Не от мира сего - Родионов Станислав Васильевич - Страница 6

• Предыдущая
• 6/11
• Следующая

— Нет. Рита порывалась сказать, но что-то ей мешало. А потом, весной, ушла в себя. А уж потом… не успела.

Миронова полезла за платком. Она отвернулась, и Рябинин не мешал. Он думал, возможно ли любить тайно от родных, друзей и сослуживцев? Но ведь истинная любовь и есть тайная любовь. Он относился подозрительно к громкой и нескромной любви, которая выказывалась на весь мир. Тайно любить можно, но нельзя любить незамеченно. Впрочем, состояние Виленской заметили сразу. Но как любить, не выходя с работы? Кого?

— Рабочий конфликт вы исключаете? — спросил он, дождавшись, когда Миронова спрячет платок и повернётся к нему.

— Да, — сразу сказала она. — Это исключено.

— А что вы скажете о Самсоненко?

Миронова пожала плечами и напрягла губы. Она не хотела говорить о своей начальнице. Он не настаивал. Не так-то просто выложить официальному лицу своё отношение к руководителю, тем более что самоубийства это вроде бы не касалось.

Сотрудницы лаборатории смерть Виленской с Самсоненко не связывали. Получалось, что с сигаретным пеплом он ошибся, поддавшись своей неприязни к такому типу людей.

— Больше ничего не добавите?

Миронова опять пожала плечами и вдруг как-то испытующе глянула на него ещё стеклянными от слёз глазами:

— Вы должны знать больше меня.

— Это почему же? — удивился он. — Вы дружили и то не знаете.

— У вас дневник.

— Какой дневник?

— Рита вела дневник, но никому не показывала. Её мама говорит, что дома дневника нет. Мы решили, что вы изъяли.

— Нет, не изымал, — задумчиво произнёс Рябинин, и теперь его мысль сразу бросилась по новому руслу.

Вела дневник… В нём, разумеется, есть всё. Люди и заводят дневники, чтобы писать в них то, о чём нельзя говорить. Но куда она его дела? В лаборатории он нашёл горстку пепла — это сгорел листок-два, не тетрадь. Да и зачем нести его на работу… Дома она ничего не сжигала — пепел или запах они бы обнаружили. Но дома дневника не было. Вот и мать не нашла.

— Подпишите, пожалуйста.

Рябинин спрятал в папку протокол допроса Мироновой и, глянув на её сбившуюся чёлку, покрасневшие глаза и дрожавший кончик носа, глуповато спросил:

— Вы… переживаете?

— Я любила её.

Ответила неслышно — словно упал осенний лист.

После ухода свидетельницы Рябинин стал ходить по своему маломерному кабинету. Он даже не анализировал показания Мироновой — думал о дневнике.

Разумеется, скрытный и замкнутый человек, да ещё такой ранимый, как Виленская, постарается дневник уничтожить. Она не пускала никого в свой мир при жизни и вряд ли согласилась бы пустить туда после смерти. Но у Рябинина была такая профессия — лезть в чужую душу, даже если её, этой души, уже нет на свете.

Походив минут двадцать, он глянул на часы — шесть, рабочий день окончен. Но ту мысль, которую он выходил, нужно реализовать немедленно, если только уже не поздно.

Рябинин подошёл к телефону и набрал номер жилищной конторы:

— Скажите, пожалуйста, дом сорок пять по Озёрной улице ваш?

— Наш, — ответил женский голос.

— Мусор этого дома давно вывозился?

— Товарищ, — голос сразу зашумел скороговоркой. — Мы и без вас знаем, что бачки полные. Машин нет, понимаете? Вот пять дней и не вывозим…

— Подождите, подождите, — перебил он. — С вами говорит следователь прокуратуры Рябинин.

— Слушаю, — заметно потишал голос.

— Меня очень устраивает, что мусор пять дней не вывозили. Я хочу в нём покопаться. Попрошу вас, пусть дворник меня подождёт в жилконторе.

Проще всего было дневник порвать и выбросить на помойку.

Через тридцать пять минут с двумя дворниками-женщинами Рябинин подошёл к бачкам. Не зря нервничала работница жилищной конторы — мусор уже сваливали рядом с баками на асфальт.

— Да-а, многовато накопилось, — высказался Рябинин.

— Вы же испачкаетесь, — заметила старшая, критически оглядывая его светлый костюм и жёлтый портфель, — Давайте, мы будем разбирать, а вы говорите, что вам нужно.

— Человеческую голову, — фыркнула молодая, которая тоже была одета не по-рабочему: видимо, куда-то собралась и её вызвали прямо из дому — только набросила на мини-юбку дворницкий фартук.

Доверить дело дворникам он не мог, но одному тут не справиться и за ночь.

— Мне нужна тетрадь… Или листки тетради, блокнота… Может быть, клочки… С рукописным текстом… От руки, значит.

— Бумажные, что ли? — уточнила старшая. — Так вот эти бачки уже разобраны. Мы всё бумажное отбираем в макулатуру.

И она показала на три тугих мешка у стены. Рябинин повеселел, потому что задача упрощалась. Неразобранными оставались только два бачка.

— Товарищи, вы разбирайте бачки и бумагу откладывайте в сторону. Вам всё равно их перебирать. А я займусь мешками.

Дворники молча согласились. Рябинин взял пустой ящик, поставил на тёплый асфальт, сел и принялся за первый мешок. От бачков, нагретых дневным солнцем, тянуло спиртовой гнилью. Где-то в углу возились кошки. Дворники изредка вполголоса переговаривались.

— Куклёнок, — сказала молодая, даже как-то обрадовавшись.

— Чего только не выбрасывают, — вздохнула старшая.

Рябинин разлеплял листки, которые дворники утрамбовывали довольно-таки плотно. Больше всего выбрасывали школьных тетрадей, исписанных и палочками и алгебраическими формулами. Он уже по тексту мог сказать, какой это класс — насмотрелся. Много было газет и обёрточной бумаги. Попадались какие-то коробки, старые журналы, книги без обложек… Мешки разбирались быстрее, чем он предполагал.

— Тётя Маша, а помнишь, ты нашла сумочку, а в ней часики, кулон со слезистым камушком да триста пятьдесят рублей денег?

— Было. Чего теперь вспоминать. Всё отдала хозяйке в тридцатый номер.

— Потом волосы на себе рвала.

— Чего болтаешь-то!? Дали мне пятьдесят рублей, и спасибо.

Одуряющий запах, который полз от бачков, как ядовитая волна при газовой атаке, на Рябинина особенно не действовал. Не только потому, что на трупах нюхал и не такое. В послевоенные тощие годы они с мальчишками обнаружили в железнодорожном тупике великолепную свалку, куда возили мусор из крупного столичного города. Ничего интереснее до этого, а может быть, и после этого голодные поселковые мальчишки не видели. Но больше всего поразили тюки новеньких бутылочных наклеек — разноцветных, золотых, с нерусскими словами. Особенно ему понравилась жёлтая наклейка с загадочным словом «крем-сода». Он не знал, почему их выбрасывали: видимо, в стране не было тогда столько крем-соды, а может, её не было и вовсе.

— Теть Маша, пивная бутылка…

— Надо б сдать.

— А вот кастрюля.

— Тоже, цветной металл.

Он разбирал последний мешок, который был набит одними газетами. Рябинин пересмотрел их за десять минут. Ничего. Умом он на успех и не надеялся — эту работу нужно было сделать, чтобы потом на себя не пенять. Но то умом. Видимо, человек не может браться за дело, не веря в успех.

Обескураженный, подошёл он к дворничихам. Они разобрали только один бачок. Рябинин присел перед маленьким холмиком бумаги — почти одна обёрточная да коробки.

— Хорошо люди живут, — сказала тётя Маша. — Чего только не едят. Вон сколько тортов съели.

— И шпротов, — добавила молодая, посматривая на следователя.

— После войны на помойках что было? Одна картофельная кожура, да и той немного, — добавила тётя Маша.

Рябинин подошёл к последнему баку:

— Давайте сообща.

— Возьмите хоть рукавицы, — предложила молодая.

Он надел брезентовую рукавицу и запустил пальцы в бак. Первой его добычей стал громадный, сорок пятого размера сапог, по-акульи распахнувший подошву с гвоздями. Молодая засмеялась.

— Ну! — осекла её тётя Маша.

Но Рябинин и сам улыбнулся — конечно, смешно. Этот бак совсем не походил на романтическую свалку его детства. Тошнотворный запах валил из него, как пары серы из вулкана. Он вляпался в какое-то месиво и испачкал пиджак, чувствуя, как пропитывается неистребимым запахом отбросов и кошек.

• Предыдущая
• 6/11
• Следующая