Дело Пентагона (СИ) - Гейл Александра - Страница 76

• Предыдущая
• 76/78
• Следующая

А я пользуюсь моментом и иду к папе. Мы с ним садимся в соседние кресла, в уединенном небольшом закутке рядом со злосчастным фикусом. Он рассказывает мне о том, как получилось, что он оказался под трибуналом, а я ему — о Леклере и полковнике. Он обнимает меня за плечи, и я сворачиваюсь клубочком на его груди. Папа здесь. Папа защитит. Даже если это неправда, я должна в это верить. Пока тянутся страшные часы ожидания, мне больше ничего не остается.

Телефон Леклера все еще гордо молчит, я решаюсь пойти переодеться. Моя покалеченная спина больше не может терпеть корсет. Стою под душем и тщательно растираю ее мочалкой. Спать совсем не хочется, а потому я привожу себя в порядок и спускаюсь в холл снова, но лица моей группы поддержки какие-то приунывшие… и плачет мама.

— В чем дело? — спрашиваю я.

Отец смотрит так… Боже правый, что-то случилось. И я даже не хочу озвучивать свою догадку! Но все только смотрят, ни слова не произносят. Памятники неподдельной скорби, мать вашу!

— Иди сюда, — говорит Шон.

Разумеется, ну у кого еще достает бессердечности сказать мне страшную правду? У него в руках ноутбук, думаю, ему его администратор одолжил. В общем, мы отходим подальше от нашей компании. Сейчас уже довольно глубокая ночь, гостей, кроме нас, почти нет, но все залито ярким золотым светом и так обманчиво красиво. Когда я сажусь на один из диванчиков, меня терзают жуткие предчувствия. Шон, однако, с совершенно невозмутимым видом ставит на столик перед нами ноутбук и начинает открывать крышку, но я удерживаю его руку.

— Все плохо? — спрашиваю я.

— Плохо, — кивает он.

Ноутбук был переведен в режим гибернации, и когда он «просыпается», на мониторе сразу появляется видеоролик, на заставке которого кадр с места авиакатастрофы. И я уже знаю, что это рейс Палермо-Рим. Меня слегка подташнивает, но разум четкий и ясный, просто хочется плакать. Сижу, обхватив себя руками и слушаю Шона, который переводит мне с итальянского репортаж о крушении авиалайнера. Выживших нет. Это был сбой в системе управления… Обломки самолета стремительно погружаются в море, а спасатели продолжают искать тела погибших, но кабина разгерметизировалась, прошло уже много часов, и надеяться не на что. Репортеры не сообщают, кто был на борту. Полагаю, что через несколько дней газетчики откопают сенсационные новости по поводу личностей Леклера, Келлерер и Монацелли, но либо сами замнут, либо замнут их.

— Они не подпишут амнистию, — хрипло говорю я. — Это не взлом местечкового сервера. Это Пентагон. Люди должны знать преступника в лицо, чтобы быть уверенными во всесилии властей, а тем на суд общественности выставить некого. Монацелли не был объявлен преступником, тут работает презумпция невиновности… Все напрасно. Боже мой. — Я роняю лицо в ладони.

Шон даже ничего не говорит. А что тут скажешь? Ты права? Ха, будто я и без него этого не знаю. Некоторое время мы сидим, и я хочу, чтобы он просто взял меня за руку, коснулся плеча, жду хоть какой-то утешающий жест, но этот человек неумолим, ему в голову не придет выказать мне большую поддержку, чем машинный перевод репортажа. И тогда я сама хватаюсь за его ладонь, потому что я не такая, не железная, а никто из моей семьи не понимает владеющего мной отчаяния. Мама плачет, потому что люди погибли, а папа с Брюсом слепые патриоты, они военные, их воспитали в желании служить Родине, они верят, что Соединенные Штаты — лучшее место в мире, и правительство у нас самое справедливое. А теперь только и остается, что заставить их бежать на территорию другого государства.

— Бери их, Конелл, и возвращайся в Сидней. — Буквально озвучивает мои мысли Шон. — Австралии никогда не было дела до других стран. Твоего отца там никто не тронет.

Я отнимаю руки от лица и смотрю на Шона. Мне вспоминаются слова Монацелли. Я не знаю, насколько он был прав. Но… но даже проверять не хочу. Мне не нравилось то, как Шон меня преследовал и заманивал все это время на Сицилии, и перспектива жить с ним в одном городе совершенно не радует. Потому что я все еще достаточно его хочу, чтобы временами идти на форменное безумие. Стоп! Погодите-ка! Теперь у меня есть Брюс. И причина не вестись на провокации небезызвестных субъектов. Чудненько.

— Помнишь, ты сказал, что я могу выбрать себе вознаграждение за параллельный код?

— Помню, — кивает он.

— Тогда с тебя перелет для всех первым классом и отдельный дом для моих родителей… в Ньюкасле.

— Ньюкасле? — удивляется Шон.

— Картер, не делай вид, что ты идиот. Я люблю родителей, но если они будут жить через улицу, мама меня в могилу сведет своими нравоучениями! Когда мне было девятнадцать, я считала это проявлениями заботы и любви, а потому терпела, но сейчас мне двадцать шесть, и я не собираюсь выслушивать за ужином воспитательные беседы.

Шон усмехается:

— Сколько билетов мне забронировать? — С места в карьер. Да, это Шон. Никаких лишних вопросов.

— Пять, — говорю я, быстренько осуществив мысленный подсчет. Включаю и самого Картера, так как он может воспользоваться промашкой и не взять Брюса.

— И что ты собираешься делать с этим недоразумением? — Он даже не пытается скрыть раздражение.

— Ты о Брюсе?

— А его зовут Брюс? Не удивляйся, что я не запомнил, ведь и ты о нем за все это время вспомнила впервые.

— И ты знаешь почему.

— Ты ему изменила. Думаешь, это со всеми прокатывает так же спокойно, как со мной когда-то?

— Я скажу ему. И о чем ты вообще? Я не думала, что у нас с ним остались какие-то отношения.

— Тогда зачем он тебе в Австралии?

— Он попал в этот переплет из-за меня, он сделал мне предложение, — смотрю в сторону отца и Брюса. — И они с папой друг друга обожают.

— Ммм, так это Джон Конелл его подбил на тебе жениться? Заманчиво! — фыркает Картер. Не знала бы его — решила бы, что ревнует.

— Замолчи. Я еще не настолько отчаялась, чтобы полагать, что на мне можно жениться только с пинка родителей!

— Разуй глаза, Конелл, ты пытаешься навесить на себя мешок с дерьмом! Он же… смеется.

— Что? — чувствую, логика мне стремительно отказывает. — Ну да. Нормальные люди иногда смеются!

— Да не строй ты из себя идиотку! Взгляни, они смеются, пока ты решаешь, что будет с ними дальше, и места себе не находишь. И так будет всегда! — От его слов я закусываю губу. Сицилия стала первым серьезным испытанием в нашей с Брюсом совместной жизни. Я не знаю, как он будет себя вести в критической ситуации… — Конелл, не лезь в эту петлю. Сколько тебя помню, ты никогда собой не дешевила, не стоит начинать сейчас. Подумай еще раз над тем, сколько билетов мне забронировать.

С этими словами Шон встает и уходит. А я возвращаюсь в свой номер и забываюсь беспокойным сном. В девять утра меня будит звонок полковника. Как я и думала, он говорит мне, что раз у них нет Монацелли, то у меня нет Джона Конелла. Он сильно ошибается! Папа здесь, на Сицилии. Он приехал сюда, чтобы «заключить помолвку в романтичном месте». И, как это ни смешно, именно абсурдное предложение руки и сердца спасло ему жизнь.

Ветер колышет белую органзу на окнах ресторана. Мама и Карина сидят вдвоем за столиком. Разумеется, мне не нравится, что эта женщина общается с моими родителями, но не устраивать же разметку территории! Шум моря настолько силен, что заглушает мои шаги. Он позволяет мне незаметно приблизиться и заглянуть через плечо маме. Они смотрят фотографии. Пани запечатлела нас с Шоном, когда мы сидели на диванчике и говорили о Сиднее. Я на снимках кажусь такой ранимой, такой доверчивой, а Шон, как всегда, хмурится и что-то говорит. Но вместе, черт меня подери, мы смотримся очень гармонично. Мне раз за разом вспоминаются слова Монацелли. Он не мог быть прав, не мог. И, как назло, в этот самый момент Пани перелистывает фотографию на следующую. Там я как раз держусь за ладонь Шона, закрыв лицо свободной рукой. А он смотрит на меня… с сочувствием? Не знаю, как именно, но точно не безразлично. Я сейчас начну отмахиваться от навязчивых фраз Манфреда вживую, лишь бы только оставили меня в покое. Я знаю, как работает психологическая накрутка. Думаешь и думаешь, пока все не становится правдой! Я не хочу такого для себя, и не знаю, как перестать.

• Предыдущая
• 76/78
• Следующая