Дьявольское биополе - Родионов Станислав Васильевич - Страница 33

• Предыдущая
• 33/35
• Следующая

– С хищением трупов я дел не имел, – вздохнул Леденцов.

– Мне приходилось…

С половины двенадцатого мы замолчали, прислушиваясь к шагам, звукам и шорохам. Их было немного, потому что старые стены хорошо держали тайны квартир. Я подумал, что свет тут неплохой и можно было бы прихватить журнальчик. Уж термос хорошего чаю никак бы не помешал. Откуда? Я не взял, чтобы не тревожить Лиду, а Леденцов холостяк.

В ноль часов двадцать минут дверь открылась и закрылась с некоторой деликатностью. Мы ждали шагов, но их не было. Заглянули и не вошли? Я кивнул Леденцову, после чего он снял слоноухую шляпу и выглянул. Странное выражение, походившее на пошловатое недоумение, село на его лицо. Я тоже не утерпел и глянул…

Парень целовал девицу, вминая ее в дверь Кожеваткиной. Леденцов прочистил горло так, что они вздрогнули, огляделись и сиганули вон.

– Чего пугаешь? – буркнул я.

– Операцию срываю.

– А если это были разведчики?

Мне пришла мысль, что сидеть бы здесь следовало не сегодня, а завтра. Придет Смиритский или другой, мы его задержим – и что? Денег-то Кожеваткина не передаст. Доказательств не будет.

Я поежился. В оконные щели дуло так, что узкие холодные кинжальчики ощущались сквозь куртку.

В час ночи Леденцов усомнился:

– Сергей Георгиевич, рациональнее последить бы за Смиритским…

– Во-первых, он может сам не пойти, а послать того, кого мы не знаем. Во-вторых, если заметит слежку, то жалоб не оберешься…

До двух ночи мы просидели оцепенело. Спал дом, спал город, и только два мужика тупо поджидали явление духа. Прокурор города не пожелал слушать про планетарный дух… Что бы он сказал, увидев своего подчиненного, ожидавшего убитого и похороненного человека? А ведь сидел я как-то с понятыми и тоже караулил духа: голос умершего мужа ежевечерне требовал от жены принести драгоценности на его могилу. И голос мы зафиксировали, и магнитофон нашли, и мошенника поймали… Дело не в самом ожидании, а в его результативности. Впрочем…

– Сергей Георгиевич, на четвертом хлебозаводе привидения ходят группами…

– Несуны, что ли?

– Студенты на практике. Положены белые халаты, а их нет. Хозяйственник достал на фабрике бракованные сорочки для девиц и кальсоны с рубахами для ребят.

Я глянул на часы – перевалило за три. Леденцов уже не шептался, а говорил вполголоса. Меня посетила полезная мысль: прислонить голову к стене. Что я и сделал. Эта стена сразу мягко поплыла и как бы потащила за собой и меня. Я закачался в тумане, который сомкнулся надо мной, поглотив… Но его, этот туман, прошиб тревожный толчок.

– Что? – открыл я глаза, позорно сомкнувшиеся в засаде.

– Говорю, капитан Оладько взглядом убивает муху.

– А сколько времени?

– Шестой.

– Ого!

Леденцов невозмутимо моргал белесыми ресницами, размышляя, видимо, о капитане Оладько, убивающем взглядом муху.

– Боря, машину отпустил?

– Конечно.

– Тогда сидим до шести, до метро.

Мне хотелось повторить опыт с мягко уплывающей стеной, но постеснялся Леденцова. Он-то не спал. С другой стороны, утренняя засада уже не имела смысла, потому что духи и всякая нечисть пропадает с первыми петухами. Впрочем, это было раньше, до экологических катаклизмов, до всяких нитратов и СПИДов…

В десять минут седьмого мы встали, свернули газетки и пошли. Минуя дверь, Леденцов сперва прислушался, а потом приложил к ней ухо:

– Ходит!

Я позвонил осторожно, по-раннему. Дверь открыли.

– Спозаранку приперлись, – бодро поприветствовала нас Кожеваткина.

– Доброе утро, – сказал я, поспевая за нахальным Леденцовым.

Но в квартире никого не было. Меня сразу обессилила усталость нашей бестолковой вахты. Неосмысленное лицо хозяйки квартиры, утром еще более светлое, до нездоровой мучнистости, подтверждало, что эта вахта толку иметь и не могла. И тогда я увидел на столе рюмку и графинчик с наливкой.

– Клавдия Ивановна, не был?

– Очень даже был и рюмочку принял.

– Кто? – на всякий случай уточнил я.

– Да Матвей.

– Во сколько?

– Сразу после полуночи.

– Врете! – сорвался Леденцов. – Мы у двери стояли и ничего не видели.

– А вы и не увидите, поскольку у вас земли нету.

– Какой земли? – уже повел разговор я.

– С его могилки. Без нее какая видимость?

– Он еще придет?

– Завтра, за деньгами.

– Спасибо, Клавдия Ивановна.

На улице вздохнулось с каким-то особенным вкусом. Шли люди, неслись машины, стояла мокрая и холодная, но удивительно свежая осень. После лестничного-то воздуха. И никаких духов.

– Боря, проследи за ней. Получает такие деньги, еще отберут или обронит…

– Само собой, Сергей Георгиевич, может, по кофейку?

– Мне нужно объяснить жене, где мог провести ночь неработающий человек.

– Тогда я двадцати трех ноль-ноль, Сергей Георгиевич.

– Боря, а ты куда?

– За землей на могилку, – усмехнулся он.

Новый день распался для меня на четыре неравнозначных отрезка.

Первый, видимо, походил на эстрадную сценку, когда муж объясняет жене, где провел ночь. Блудному мужу легче хотя бы потому, что страдает он за дело; да и причины его гульбы известны и стары – вино и женщины. Свою же причину членораздельно обозначить я не сумел. Бормотал то-то насчет гражданского долга, коварства злых духов и холодного подоконника.

Второй кусок дня я спал. Тяжело и беспокойно, как это всегда бывает днем. Сперва там, во сне, что-то бессмысленно давило; потом возникли – вроде бы и прошли сквозь стены – какие-то бескостные дымчатые люди. Они окружили меня, начав нервный и тягучий спор о боге. Я кричал, дымчатые кричали… Мне хотелось прекратить тяжкое ристалище, но они продолжали кричать, что бог есть, а я рьяно доказывал обратное. И тогда там, во сне, мне как бы увиделась интересная мысль. И я проснулся, чтобы ее записать.

За окнами уже потемнело. Я поднял тяжелую голову, встал и прошлепал к столу ради этой мысли…

Бога нет, но божья искра в каждом.

Настал третий кусок дня. Сперва я принял душ, чтобы смыть сонную тяжесть. Потом брился, долго и не спеша, с одеколоном. Кстати, в молодости пользовался лишь водой из-под крана, а теперь пристрастился к одеколону; может быть, его запах говорил мне об иной жизни, романтичной и упущенной; о каком-нибудь лазурном побережье; в конце концов, о фешенебельных курортах и домах отдыха, где никогда мне не довелось бывать.

Благоухая одеколоном, я заварил крепкий чай, и в Лидиных кастрюлях обнаружил множество еды. Жевал и пил, разглядывая хохлатого петуха, сидевшего на чайнике. Желтое дерево кухни, золотистый торшер, хохлатый петух, запах чая и того же одеколона размягчили мою волю, а ей следовало твердеть и готовиться. Родной дом, жизнь, смерть…

В конце концов, как я понимаю свою смерть? Нет, не жар крематория и не осыпь могилы, не слияние с природой и не приобщение к планетарному духу… Для меня смерть – это прежде всего уход из дому. И нет ничего страшней.

Я отмахнулся от ненужных сейчас переживаний и, кажется, переполз в четвертый отрезок дня – стал обдумывать нашу ночную неудачу.

В сущности, было два вопроса. Первый: приходил ли старик? Исходя из здравого смысла, приходить он не мог. Но его жена вела себя так, как ведет человек, встречавшийся с другим человеком: ждала, знала точное время, угощала вином, готовила деньги… Вопрос второй: если приходил, то как? Окна заклеены на зиму. Дверь мы караулили. Печек и труб в квартире нет. Стены толстые, царские. И почему старик приходит один, без Смиритского?

Впрочем, ответы были – ровно два, как и вопроса. Кожеваткина психически больна, отчего излагает нам свои фантазии. И второй ответ: ее погибший супруг стал духом, для которого царские стены не помеха. Но тогда как объяснить свиную кровь, пропавший из морга труп, рану на голове от крупного предмета, могущего быть автомобильным бампером; как объяснить желание духа получить материальные денежные знаки; в конце концов, как быть с моей догадкой?… Бога нет, но божья искра в каждом.

• Предыдущая
• 33/35
• Следующая