Побег - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 20
- Предыдущая
- 20/130
- Следующая
Из головы не шел лежащий ничком на стальных листах мальчонка в серой курточке. И кровь… кровь, бурым озерцом расползающаяся вокруг трупа. Этот мальчик оказался непредвиденной неожиданностью, вторгшейся в тщательно разработанный план операции. Этот мальчик не имел никакого касательства ни к Билли Шорту, ни к Питу Смайли, ни к итальянским наркоторговцам, ни к их мексиканским конкурентам. Этот мальчик был сам по себе. И его убил он, Сержант. По ошибке. По воле слепого случая. И Сержант, может быть впервые в жизни, ощутил себя убийцей…
Автобус легко покрывал милю за милей, приближаясь к Лос-Анджелесу. Скоро далеко на горизонте, в мареве, подернутом багрянцем закатного солнца, показались первые небоскребы. Если бы Сержант был верующим, он бы постарался замолить свой грех. Поставил бы свечку в русском православном храме – не поленился бы, сгонял в Сан-Франциско. Он бы каждый вечер бил земные поклоны суроволикому Николаю Угоднику – он помнил, что такая икона была у его бабки Шуры в Угличе, у которой он в далеком детстве проводил летние каникулы. Если бы… Но Сержант не верил в Бога. И в черта он не верил. Он всегда верил лишь в свою удачу, в свои здоровенные кулаки да зоркие глаза. И никогда не спотыкался. А теперь вот споткнулся. Да так, что изведал неведомую до сих пор страшную непроходящую боль в душе. А может, и впрямь старею? – подумал он горестно. Может, пришла пора завязывать?
Его мысли внезапно вернулись к Варягу. Он вспомнил, как полгода назад стоял на Скалистом пляже за валуном, поджидая Владислава, чтобы исполнить давно уже вынесенный ему приговор. И как дрогнуло что-то в его душе, и как отвел он руку с винтовкой и прострелил башку старому, мерзкому, подлому итальяшке Монтиссори… Пожалел старинного кореша, проглотив давнюю обиду и жажду мести. Нет, видать, подлая жизнь не дотла выжгла душу Степана Юрьева. Что-то человеческое в ней еще оставалось, теплилось. Вот и теперь, нещадно коря себя за смерть невинного мальчика. Сержант понимал, что дошел в этой проклятой жизни до точки.
Надо было что-то делать. Надо что-то менять.
Сержант выскочил из автобуса в душный лос-анджелесский вечер. Он крепко сжимал в руке чемоданчик, где таился разобранный карабин. Взять бы этот чертов чемодан да и зашвырнуть в первый попавшийся мусорный бак. Но ведь от этого легче не станет. Сержант махнул проезжающему мимо такси. Машина остановилась. Он молча залез на заднее сиденье и, назвав район, уставился в окно, про себя отчаянно матерясь.
– Из наших, что ли? Из эмигрантов? – неожиданно по-русски спросил таксист. Сержант удивленно вскинулся.
– Это что же, у меня на физиономии написано? – Злобно бросил он.
– Да нет, в глазах, – улыбнулся таксист. – Во взгляде. У наших, советских, особенный взгляд.
– И какой же? – поинтересовался Сержант, рассматривая регистрационную карточку водителя. Эндрю Шевченко. Андрей, что ли, Шевченко.
– Какой? Виноватый. У наших здесь всегда взгляд виноватый.
– Да? И почему же?
– А хрен его знает. Такое впечатление, что русские здесь оказались не по делу. Потому и боятся, что их в любой момент вытурят. Вот и виноватятся. Ты сам-то небось по гостевой визе въехал – да и связался с какой-нибудь брайтонской американской евреечкой с «зеленой картой». Пообвыкся, расписался с ней, а потом, когда все устаканилось, смылся сюда. Вот отчего у тебя взгляд виноватый. Ну что, угадал?
Сержант хмыкнул.
– Почти. Только я связался с хохлушкой. – Таксист захохотал.
– В мой огород камушек, земляк! А я тебе так скажу: мы, хохлы, тут лучше приживаемся, чем русские. Почти у каждого, кто сюда рвет с Украины, родственники найдутся в Канаде. Так они помогают. А русские тут чужие. То есть настоящие русские – а не представители многонационального советского народа, которых в Америке называют «русскими». Русским тут делать нечего. И бульбашам тут не жизнь. Разве что за самую грязную работу браться. Вот армяне да грузины – те себя находят!
– А у тебя что ж, работа чистая? – разозлился Сержант. – Ты что, працюешь за баранкой с большой радости?
Таксист снова весело рассмеялся.
– А что. Я в Харькове пять лет в такси, и тут сразу получил работу по специальности. – Таксист обернулся. – А сам-то работу имеешь? В России чем занимался? Давно тут?
Сержант ответил не сразу. Его снова одолели мрачные мысли. Скажи он этому говоруну, что в эмигрантах ходит уже лет двадцать – тот не поверит. Да и с чего ему верить? Сержанту уже доводилось слышать, что хоть он в Америке давно «свой», все равно что-то неуловимо российское, если не сказать советское, в нем все равно угадывалось. Не вышиблось. Закостенело.
– Так, случайными деньгами перебиваюсь… Мелкий ремонт помещений. Года три уж.
Машина резко затормозила, взвизгнули шины.
– Приехали! – Эндрю Шевченко высунул голову из окна и пробежал взглядом по фасаду дома. – Я только не пойму, неужели на мелком ремонте помещений можно себе дом купить в таком шикарном квартале?
Сержант молча протянул таксисту две двадцатки.
– А если еще малярить да слесарить, можно и в Голливуде хату отстроить. Учись, студент!
Он махнул отъехавшему Эндрю Шевченко. Ишь ты, сучонок, по взгляду меня вычислил. Что же во взгляде появилось такое виноватое? Он зашагал к своему дому, до которого предусмотрительно не доехал на такси метров восемьсот: мало ли что…
ГЛАВА 8
Интересно, Лидка дома или опять шляется где-то? – подумал Сержант, нажимая на звонок входной двери. Через пару минут далеко за дверью послышалось шарканье. Дома красотка, удовлетворенно подумал Сержант.
Лидка открыла дверь и пропустила своего не вполне законного мужа внутрь дома.
– Ну что, Леша, все хорошо? – пропела она. Лидка знала его как Алексея Пирогова.
– Я же дома, значит, все отлично, детка, – бросил Сержант. Он быстро прошел по коридору к себе в комнату, открыл стенной шкаф и поставил чемодан в дальний угол. Лидка зашла за ним следом.
– Хочешь принять душ?
– Хорошо бы.
– Сейчас приготовлю выпить. Тебе как всегда?
– Как всегда. И побольше льда.
Сержант стал раздеваться. Он стянул джинсы, скинул рубаху. Портупею с подмышечной кобурой тихо убрал в нижний ящик комода и запер ящик на ключик. Оставшись в одних трусах, подошел к зеркалу. Ну и видок. Животик уже наметился, складки по бокам. В это мгновение он ненавидел свое тело. Во что я превратился, кем я стал? Мне сорок шесть лет. А чего я добился? Ну, деньги, ну, дом в престижном квартале. Ну, баба есть. А дальше что? Зачем все это? Зачем я здесь – в этой чужой, непонятной, мерзкой стране? Прав был Эндрю Шевченко, сука! Глаза виноватые – потому что живу хрен знает как, точно уркаган в бегах… Тут он снова вспомнил Варяга. Владислав даже если сидит сейчас – то хоть знает, за что. А я что тут делаю?
- Предыдущая
- 20/130
- Следующая