После войны (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна - Страница 36
- Предыдущая
- 36/68
- Следующая
— Тьфу! — я в сердцах плюнул под ноги. — Дура! Баба бестолковая, выбрала, в кого влюбляться! Нашла б себе парня нормального, так ведь нет, за трупом ходячим в пекло пошла!
— Парни… все они одинаковые! А он… он слова красивые про любовь говорил, — прорыдала Юдола.
— Показывай, в какой стороне деревня, — я махнул рукой. Женскую логику вообще иногда понять затруднительно, а тут… одно слово — гены! — Матери своей плакаться будешь. И подругам. А меня увольте, насмотрелся я на таких… красивых.
— Туда, — душераздирающе всхлипнула она и поплелась через лес. Выбора особо не было; пришлось идти следом.
Следующие полчаса я стоически выслушивал оды и серенады в честь павшей нежити и героически молчал. Только кривился иногда в самых душещипательных местах, но говорливая девушка этого не заметила. Ей вообще, кажется, было всё равно, как на её слова реагируют; лишь бы слушали. И весёлый он, дескать, был, и умный, и любил её больше жизни. И интересно с ним было, и понимал он её один во всём мире. Короче, мы все (не знаю уж, кто именно; она не уточняла) и мизинца его не стоили. И необычный он был, и самый сильный, и самый весёлый. Ну, в общем, и так далее по кругу. Утомила она меня своими причитаниями так, что я готов был дурёху пристукнуть и прикопать где-нибудь под деревцем. Вот честное слово, даже к жрецам бы обратился, чтобы душу её отпустили.
Бывают же дураки на свете. Отнюдь не одни бабы, как некоторые любят говорить; тут от пола мало зависит. Самое главное, говорят такому: нежить зло, нежить чувства чисто физически не способна испытывать. Так нет же, дурак — он себя всегда самым умным считает, окружающих в грош не ставит. Мол, ни у кого не получалось нежить перевоспитать, а я — самый замечательный-добрый-благородный, я смогу!
Был у нас, помнится, до войны лейтенантик, такой же вот томный, как эта дурёха. И влюбился он даже не в вампира, а в шестидесятилетнюю некромантку-лича. Выглядела-то она, правда, лет на двадцать пять, вот только… это ж каким извращенцем надо быть? Если вампир хоть на человека похож, то эта жуть — с зелёным дымком вместо глаз и когтями в палец. А поди ж ты, влюбился без памяти! Жалко было, мальчишка-то неплохой, талантливый.
Расстреляли за шпионаж. А что с ним ещё делать было?
С этими «весёлыми» мыслями, под всхлипы и причитания Юдолы, мы и добрались до деревни. Заводить меня в болота она не стала; то ли мстить не собиралась, то ли до такого простого способа не догадалась, а то ли просто не хотела сама гибнуть. И я склоняюсь к первому варианту: одно дело — страдать и ныть, и совсем другое — попытка убийства. Да ещё и с самоубийством.
Воссоединение семьи также сопровождалось бурными потоками слёз, которыми женщины поливали друг друга, меня и вообще всех, кто попался под руку, а таковых было немало — народ у нас любознательный. Я всё это также молча терпел, но ровно до тех пор, пока счастливая мать, прижимая меня, как «спасителя дитятки неразумной», к своей необъятной груди, не задела мой многострадальный нос. После чего я, наконец, вырвался из потока слёз и благодарностей и попал в заботливые крепкие руки моей хозяйки. Суровая женщина виртуозно обматерила собравшихся, — так, что подавляющее большинство резко вспомнило о каких-то важных делах, — и увела меня в дом. После чего уверенно вправила мне на место нос, вручила таз холодной чистой воды для умывания, чистую тряпку и полотенце и усадила в угол к печке, отобрав потрёпанную гимнастёрку.
Как говорил полковник Гибин, «Вот это женщина! Был бы контуженный — женился бы!».
— Ну, рассказывай, Стапан Олеевич, кто ж тебя отделал так знатно? — иронично осведомилась женщина, вернувшись из сеней уже без моей гимнастёрки: видать, действительно домового попросила. Всё правильно, какая бы мастерица ни была, а восстановить такие лохмотья без колдовства невозможно.
— Вампир, — я вздохнул, аккуратно отирая кровь с лица и шеи. Вся физиономия от ударов нежити горела, и на прикосновения отзывалась болью, поэтому я старался быть максимально аккуратным. — Вот скажите мне, Илина Миролевна, как можно искренне влюбиться в нежить? Сколько думал, не могу я этого понять.
— А что ж не влюбиться? — флегматично пожала плечами женщина, начавшая что-то шить. — Сердце — оно такое, ему не прикажешь. Оно, родимое, живого человека от трупа ходячего и отличает. Коли сердце стучать стучит, а любить не умеет, как такого человека живым называть, будь он хоть самым здоровым с научной точки зрения? А уж бабье сердце и вовсе разуму неподвластно; и нежить полюбить может, и пьяницу, и злодея распоследнего.
— Да? — растерянно хмыкнул я. — Ну, видимо, моё на редкость консервативно. Я такого понять не могу, а уж нормальным считать подавно!
— Так я и не говорю, что оно нормально, — рассмеялась хозяйка. — Юдола вообще девица бестолковая, по всем меркам. Отчего мужики баб дурами считают? Да оттого, что мы часто сердцем думаем, а не умом. А Юдола… И голова пустая, и сердце глупое. Вся в мамку.
— Всё равно не могу понять, — я отмахнулся. — Мало, что нежить холодная в смысле температуры тела — и за руку взять противно, а уж обнимать — тем более. Они ж эмоций испытывать не могут, плакать не могут, смеются без чувств, как пересмешники.
— А твоя-то зазноба далеко? — вдруг искоса посмотрела на меня женщина. Я растерялся и даже смутился, но развивать тему проницательная вдова не стала. — Я тебе мазь поставила, горшочек вон маленький. Лицо помажь, а то разнесёт, да плечо; сильно его порвали.
— Да тут пара вурдалаков по дороге попалось, — поморщился я, разглядывая собственное плечо с глубокими бороздами от клыков. Хвала Ставру; если бы не стихия, нечисть бы мне эту руку оторвала.
— А, так ты ещё и их извёл? — хмыкнула хозяйка. — Удачно ты к нам зашёл, ничего не скажешь.
— А вы что, про них знали? — удивился я.
— Так они ещё с довоенных времён живут. Мужики как-то облаву устраивали, только всех всё одно извести не сумели. А ты, небось, вожака прищучил?
— Да, было дело. Илина Миролевна, людей бы отправить, чтобы логово вурдалачье нашли! — вспомнил я. — Есть охотники в деревне-то?
— А куда ж без них? Найдутся. Ты не дёргайся, я с этим сама разберусь, — махнула рукой эта чудесная женщина. — Отдыхай сиди, навоевался вон уже. Поди, совсем умаялся, бедолага!
— Спасибо, — не стал спорить я. С таким занятием местные вполне справятся, да и хозяйка лучше знает, к кому с этим вопросом обратиться. А мне бы ещё начальству доложиться.
Намазав лицо, плечо и несколько наиболее подозрительных с моей точки зрения царапин резко пахнущей зеленовато-коричневой мазью, я отправился за шаром связи, на ходу обдумывая сообщение для Службы. Про вампира-то понятно, что написать: где жил, как выглядел, звание согласно мундиру. А вот с Юдолой как быть?
Чувства долга и жалости боролись во мне недолго. В конце концов, глупость должна быть наказуема, а в данном случае оная вовсе граничит с предательством. Я не сомневаюсь, что Юдола ни о чём таком не думала, но должны же быть какие-то границы! Её же сверстницы в партизанки уходили, жизни отдавали, чтобы этих тварей выгнать, и всё ради того, чтобы такие как эта дура трупами ходячими восхищались? Нет уж. Её, конечно, жалко. А тех, кого этот упырь сожрал, что, не жалко? Миллионов погибших в войне сограждан, каждого второго из которых героем можно назвать, не жалко?
Так что рапорт я составлял подробно, достоверно и только факты. Решат службисты, что у девчонки крыша от вампирских чар поехала — её счастье. Решат, что предательница родины — так тому и быть. Но покрывать её я не буду.
— Что такой насупленный? — тихо спросила Илина Миролевна, хлопотавшая у печи и накрывавшая на стол. — С начальством поговорил?
Я только кивнул. Некоторое время мы помолчали.
— Моего младшего сына расстреляли, — неожиданно заговорила она, жёстко и всё так же тихо. — Расстреляли как предателя, и приказ об этом подписал его отец и мой муж, светлая ему память. Поревела день, поревела другой — материнское сердце, ему трудно смириться со смертью ребёнка. Едва мужа не прокляла. Хорошо, не успела то письмо отправить, почтальон тогда не пришёл. А, отревев, подумала: за что тогда мои старшие погибали, если их с предателем равнять? Письмо порвала, а в новом и словом о младшем не обмолвилась. А со следующим от мужа письмом похоронка на него пришла. И хорошо, что между нами того груза не осталось, умер он спокойный. А Юдола… Дура она, сама виновата. И не вини себя, офицер, правильно ты поступил.
- Предыдущая
- 36/68
- Следующая
