Венецианская птица. Королек. Секреты Рейнбердов (сборник) - Каннинг Виктор - Страница 111
- Предыдущая
- 111/140
- Следующая
Но если бы Ситон ей ничего не сказал, подумала Бланш, она бы сразу почувствовала и заметила, что у старушки сильно разболелась голова. Даже не будь темных кругов под глазами и особенно сгустившихся морщин в их уголках и на лбу, она бы все знала, поскольку умела чувствовать чужую боль. Могла случайно столкнуться в толпе с мужчиной или женщиной, мельком взглянуть на незнакомое лицо, и этого было достаточно. Она знала, что у человека проблемы со здоровьем – физическим или душевным.
Обменявшись с мисс Рейнберд приветствиями, она подошла к ней и сказала:
– Откиньтесь поглубже на спинку кресла, и мы избавимся от вашей мигрени, прежде чем начать.
Заметив удивленное выражение лица мисс Рейнберд, Бланш улыбнулась:
– Тело и душа человека обладают множеством голосов, с помощью которых они рассказывают нам о своих ощущениях.
– Вы все поняли, просто увидев меня?
Бланш рассмеялась.
– Конечно, ведь ваша боль отсвечивает пурпурно-зеленым цветом. Но помимо того, – она знала, как записать на свой счет еще одно очко, – даже если бы я ничего не заметила, мне бы все равно стало об этом известно, потому что ваш милейший дворецкий предупредил, что сегодня вам нездоровится. Откиньте голову на спинку кресла.
Мисс Рейнберд оперлась затылком о спинку кресла, а Бланш, встав позади, стала медленно водить пальцами вдоль ее лба. Уже после четырех или пяти таких пассов мисс Рейнберд почувствовала, как боль уходит. Когда же болезненные ощущения совсем исчезли, она еще некоторое время полулежала, размышляя о том, до чего же необычная женщина мадам Бланш. Не было необходимости упоминать о Ситоне. И будь она хотя бы отчасти склонна к мошенничеству, ей бы не избежать соблазна скрыть разговор с ним. И она определенно обладала незаурядным талантом. Ощущение создалось такое, словно она буквально вытянула боль из головы кончиками своих пальцев.
Закончив с процедурой, Бланш вернулась в свое кресло и спросила:
– Вам никто не делал ничего подобного прежде, мисс Рейнберд?
– Нет. Это чудесный дар.
– Да, если только люди разрешают мне пользоваться им.
– А почему кому-то могло бы взбрести в голову помешать вам?
– Есть личности, влюбленные в свою боль. И не хотят отпускать ее. Для таких я ничего не способна сделать. Изломанные жизнью души, извращенно счастливые благодаря своим страданиям. Чтобы помочь им, требуется очень много времени и сил. Я поделюсь с вами небольшим секретом, что было бы безумием с моей стороны, если бы брала с вас по пять гиней за каждый акт избавления от боли. В следующий раз, как только почувствуете приближение мигрени, откиньтесь в кресле, плотно закройте глаза и вообразите, будто я прикасаюсь пальцами к вашему лбу. Если воображение не подведет и образ получится достоверным, вы сами избавитесь от боли. Ну а теперь, – она резко сменила тон на деловой, – давайте узнаем, что готовы сказать нам Генри и ваши близкие, находящиеся по другую сторону от нас.
Мисс Рейнберд в очередной раз наблюдала, как мадам Бланш исполнила уже знакомые манипуляции. Ее больше не тревожили спазмы и напряжение, и она с нетерпением ожидала общения с Генри, Гарриэт и Шолто. Теперь ей не мешали скептицизм и критический настрой. Вера или неверие в ее нынешнем восприятии происходящего не играли никакой роли. Интеллект полностью отключался. И хотя порой мисс Рейнберд раздражалась во время сеанса, чувствуя недостаток ясности и определенности в диалогах, однако понимала, что достигла той стадии, когда могла просто получать удовольствие от подобного общения. «Я как маленькая девочка, – говорила она себе, – у которой есть свой потаенный, скрытый от других мир, пусть иллюзорный, но сладостный». И знала, что должна испытывать благодарность по отношении к мадам Бланш. Хотя бы за то, что в преклонном возрасте та помогла ей обрести новый опыт. И это на том жизненном этапе, когда мисс Рейнберд не верила в возможность испытать неведомые прежде ощущения.
Через несколько мгновений к ним прорвался Генри. Его голос, как всегда доносившийся из уст мадам Бланш, вибрировал и резонировал от переполнявшей его радостной энергии. На сей раз он не был склонен к поэтической образности и метафоричности.
– Передай своей подруге, – сказал он, – что ее брат и сестра не смогут прийти к ней сразу. Это произойдет, но только через какой-то промежуток времени.
– Почему они не могут прийти? – спросила мисс Рейнберд. Она уже привыкла к Генри и не нервничала, если приходилось задавать ему вопросы напрямую.
– Возникло затруднение… Вероятно, вы назвали бы его проблемой расхождения в принципах. В нашем мире мы именуем это двойственной природой доброты.
– Мы не сможем понять столь сложное явление без твоей помощи, – сказала мадам Бланш.
– Вам придется проявить терпение и подождать, – отозвался Генри. – Суд высшей справедливости скоро примет решение. Но твоя подруга не должна огорчаться. У меня есть для нее сообщение и ответы на вопросы, возникающие у нее в голове.
Мадам Бланш сидела в расслабленной позе с закрытыми глазами, но, как обычно, с полуоткрытым ртом.
– У вас появились вопросы, мисс Рейнберд? – спросила она.
– Да. Мы знаем, что этот тип Шебридж…
– Пожалуйста, будьте более мягки в выражениях! – перебил Генри.
– Прошу прощения. Мы знаем, что Роналд Шебридж усыновил мальчика, жил в Уэстоне и стал процветающим владельцем автомастерской. Но куда семья перебралась позднее?
К удивлению мисс Рейнберд, Генри ответил:
– В место, которое мне хорошо знакомо. Мы вместе с Сэмми однажды провели там отпуск.
– С каким еще Сэмми?
– С Брунелем. С Изамбардом Кингдомом Брунелем. Я всегда звал его просто Сэмми. Да, они переехали в Брайтон. Оглядываясь назад сквозь вуаль времени, я отлично вижу город. Сначала таким, каким он предстал передо мной и Сэмми, а потом в том виде, который город приобрел к моменту переезда туда семьи Шебридж. Вижу огромное здание на набережной. Отель. И выложенное крупными серебряными буквами его название на фасаде: «Арджента».
– Вы уверены? – произнесла мисс Рейнберд.
– Вопрос об уверенности или неуверенности не может даже возникать. То, о чем я вам рассказываю, существует или существовало. В данном случае существовало. Отеля на том месте больше нет.
– Значит, Шебридж владел отелем. А что произошло потом, Генри? Гостиницу продали? – спросила Бланш.
– Да, продали, а еще через несколько лет здание снесли. Роналд Шебридж был хорошим человеком, добрым отцом и честным предпринимателем, много сил отдавшим выгодной коммерческой деятельности.
Мисс Рейнберд с испугом подумала, что еще чуть-чуть, и Генри оседлает своего поэтического конька. Но она мысленно упрекнула себя за это и продолжила:
– Мне бы хотелось больше узнать о мальчике. Об Эдварде. Чем он занимался в Брайтоне?
– Там он посещал колледж. И по-настоящему возмужал, – с теплотой в голосе ответил Генри.
– Какой колледж? Если бы мы это узнали, то, вероятно, отыскали бы его.
– Пока суд высшей справедливости не вынес вердикт, о поисках мальчика не может быть и речи. Он посещал Лансинг, учебное заведение, расположенное вдоль побережья. Там он стал выше ростом, окреп физически, приобрел необходимые знания и из подростка превратился в мужчину.
– Не могли бы вы объяснить мне, – попросила мисс Рейнберд, – что такое этот ваш суд высшей справедливости и почему он должен рассматривать проблему, возникшую именно с этим мальчиком?
Генри усмехнулся:
– Свой суд высшей справедливости существует в сердце каждого человека. Но только когда индивидуум входит в иной мир, он начинает действовать эффективно. Доброта и справедливость в человеческом сердце – семена, которые дают полноценные ростки и расцветают, когда обычный мир остается пройденным этапом.
Насколько же типичный для Генри ответ, подумала мисс Рейнберд. Но эта мысль не сопровождалась острым недовольством или раздражением. Опять Генри посредством мадам Бланш сумел понять ее настроение.
- Предыдущая
- 111/140
- Следующая
