцкий. – Ночи тогда тебе доброй…

Ночь беспокойная была. Оно хоть не на улице ночевали, да все одно – холодно. Не угреться по сырости этой, хоть бы и спина к спине сидели. А тут еще и прохватило Милована, похоже, окончательно. Совсем, бедолага, в кашле изошелся. И, бывало, только дремать начинал пенсионер, как вырывал его из дремоты натужный хрип товарища. Уже там, в прилеске, выругался про себя преподаватель; банки-то и не догадался взять! Ну хоть одну! И ведь как специально наткнулся в кладовке ни них, да только впопыхах и не додумался захватить. Оно бы ведь что князю с сыном, что Миловану ох как впрок было бы!

– Возвращаемся, – едва рассвело, объявил пенсионер.

– Чего вдруг? – сквозь кашель свой натужный выдавил Милован.

– Не дойдешь, вот что. У Сергия остались чудные вещички, тебя чтобы на ноги поставить.

– Так что, балда, и князю ничего не взял-то?! День зазря!

– Князю – другое нужно, – отмахнулся Николай Сергеевич. – Иву мне, как увидишь, знать дай. Кора нужна.

– Молчал чего? Вон, уже два озера прошли, а дальше – кукиш! – снова зашелся в натужном кашле дружинник.

– Вот на обратном пути и наберем. – Булыцкий решительно поднялся на ноги, и, развернувшись, сделал шаг, направляясь прочь, но в этот момент Милован схватил его за плечо.

• Предыдущая
• 21/60
• Следующая