Избранное - Родионов Станислав Васильевич - Страница 68

• Предыдущая
• 68/146
• Следующая

— Фадеич, я же Сергей, — наконец сказал он.

— Оборотень, — шепнул и я на всю палату.

Гузь всплеснул руками, бросил их на грудь, к сердцу, и от него уронил на меня, на одеяло.

— Николай Фадеич, что с тобой?

Мне хотелось глянуть в лицо кладовщика — промерзло ли оно ледком страха? Но я не мог оторваться от Сереги-Вячика, как от страшенного кино, когда знаешь, что надо бы убежать, да сил уже не хватает.

— Чем ты меня бил, Вячик? — спросил я вдруг убывающим голосом.

Жутко мне стало — сильный вор, убивец и гад сидел передо мной, перед слабым и забинтованным. Что ему стоит садануть меня по голове дополнительно? И уйти своим ходом. Сосед немощен — уж коли его баба утюгом одолела… А про третьего и разговору нет.

— Фадеич, ты бредишь, — сказал Серега-Вячик не голосом, а вроде бы животом, как фокусник.

— Мы позовем сестричку, она сделает укол, и сразу уснешь, — дополнил Гузь.

А меня тут взъярило. Так-растак, кривой верстак! Я, честный мужик, подонком контуженный, лежу пластом — и не скажи. Да где я — у гангстеров в синдикате или в народной больнице?

— Тебя ноготь выдал, Вячик, — сказал я прямиком.

— Успокойся, Николай Фадеич, — посоветовал Гузь и заловил воздух ртом, как выуженный карась.

— Какой ноготь? — поинтересовался Вячик, но глаза его забегали по палате.

— На той руке, которую ты поскорее сунул в карман.

Он сделал шаг назад, к двери, не спуская с меня

глаз. Видать, боялся, что я вскочу и брошусь его ловить. Я ждал, сам не зная чего. Он еще шагнул назад, все не глядя. У меня штопором завертелся план — схвачу под кроватью бутылку с соком или банку с грибами да и запущу. Попаду не попаду, а шуму наделаю. Сестричка прибежит…

— Зря спешишь, — бросил я наобум святых, — капитан Петельников внизу по тебе тоскует.

— Прыгай в окно! — вдруг крикнул Гузь, не выдержав.

Вячик разбежался и вскочил на кровать третьего больного, поскольку она стояла в аккурат под окном. С койки Вячик шагнул на подоконник и стал рвать фрамуги, шпингалеты и замазку, — законопатили окно на зиму. Только сухой треск стоял. Он уже распахнул первую раму и взялся за вторую… Уйдет, думаю, поскольку второй этаж — для здорового парня дело пустяковое. Но тут случилось такое, какое по мне шарахнуло сильнее, чем физический предмет в маковку…

Третий наш больной, тяжело травмированный, вдоль и поперек забинтованный, всю дорогу молчавший… как подскочит! Схватил Вячика за руку, да как крутанет с высоты, да через свое плечо, да на пол… Вячик грохнулся и лежит. И тишина наступила в палате небесная при такой картине: Вячик, значит, лежит; мы с соседом приподнявшись на локти; третий, забинтованный, стоит на кровати; Гузь, бледный, как белоснежный гусь, от бессилья опустился на край моей постели… У людей немота, у стен глухота.

Но Вячик вздохнул и сел, новорожденно озираясь. Тогда и перебинтованный соскочил со своей койки и стал как бы нам фокус показывать — повязки с себя бесконечные сматывать. И чем толще в его руке вспухала марлевая бухта, тем квадратнее делались мои глаза… Ни хрена не понимаю, но глазенками моргаю.

Ас! Ученый сотрудник Леденцов, как таковой. Рыжие волосы, под марлей слежалые, рукой взлохмачивает.

— Здравствуй, Николай Фадеич, — поприветствовал он меня, будто не пробыли вместе пару суток.

— Здорово, лейтенант! — И я сделал вид, что он только что влетел в форточку.

А дверь нараспашку — чуть из проема не вылетела. Капитан Петельников ворвался, считай, как бандит хороший. Окинул своим высоковольтным взглядом палату и сразу успокоился: Вячик на полу сидит и как бы ничего не понимает; Гузь у меня в ногах сидит, и этот-то все понимает.

— Финита ля комедиа! — сказал Петельников лейтенанту на своем оперативном жаргоне.

— Так точно, товарищ капитан!

— Уведи их, машина внизу.

Леденцов, этот, считай, пацан, взял обоих под руки и повел как миленьких. Гузь кряхтел, а Вячик плечо оглаживал. И не попрощались со мной.

Петельников подсел ко мне с хитрой ужимкой:

— Как самочувствие, Николай Фадеич?

— За еловую чурку меня держите? — надулся я.

— Что такое? — прикинулся капитан росомахой.

— Коли аса подложили, так про Серегу знали.

— Не знали, а подозревали. А ты вот как догадался?

Я рассказал про не туда вогнутый ноготь, про память свою дурацкую, только сегодня очнувшуюся. И так далее и в том же направлении.

— А ты как смекнул, капитан?

— Разные были соображения. Странным показались совпадения — два молодых парня, примерно одного возраста, одного роста, и оба работают по полсмены. Ну а когда один якобы сбежал, то глянули мы попристальнее на второго. Ты глянул, Николай Фадеич?

— Глянул.

— И что обнаружил?

— Ноготь.

— Это уже особая примета. А не заметил вмятые полосочки в волосах от ушей до глаз?

— Шрамы?

— Нет, от очков. Он же носил их по полдня. А не заметил красноты на верхней губе? Раздражение от клея, которым лепил усы. Ну и так далее.

— Зоркие вы ребята, — похвалил я, поскольку ребята они ушлые.

— Мы зоркие, а эти жулики умные. Ведь неплохо задумано, а? Не догадайся, что Сергей и Вячеслав одно и то же лицо, век бы не поймали.

— Не умные, а подлые, — подправил я. — Поскольку минус и плюс совместиться не могут.

— Ага, антилюди, — заулыбался капитан. — Да ведь вроде бы люди.

— Ты по своей работе обязан знать, почему идут на злоумыслие.

— Я и знаю.

— Ну и почему?

— Сегодня утром разбирался с одним грабежом… Напали на мужчину. Ценные книги в портфеле целы. Деньги целы. Золотые часы целы… А отобрали только импортные джинсы фирмы «Ливайс».

— Портки? — удивился я.

— Вот и ответ, Николай Фадеич, на причину, как ты говоришь, злоумыслия.

— Так какой ответ-то?

— Мещанство.

— Что за зверь? — спросил я, будто не слыхивал.

— Верно, зверь. Еду ему подавай дефицитную, одежду импортную, а работу престижную.

И капитан засмеялся так легко, будто и этого зверя он скоро отловит. Я тоже гоготнул от какой-то легкости и уверенности в своей и в нашей общенародной жизни. Что же касаемо дружбы, то здесь капитан от меня не отвертится. Таких людей упускать — жизнь не понимать. И сведу с ним моего сына Геннадия, поскольку воспитывать лучше всего на живых людях.

Попрощался со мной Петельников, пожелал скорейшего выздоровления, и только это вышел, как сосед мой задохнулся от судороги:

— Сестру мне, сестру!

Вызвал я кнопочкой блондинку и гляжу на своего Стропаля с удивленной опаской, поскольку до сих пор ни на что он, кроме страха быть усопшим, не жаловался. Сестричка прибежала в одну секунду.

— Переведите меня в другую палату! — вдруг огорошил ее сосед.

— Что случилось? — спрашивает сестра, поскольку тоже в недоумении.

— Это ж не палата, а притон! Или тут явка какая? Этот Николай Фадеич неизвестно кто. Забинтованный больной оказался не больной. Бандиты прыгают на окна, драка на полу, капитаны, прокуроры, лейтенанты… Разве тут выздоровеешь?

— Больной, успокойтесь. Впуск посторонних прекращен, и теперь у вас в палате будет комфортная атмосфера.

И только она сказала про атмосферу, как дверь воровато приоткрылась, потом открылась и вошел мужик. Это бы еще ничего, но вошел и второй мужик. Пара мужиков — что пара башмаков. Да ведь и третий шагнул в палату, а коли три мужика — спору жди наверняка. Нет, не жди, поскольку и четвертый возник.

Тут я подумал: где четыре мужика, будет пять наверняка. Он и втиснулся.

Пять человек переминались у двери, будто морозцем прихваченные.

— Во, и целая шайка пришла, — жалобно простонал соседушка.

10

Это была она, шайка, то есть моя бывшая бригада. Ребята собрали в палате все стулья и сели в ряд, как на собрании. Поэтому я перечислю их слева направо: Валерка-шинщик, большеротая верзила; Василий-моторист, плотный мужик; Николай-окрасчик, махонький да белобрысенький; Эдик-электрик, лобастый дипломат; Матвеич-плотник, хромой, но трезвый. Пять штук. Ну а Кочемойкина Петра не увидишь до утра.

• Предыдущая
• 68/146
• Следующая