Оборотень - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 80

• Предыдущая
• 80/101
• Следующая

– Вот и договорились, – не сдержал вздоха облегчения Лука.

– Только ответь нам. Лука, неужели нам весь срок в запомоенных ходить?

– Есть выход, братва. – Лука старался не смотреть на покойного, вытянувшегося во весь рост у самых дверей. Сейчас он казался особенно длинным.

Непроизвольно Лука уже трижды бросал взгляд на бездыханное тело, и ему очень трудно было избавиться от наваждения: в недалеком будущем видел он себя таким же распластанным. – Вчера по тюремной почте передали, что в колонию перевели Бирюка. Тот, что за смотрящего Ленинграда. Только он один и сможет нам помочь… Если нет, тогда сидеть нам до конца срока на параше. Так что же мы решим, братва?

– Обратиться надо к Бирюку, это наше право!

– Мне приходилось слышать, что вор он с понятием, кому, как не ему, помочь нам в беде. Завтра утром черкну маляву, – подытожил Лука, окончательно успокоившись.

Бирюк внимательно перечитал маляву. За последнюю неделю это было десятое послание. В шести малявах заключенные писали о беспределе администрации, где просили благословение на бунт, спрашивали совета, как действовать дальше, когда будет «разморожена» зона. В двух малявах извещали о региональном сходняке и разъяснялось решение толковища.

Любопытным было последнее послание – его отписали мужики из СИЗО, которые оказались запомоенными, выпив по глотку чифиря с опущенным. На девять писем Бирюк отозвался сразу и рассчитывал, что в этот же день они дойдут до адресата, но малява, поступившая десятой, выглядела заковыркой. По воровской солидарности он должен был подтвердить маляву Мякиша и тем самым еще глубже затолкать несчастных мужиков в петушиное сословие, но неписаные законы и «жизнь по правде» не всегда совпадают.

Бирюк дважды перечитал письмо. Он понимал, что в этих краях он единственный, кто способен был помочь бедным зекам, и обращались мужики к нему с такой же надеждой, с какой тяжелобольной взывает в своих мольбах к Богу.

Невольная вина мужиков состояла в том, что они доверились новичку и не распознали в нем опущенного. По-человечески это можно объяснить: не у каждого запомоенного написано на лбу, что он пидор. Это в колонии они заметны и шастают по территории словно тени, а в следственный изолятор опущенные, еще не отвыкшие от воли, могут входить с повадками подпаханников.

Мужиков было жаль, однако Бирюк даже не представлял, как им можно помочь. Он долго раздумывал над ответом, а когда на решетки налегла темнота и заключенные неторопливо разбрелись по своим шконкам, он, оставшись один, взялся писать ответную маляву.

«О беде вашей наслышан. Науку вы получили такую незавидную, что, вспоминая вас, зеки еще долго будут креститься. Мякиш не толкал „черемуху“, что обратной дороги из зашкваренных нет. И все-таки не существует такого закона, чтобы по вине одного козла запомоились три десятка человек. Вы сумеете отмыться, если отдраите камеру так, чтобы не пахло в ней птичьим духом, а стол, где жрал петух, отскребете добела. Обещаю свое заступничество на региональном сходе». И поставил подпись: «Бирюк».

Всеобщее отчуждение обитатели камеры триста восемьдесят пять почувствовали мгновенно. Даже на прогулках узники из других хат держались от них на значительном удалении, как будто опасались, что зараза способна зашкварить даже в узеньком тюремном дворике. И, чувствуя всеобщую враждебность и слыша перешептывания за спиной, несчастные зеки уже ощущали себя отверженными.

После СИЗО их растолкают по многочисленным колониям Союза, где они пополнят «петушиные» бараки и превратятся в обслугу каждого похотливого мужика.

Они будут обязаны выполнять самую грязную работу, от которой даже обыкновенный «чертила» воротит рожу, и вынос параши из камер для них станет так же привычен, как утренний обход начальства. Им не положено будет пить чифирь, к которому каждый из них привык настолько, что не представлял себе тюремного бытия без этого горького напитка; именно прожженный чай позволял им хоть ненадолго позабыть оставленную волю. «Петушне» не положено будет участвовать в дележе посылок, а самый большой подарок, который они будут получать от осужденных, так это окурок «Примы», презрительно брошенный к ним под ноги.

Самое плохое заключалось в том, что тюрьма уже отторгла от себя триста восемьдесят пятую камеру, и по утрам из соседних хат раздавались задиристые голоса:

– Запомоенным из триста восемьдесят пятой наш пламенный привет!

Эти крики были голосами Тюрьмы, а они что глас Божий, и тут они ничего не могли сделать, ни ответить, ни возразить.

«Мужики» не препирались, молча проглатывали обиду и терпеливо дожидались, когда из Североуральской колонии прибудет ответная малява от Бирюка.

К смерти Керосина тюремная администрация отнеслась равнодушно, – дескать, с кем не бывает… «Следаки» для приличия поспрашивали жильцов камеры и, натолкнувшись на единодушное молчание, скоро отступили. В свидетельстве о смерти было записано: «Острая асфиксия».

Малява от Бирюка пришла на третий день. Она мгновенно отменила приговор Мякиша, вытащив жильцов триста восемьдесят пятой камеры из разряда отвергнутых. Теперь уже никто по утрам не орал на них, а в тюремном дворике «мужики» по-дружески делились со вчерашними запомоенными драгоценными окурками.

– Так, значит, Бирюк повелел столы отскоблить? – поинтересовался у Луки степенный мужик сорока пяти лет, которого все знали здесь как Петряка.

Оба они были матерыми зеками и, в отличие от первоходок, никогда не отказывались от прогулок и предпочитали накручивать километры в узком тюремном дворике. Во время прогулки можно было растрясти и размять застаревший остеохондроз. Лука затянулся окурком. Никогда никотин не казался ему таким вкусным: как вдохнул сизый дым, так и прочистил легкие до самых кишок. «Если такая радость содержится и в кокаине, то можно понять и тех, кто глотает дурь», – улыбнулся Лука собственным мыслям.

– Точно! – охотно кивнул он. – Мы не то что столы – шконки отскребли.

Лицо Луки расползлось в довольной улыбке: теперь он напоминал добренького деда, вышедшего во двор, чтобы вволю наглотаться свежего осеннего воздуха.

• Предыдущая
• 80/101
• Следующая