Отпуск - Родионов Станислав Васильевич - Страница 7

• Предыдущая
• 7/10
• Следующая

— Боитесь, что приютили шпиона? — пошутил он и протянул документ.

Она взяла паспорт, посмотрела фамилию, вернула и всё-таки улыбнулась. Инспектор счёл это сигналом к беседе, но Августа уже исчезла в винограднике. Почему она вздумала проверять паспорт? Тут к отдыхающим привыкли и документы брали только на прописку. Где её отец? Почему она так нелюбезна? И почему у неё грустная улыбка? Впрочем, для этого он тут и поселился — ответить на вопросы.

Он поселился для этого. Но она-то зачем пустила дачника в эту нежилую беседку? И уговаривать долго не пришлось. Даже не спросила, на какой срок. Или это опять ловушка? Но для этого он тут и поселился.

На новом месте всегда неуютно. Инспектор сидел на дубовой чурке. Перед ним на земле стоял дорожный портфель, который было даже не разобрать — некуда. Жужжала какая-то муха. Над головой игрушечными щупальцами повисли виноградные усики, нацелившись ему в макушку. В общем-то, сидел он на улице, в зарослях.

Южный вечер стремительно опускался на посёлок. В беседке уже потемнело. Делать в новом жилище было совершенно нечего. Ни света, ни стола. Пугать тишину приёмником не хотелось, да и поселился он, чтобы слушать отнюдь не транзистор. Инспектор встал с жёсткого сиденья и пошёл на улицу.

Августа опять стояла у изгороди, словно кого-то ждала. Он тоже остановился, чуть было не пригнувшись, как классический детектив, к ботинкам, дабы завязать шнурок. И посмотрел туда, куда смотрела она — в небо.

Солнце опустилось за самую могучую вершину, и оттуда веером расходились морковного цвета раскалённые лучи. Горы сразу посинели. Лощины сделались чёрными и узкими. Запахло табачным полем.

— Красиво, — сказал инспектор.

Она молчала. Её белые волосы порозовели — к ним прорвался отставший от уходящего солнца луч.

— Воздух у вас сухой и тёплый.

— Вот и дышите.

Откровенности он не ждал, надеясь лишь на вежливую беседу. Ему же грубили. Он мог обидеться, будучи на свидании, где-нибудь в магазине, в приятельской беседе… Но на службе инспектор был неуязвим…

— Виноградник у вас густой…

— Отдыхайте-отдыхайте, — перебила Августа и пошла в дом.

А может, она хотела отвязаться; надоели им тут отдыхающие своими пустопорожними разговорами, бездельем и гамом. Но Петельников уйти не мог, потому что она была дочерью того человека, из-за которого ему не повезло с отдыхом. Не поэтому… Потому что по своей воле он ни разу не ушёл от нераскрытого преступления.

Инспектор решил пройтись по синеющим улицам — уж очень не хотелось сидеть в винограднике.

Темнело стремительно. Отдыхающие сменили шорты на брюки и юбки и вышли гулять к пирсу. Громкоговоритель звал прокатиться в открытое море. Иногда посёлок оглашали дикие крики или взрывы смеха — под открытым небом показывали кино. С моря, с того моря, в котором он толком и не покупался, несло удивительно прохладным ветерком с лёгким запахом свежих огурцов. Может быть, это дышали водоросли. В его городе такой запах шёл весной, с лотков, когда продавали свежую корюшку.

Побродив, он вернулся в беседку и прилёг на своё узкое ложе.

Не спалось, да ведь недавно и встал. И нечем заняться. Ни почитать, ни послушать последние известия. Чувство заброшенности и оторванности от мира вдруг захлестнуло его, — это на юге-то, где на пляже яблоку негде упасть. Он лежал на топчане в этих кустах и смотрел в овальную дыру, которую оставили листья в живом потолке. В ней светлело ночное небо — значит, вышла луна. Значит, пришла ночь. Он лежал и слушал спящий посёлок…

Какими-то волнами отлаяли собаки, начав на одном конце улицы и кончив на другом. Где-то у забора фыркнула кошка. Жара растворилась в ночи. Виноградник стоял густой, тёмный — луна не серебрила его. Казалось, прохлада идёт от этих чёрных и сонных листьев. Всё уснуло. Видимо, во всём посёлке не спал только он — смотрел на кусочек неба.

Инспектор решил обозреть дом, куда завтра собирался проникнуть. Повернувшись на своём несгибаемом топчане, он раздвинул листья, глянул в залитый луной сад и сжался…

У беседки, как привидение, стояла белая Августа с поднятым ружьём.

Секунду или две, или три его тело не могло шевельнуться. Не три секунды — вечность, казалось, цепенело оно, парализованное белым видением. Затем он с силой оттолкнулся и упал под топчан — его толстые доски могли спасти от пули…

Но выстрела не прозвучало. Выждав, он отвёл в сторону листик и посмотрел в сад одним глазом — там никого не было. Словно всё показалось. Тишина.

Он вылез из-под топчана, унял дрожь в ногах, сел на чурку и начал ждать рассвета.

Получалось, что Августа тоже в шайке. И он снова в ловушке. И жив ли её отец? Жив ли тот старичок, который писал «заточённый» и «Христа ради»? Инспектор представлял его маленьким и чудаковатым.

День возвращался нехотя. Сначала потускнела луна и откатилась куда-то в сторону. Потом стало, прохладно — он даже набросил на плечи одеяло. Затем бешено зачирикали воробьи. По улице пробежал человек — занимать место на пляже. И сразу ударило в глаза утро: розово засветились вершины гор, дунул с моря ветерок, шумно задышали белёсыми листьями пирамидальные тополя, зафыркали машины и заскрипели двери. В доме Августы тоже стукнуло.

Петельников встал и пошёл к шлангу. Горная вода окатила грудь и спину, сняв ночную бессонную вялость. Одевшись, он решительно подошёл к двери. Медлить больше нельзя. Нужно отобрать ружьё и эту Августу доставить в милицию. Если ночью ей что-то помешало расправиться с ним, то может не помешать в любую другую минуту. Скорее всего она в доме одна — иначе бы к беседке ходил мужчина. И не с ружьём бы, а с финкой или ломиком. Видимо, не ожидали, что он будет ночевать в их логове, и не приготовились.

Всё-таки инспектор решил заглянуть в окно, чтобы не нарваться на засаду…

В кухне сидела Августа и плакала…

Он постучал по стеклу и вошёл. Она подняла голову, вытерла глаза и вопросительно глянула на него. Не смутилась, хотя сидела в слезах, да и ночью покушалась на человека. Видимо, сильно страдала.

— Какая-нибудь неприятность? — спросил он.

— Что вам надо?

— Может, нужна помощь?

— Ах, отстаньте!

Говорила она грубо — грубыми были тон и слова, но её растерянное лицо, казалось, не имеет отношения к этой грубости.

— Августа, доверьтесь…

Она махнула рукой и откровенно разрыдалась.

Жалость вдруг охватила инспектора, сразу лишив действенности. Видимо, эта жалость существует рядом с интуицией, ибо он мгновенно понял, что Августа не преступница и никогда ею не была — хоть стреляй она в него из своей двустволки.

— Успокойтесь… — вяло сказал Петельников.

— Сейчас же уходите! — Она вскочила и зло смотрела на инспектора сквозь дрожащие на веках слёзы. — Освободите беседку и убирайтесь!

Обессиленный жалостью, он сделал шаг назад и тихо сказал:

— Ава…

Она испуганно осмотрелась — искала того, кто мог её так назвать. Но его в кухне не было. Тогда она как-то задеревенело впилась взглядом в лицо инспектора и почти неслышно спросила:

— Кто вы?

— Ваш друг.

Она молчала, рассматривая его тем же проникающим взглядом.

— Даю честное слово, что хочу вам помочь!

Августа молчала. И тогда он решился, поверив своей интуиции:

— Я из уголовного розыска.

Она помолчала.

Инспектор достал из потайного кармана удостоверение и предъявил.

— Так бы сразу, — вяло и чуть облегчённо улыбнулась она.

— Расскажите всё по порядку и подробно, — сказал Петельников, сразу заторопившись, словно предъявленное удостоверение вернуло его на работу.

Августа задумчиво опустилась на стул. Лишь бы не спросила, что он знает обо всём этом странном деле… Но она спросила другое, потруднее:

— Что-нибудь случилось с отцом?

Случилось… Это неопределённое слово употребляют, когда боятся спросить, жив ли человек.

— С ним всё в порядке, — твёрдо ответил инспектор, потому что на святую ложь шёл всегда, да и сам толком пока ничего не знал.

• Предыдущая
• 7/10
• Следующая