Дом на городской окраине - Полачек Карел - Страница 65

• Предыдущая
• 65/116
• Следующая

Мать резко ее обрывает:

— Не все обязательно иметь, что видишь.

Но отец улыбается, гладит ее по мальчишески остриженной голове и говорит:

— Возможно… посмотрим… возможно, будут и шаровары.

Пани Михелупова выговаривает ему по-немецки, мол, не к чему так баловать детей…

Бухгалтер только машет рукой:

— Дети есть дети, что с них возьмешь?

Под верандами, в садиках возле кондитерских, за окнами трактиров жуют сто пар челюстей. Между столиками, склонив головы набок, кружат официанты, покрикивая:

— Momang, meine Herrschaften![28]

Мальчики-подавальщики в белых курточках с оттянутыми от вечных наказаний мочками ушей учатся вежливо раскланиваться и собирать мелочь со столов. Они уносят грязную посуду — одна пара челюстей за другой перестают жевать… Орудуя во рту зубочистками, дачники тоскливо размышляют: «Все съедено, что теперь? В Праге уже вышли газеты. А тут и почитать нечего».

Как и каждый вечер, берут они в руки обтрепанные и замусоленные иллюстрированные журналы, вестник охотника, курортные проспекты, местный еженедельник и газету трактирщиков; водят глазами по печатным строчкам, с хмурым, озабоченным выражением вновь и вновь перечитывают знакомые статьи. «Как тянется время! Как невыносимо тянется время!» — говорят их измученные лица.

Понаблюдав за жующими челюстями, Михелуп мрачно замечает:

— Просто диву даешься, как это люди могут столько времени проводить в трактире!

— За кофе тут берут три кроны, а он плохой, — поддерживает его жена.

— Когда кому-нибудь хочется бросать деньги на ветер, я не могу ему запретить, — бурчит Михелуп.

На телефонных проводах ласточки устраиваются на ночлег. Маня потянула отца за рукав:

— Посмотри, я заметила: всегда две ласточки сидят, повернув головки к улице, а две — наоборот. Почему так?

Бухгалтер глянул вверх и сказал:

— И верно! Я даже не обратил внимания.

— А почему? — не унималась девочка.

— Потому… хм… сам не знаю.

Маня задумалась, потом заявила:

— Наверно, потому, что им надо следить на обе стороны, не приближается ли опасность.

— Вот как? Вполне вероятно! — воскликнул отец. И стал громко расхваливать девочку. — Удивительное дело, чего только она не углядит. Я бы никогда не додумался.

— Не люблю, когда хвалят детей, — приглушенно по-немецки сделала замечание пани Михелупова, а вслух напустилась на дочь. — Лучше бы смотрела на дорогу, как бы на что не наступить!

— Оставь ее, — огорчился бухгалтер. Взял девочку за руку и стал ей внушать, чтобы в школе она сказала о своем открытии учительнице.

— Мои дети, — заключил он, — должны быть в школе первыми.

Вышли за городскую черту, сошли с шоссе и двинулись по полевой дороге. За зубчатой стеной леса показался месяц, открыв людям блестящее лицо с застывшей улыбкой. Сверчки оглушительно тараторили свою монотонную песню. Задышало свежескошенной отавой. Из ложбины вынырнула тетка в приспущенном на спину платке и напевно пожелала доброго вечера. Перед ними в унылом лунном свете раскинулся луг, по которому были рассеяны призрачные тени деревьев, трагичных в своем одиночестве. Из ближней деревни доносились звуки губной гармоники, где-то отчаянно выла собака. Вверху блеснул метеор и скрылся в глубоком небесном омуте. От болота поднимался туман; без устали квакали лягушки.

— А-а-а, — зевнул бухгалтер, — до чего хочется спать. Дети, пора домой!

Они повернули назад, к городку. Дорогой встречали идущие в обнимку парочки влюбленных; весело хохоча, они направлялись к рощице. В спальнях зажигались лампы, дамы снимали с оконных рам высохшие купальные костюмы.

Пани Михелупова уложила детей, улеглась рядом с мужем и погасила свет. Было так тихо, что стало слышно, как в шкафу прогрызает себе путь жук-точильщик. За окном царила лунная ночь, все вокруг окутывая серебром. Черная и белая ночь.

Было душно, как бывает в жилищах, где скот имеет численное превосходство над людьми. Бухгалтер ворочался на кровати и стонал. В лицо ему горячо дышал хлев, пахло курами и сушеными грибами.

Неожиданно к нему подползла мысль о мотоцикле, который торговка фруктами предлагала продать за бесценок. Его охватила дрожь, известная людям искусства под именем вдохновения. Творческий инстинкт, тот огненный куст, который полыхает в груди каждого человека, проявлялся у него в поисках выгод и покупке предметов по цене ниже общепринятой. Иметь всего как можно больше! Добыть что-нибудь дешевле, чем другие! Это и была сила, заставлявшая бухгалтера энергично суетиться.

Он и его супруга верили, что вещи имеют душу, бессмертную, вечную душу! Человек умрет, все исчезнет, но вещи останутся. Когда он распадется в прах, его потомки будут окружены предметами, которые он насобирал по дешевке, и уже тем самым будут чтить его память.

Из трактира слышалась танцевальная музыка, тихо шептала скрипка, бренчал рояль, блеяли саксофоны. Люди бодрствуют и сорят деньгами — Михелуп не разбрасывает, а собирает. Нагромоздит пирамиду вещей, купленных по случаю и ниже своей стоимости. Память о нем будет жить дольше, чем металл.

«Ах да, мотоцикл…»

Он защищался, воевал с искушением. Пытался укрыться за броней равнодушия.

Говорил себе: «Не все обязательно иметь, что видишь. Я могу преспокойно обойтись без такой вещи. Нет, голубчик, так сразу меня не проймешь! Я осторожен и хорошенько подумаю, прежде чем что-нибудь предприму, Да, да, так-то…»

Он перевернулся на другой бок. Рядом спокойно дышит жена. Хорошая, отличная жена! Он выбрал ее изо всех женщин и не ошибся. Михелуп никогда не ошибается, он умеет точно определить цену. Жена поддерживает его и воюет с невзгодами бок о бок со своим мужем, стараясь перехитрить истинную цену вещей.

«Ах да, мотоцикл… Какой еще мотоцикл? И вообще, стоящая ли это вещь? Лучше буду думать о чем-нибудь другом. О чем например? Например…

Например, что Кафка не должен позволять своему мальчику заплывать на такую глубину. Конечно, хорошо, если что-то умеет, но ведь речь идет о жизни… Даже подумать страшно… Это большая ответственность, пан Кафка!

Посмотрите на меня. Лучше я куплю детям что-нибудь вкусненькое. Куплю им фрукты… У этой торговки хороший товар, только зачем она экономит на весе! Недоглядишь — и сразу ударит по миске весов, и при этом без конца говорит, точно фокусница в варьете, зубы заговаривает… А сын у нее умер, это горько, утратить единственного сына — тут ничего не скажешь. После него остался мотоцикл, что теперь ей с ним делать?.. Между прочим, я могу взглянуть на машину, это мне ничего не будет стоить…

Ой-вей! Ой-вей! Опять мотоцикл…

Подумаем о чем-нибудь другом. Гаекам непременно нужно жить в Грандотеле!.. Аристократия! Легкомысленные, достойные порицания люди! Ваша старость будет горька… Взгляну на машину одним глазком и скажу: Матушка, ничего из этого не выйдет…»

— В конце концов ты можешь взглянуть на мотоцикл, это тебе ничего не будет стоить, — вдруг услышал он голос жены.

Торговка наполнила мешочек сливами, поставила товар на весы и уже собралась ударить по миске.

Бухгалтер ее удержал:

— Не делайте так. Это запрещено!

Она добавила в мешочек две сливы и покорно произнесла:

— Пускай я буду в накладе…

Потом завернула товар и выжидательно посмотрела на покупателя. Бухгалтер выловил из кошелька мелочь, опустил ее в ладонь торговки, взял пакет, дотронулся до шляпы и собрался уходить.

Но под маской равнодушия и незаинтересованности скрывалось напряжение спортсмена перед решающей схваткой. Он вел себя, как боксер, вступающий на ринг, согнув спину, чтобы изобразить усталость, и свесив руки, чтобы подчеркнуть, как все это ему наскучило и осточертело. Но стоит такому боксеру оказаться лицом к лицу с противником, как он вдруг бросится на него и засыплет градом ударов. Точно так же наш искушенный искатель выгод, наш охотник за покупками по случаю изображал ледяной холод и незаинтересованность.

• Предыдущая
• 65/116
• Следующая