Три женщины одного мужчины - Булатова Татьяна - Страница 36
- Предыдущая
- 36/83
- Следующая
«Так бывает, – оправдывал жену Вильский. – Особенно когда жена – ровесница. С ней ты не просто муж, ты с ней товарищ, партнер, ситуативный однокашник, – придумал он емкое определение. – Поэтому она не только любит, не только дружит, но и оценивает. И не всегда высоко. Но она имеет на это право, потому что идет рядом с самого начала. И лучше упасть в грязь перед всеми, чем перед ней», – уговорил себя Евгений Николаевич и дал слово не обижаться на Желтую, потому что она, начал он подыскивать еще одно нужное определение, потому что она «как мать. Знает на шаг вперед. Как лучше».
«Но ведь Желтая мне не мать, – взбунтовалось в Вильском его мужское начало, и Евгений Николаевич начал лихорадочно развивать эту мысль до логического конца. – Она моя жена. Мать моих детей. И я люблю ее бесконечно. Это точно».
Собственно говоря, никто с этим и не спорил, поэтому Лев Викентьевич Рева, школьный друг, а по совместительству еще и начальник, давно вычеркнул Женьку из списка всегда готовых к спонтанному адюльтеру.
«Не друг ты мне! – строго говорил он Вильскому и переводил взгляд на третьего товарища, знаменитого своей порядочностью Вовчика. – Ты – тоже!»
«Вот и осиротели!» – смеялся Евгений Николаевич и предлагал устроить поминки по преждевременно выбывшему из строя товарищу. «Это не меня надо оплакивать, – становился серьезным Левчик. – А вас, придурки. Это я вам говорю как волк-одиночка». – Лев Викентьевич всегда был склонен к романтической образности. «Не волк, а кобель», – с каменным выражением лица поправлял его Вильский, после чего наступала фаза «примирения», завершавшаяся рассказом об очередном похождении Левчика. Ни о Женьке, ни о Вовчике рассказывать было нечего.
Возможно, поэтому Любовь Ивановна Краско, взглянув на прибывшего в приемную директора Вильского, не сразу смогла определить, кто перед ней. Этот человек не проходил ни по одним спискам. Ну, может быть, за исключением премиальных, но ими занималась бухгалтерия, а не секретарь директора.
– Здравствуйте, – поприветствовал ее Евгений Николаевич, тоже поймавший себя на том, что видит эту женщину впервые.
– Добрый день, – чуть слышно произнесла Любовь Ивановна. – Вы по какому вопросу?
– Вот. – Вильский положил перед секретарем оформленный командировочный лист, на котором не хватало последней подписи, которую он и намеревался получить за директорскими дверями.
– Игоря Александровича нет на месте.
– А когда будет? – поинтересовался Евгений Николаевич и посмотрел на часы: близилось обеденное время.
– Ничего не могу сказать, – пожала плечами Люба. – Уехал на производство.
– А как же? – Вильский показал глазами на командировочный лист. – Должен убыть в воскресенье вечером.
– Он подпишет, не волнуйтесь, – бесстрастно проговорила Любовь Ивановна и зачем-то, неожиданно для себя самой, показала посетителю папку, на которой большими буквами было написано: «На подпись». – Видите сколько? – секретарь распахнула ее и вложила туда бумаги Вильского. – Я вам сообщу.
– Надеюсь, что это произойдет до того, как я уйду с работы, – пожелал сам себе Евгений Николаевич, а Люба Краско добавила:
– До половины пятого.
– Ну-ну, – промычал Вильский и, не попрощавшись, вышел из приемной, но тут же вернулся, потому что не было ясности. А этого он не любил.
– Я позвоню вам, – моментально отреагировала Люба, хотя никакого вопроса не прозвучало.
– Буду ждать, – пообещал Евгений Николаевич и почувствовал, что с удовольствием подождал бы здесь, в приемной, рядом с этой немногословной женщиной, разительно отличающейся от всех, с кем ему приходилось общаться. Он просто пока не понимал чем.
– Я позвоню, – повторила секретарь и опустила голову. Так Любовь Ивановна Краско поступала в двух случаях: когда решительно не желала продолжать разговор и когда боялась его продолжить. Похоже, это был второй случай, об этом свидетельствовал предательски заливший лицо румянец. Пытаясь справиться с волнением, Люба поправила волосы и выпрямила спину. – Не волнуйтесь, – прошелестела она, и Вильский увидел, какие у нее тонкие запястья.
– Может быть, я здесь подожду? – неожиданно для себя самого и довольно бойко предложил Евгений Николаевич, так и продолжавший стоять в раскрытых дверях.
– Игорь Александрович только уехал, – ответа на вопрос так и не последовало.
– Я понимаю, – буркнул Вильский и сделал шаг назад, хотя гораздо проще было бы выйти из приемной по-человечески, повернувшись спиной к секретарю.
– Я позвоню, – не поднимая глаз, в третий раз повторила Любовь Ивановна и встала, чтобы закрыть за посетителем дверь. – Всего доброго.
– И вам, – одними губами проговорил Евгений Николаевич и услышал, как дважды повернулся ключ в замке. «Заперлась, – автоматически отметил он. – Неужели я такой страшный?» Вильскому стало весело, а у Любови Ивановны Краско затряслись руки, и, чтобы справиться с нахлынувшим волнением, она подошла к окну якобы поправить штору, но вместо этого распахнула форточку и, взобравшись на подоконник, высунула в нее голову. Оказывается, на улице была весна. «А я и не заметила», – удивилась Люба и с силой втянула в себя воздух, терпкий, с примесью дыма. Так и есть – внизу жгли оставшийся после зимы мусор.
Любовь Ивановна слезла с подоконника и замерла у окна, внимательно наблюдая за происходящим внизу. Вдоль бордюра медленно тлели мусорные кучи, курил, уставившись на них, институтский дворник, у его ног крутилась черно-белая собачонка по имени Мушмула, которая появилась около НИИ с год назад, да так и осталась. Псину кормили всем институтом, оставляя щедрые куски от обеда, а некоторые особенно сердобольные тащили из дома доверху наполненные едой мешки, которые оставляли прямо у проходной в расчете на то, что местный дворник – новый хозяин Мушмулы – грамотно распорядится припасами.
А теперь на щедрых хлебах научно-исследовательского института кормилось еще и трое щенков, окрасом повторяющих черно-белую Мушмулу.
– Возьмите, – умолял дворник сотрудников. – Возьмите, а то пропадут или собачники выловят. Жалко ведь…
«Жалко», – всякий раз, минуя проходную, думала Люба, но взять щенка не решалась: боялась ответственности. А сейчас страх почему-то ушел, и она всерьез задумалась над тем, не взять ли ей одного – взамен ушедшей из дома дочери.
«Будет о ком заботиться», – уговаривала себя Любовь Ивановна, и от мысли, что дома ее будет ждать жизнерадостная собака, на душе становилось тепло. Но буквально через минуту тепло рассасывалось, и Люба гнала непозволительные мысли, потому что «а» – дома муж, потому что «б» – это не дом, а общежитие.
«Господи! – взмолилась она. – Ну сколько я буду так жить?! Мне тридцать восемь лет, а счастья так и не было. Жизнь проходит. Не успеешь оглянуться, умирать пора…».
«Раньше надо было об этом думать!» – донесся до Любы властный директорский голос из-за дверей, и она вздрогнула от ужасающего совпадения. «Ничего, значит, не будет больше», – поникла она и метнулась к дверям: ручка уже ходуном ходила.
– Любовь Ивановна, – директор капризно поджал губы, недовольный тем, что ему пришлось ломиться в собственную приемную, – вы что? Уснули?
– Я обедала, Игорь Александрович, – объяснила свою медлительность секретарь Краско.
– А я вот не обедал! – пожаловался директор.
– Ну, так пообедайте, – резко бросила ему Любовь Ивановна и воцарилась за своим столом, готовая ко всему: все равно терять больше нечего.
– У вас что-то случилось? – забеспокоился директор, не услышав в голосе секретаря привычного смирения.
– Да, – жестко ответила Люба Краско и смело посмотрела в глаза начальству.
– Что? – поинтересовался Игорь Александрович, возомнивший себя спасителем.
– Все, – выпалила Любовь Ивановна.
– Это серьезно, – поспешил согласиться директор и присел на стул, предназначенный для посетителей. Игорь Александрович чувствовал себя не в своей тарелке, ведь два часа назад он выходил из своего кабинета хозяином, а теперь входил в собственную приемную незваным гостем. И все потому, что у Любови Ивановны Краско что-то случилось. – Хотите, я вас отпущу? – благородство директора не знало границ.
- Предыдущая
- 36/83
- Следующая
