Записки школьного врача - Шляхов Андрей Левонович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/59
• Следующая

– Что ж ты сам туда не пойдешь? – поддел я.

– Я уже так вложился в неонатологию, что не могу все бросить. К тому же у меня почти готов диссер, еще год – и я «остепенюсь». Но самое главное – мне хватает матушки и дома. Во как! – Палочки прочертили на воротнике рубашки Касторкина две параллельные линии. Коричневые на голубом. – Если мы будем еще и работать вместе – я повешусь.

– Школьный врач… – Цифра, нарисованная Касторкиным, не позволяла так вот сразу взять и отказаться. Но с другой стороны, в подобной роли я себя никогда не представлял. – А школа большая?

«Поставь себе цель и иди к ней, не сворачивая с пути».

«Настойчивость – залог успеха».

«Хороший план надо суметь хорошо реализовать».

«Каждый шаг приближает меня к цели».

«Вперед, победа близка как никогда».

Каждое утро я придумываю себе лозунг дня. Лозунг, который должен вдохновлять меня весь день, до того самого момента, когда я переберу в памяти сегодняшние события, отделю главное от второстепенного, составлю план действий на завтра и только тогда позволю себе закрыть глаза и заснуть. Правда, довольно часто я засыпаю без «разбора полетов» и начинаю новый день без лозунга.

Сегодня мой лозунг был таков: «Я могу все, что только захочу!» Коротко и со вкусом…

То, что это школа частная, заметно было сразу по непривычной приветливости охранников, по ухоженной территории: серо-голубая тротуарная плитка, идеально подстриженная трава, красиво оформленные цветники. Опять же название – «Пантеон наук». У обычных школ имен не бывает, только номер.

«Пантеон наук»! Можно подумать, здесь целый университет!

Школьное здание имело форму правильного пятиугольника, только в отличие от американского Пентагона этажей было четыре, да и размеры не те. Красный кирпич, вытянутые окна, плющ на стенах. Добрая старая Англия, только вот башенок по углам не хватало.

Я машинально поправил галстук и толкнул тяжелую входную дверь. Еще один охранник, не просто приветливый, а очень приветливый, проводил меня до директорской приемной и «передал» высокой худой блондинке в огромных очках, которые делали ее похожей на стрекозу. Стрекоза заглянула в настольный ежедневник, посмотрела на высоченные напольные часы и, найдя, что все в порядке, распахнула передо мной – дверь, ведущую в святая святых – директорский кабинет.

– Внешний вид, речь и манеры – вот на что она в первую очередь обращает внимание, – проинструктировала меня Тамара Ивановна, мать Касторкина и моя, так сказать, поручительница. – Никаких жаргонных слов, никакого «нуканья» и «эканья». И чтобы галстук с сорочкой подходили к костюму…

К серому костюму и белой сорочке я надел светлосерый галстук, кончик которого доходил ровно до середины ременной пряжки. Манжеты рубашки выступали из рукавов пиджака ровно на два сантиметра. Черный ремень, черный портфель и черные полуботинки – не «мужчинка, а картинка», как говоривала моя бывшая заведующая Полина Осиповна.

Около часа директор добросовестно изучала мою личность. Начала с биографии.

– Вам двадцать восемь лет и вы живете один? Могу ли я узнать – почему?

– Еще не встретил человека, с которым мне хотелось бы связать свою жизнь.

– Имейте в виду, что у нас не поощряются служебные романы, – нахмурилась директор и тут же поправилась: – Не столько романы, сколько какие-либо проявления личных отношений на работе. За пределами школы вы вольны делать все что вам угодно, но здесь отношения могут быть только рабочими!

Меня начали знакомить с правилами поведения в школе – значит, я понравился.

В жизни директор производила более приятное впечатление, нежели на «протокольной» фотографии, размещенной на сайте школы. Невысокая, худая, на вид – лет пятидесяти, коротко стриженные рыжие волосы, умные глаза, только вот нос великоват, и хищный он какой-то, словно орлиный клюв. И складка на переносице явственно свидетельствовала о том, что Эмилия Леонардовна часто хмурится.

От биографии директор перешла к документам. Внимательно изучила трудовую книжку, паспорт и диплом, а на прочие документы взглянула мельком.

– Вы живете по месту прописки, Сергей Юрьевич?

– Да.

– Довольно далеко от нашей школы. Другой конец Москвы…

– Зато прямая ветка, без пересадок. И без пробок.

– Да, пробки – это наш бич, – кивнула директриса. – А вы осознаете, Сергей Юрьевич, что раньше у вас были пациенты, а теперь будут клиенты? Разницу вы улавливаете?

– Улавливаю, – ответил я. – Клиент всегда прав.

– Можно сказать и так. Добавлю еще… Смысл длинного директорского монолога можно было выразить одной фразой: «сор из избы не выносить, обо всех отступлений от правил докладывать мне». Я слушал, не забывая время от времени кивать и вставлять «да, конечно». Видимо, я произвел настолько хорошее впечатление, что директор сочла возможным поделиться со мной личным:

– Я сама хоть и педагог, но происхожу из старого врачебного рода. О моем прапра…, об одном из моих предков, Христиане Андреевиче Нордштреме, статском советнике, старший брат доктора Боткина отзывался как о самом дельном из всех докторов, каких он знал. Это было написано в письме к Ивану Сергеевичу Тургеневу!

Я уважительно покивал.

– В Юрмале у нас был собственный санаторий. «Мариенбад», первый санаторий на побережье… – Эмилия Леонардовна вздохнула и строго посмотрела на меня. – Вы были в Юрмале?

– Нет, – подпустив в голос сожаления, ответил я, и, чтобы не выглядеть пенек-пеньком, добавил: – В Литве и Эстонии побывал, а вот в Латвии не довелось.

– Юрмала – это сказка! – Эмилия Леонардовна на мгновение закатила глаза, но тут же спохватилась и вернулась к работе: – Что ж, Сергей Юрьевич, на первый взгляд вы производите хорошее впечатление, да и Тамара Ивановна рекомендует вас. Давайте попробуем… Пишите заявление.

Подписанное заявление я отдал Стрекозе, которую звали Мариной. Отчества Стрекоза не назвала.

– Для вас – просто Марина, – улыбнулась она. – Дайте ваши документы, а пока я буду вас оформлять, ознакомьтесь с трудовым договором, должностной инструкцией и правилами внутреннего распорядка.

Договор как договор – ничего особенного, а вот правила внутреннего распорядка, напечатанные мелким шрифтом на семи листах, местами умиляли, а местами вызывали улыбку.

«Каждому ребенку в гимназии „Пантеон наук“ гарантируется защита его достоинства, защита от любых форм физического и психического насилия, оскорбления личности…» – это понятно, но добавление «все сотрудники лично предупреждены о недопустимости применения физических методов воздействия» – уже лишнее. Любой человек, тем более – педагог знает, что бить детей недопустимо, зачем предупреждать об этом отдельно? Так можно все статьи Уголовного кодекса по очереди перебрать.

Или вот: «каждый сотрудник гимназии „Пантеон наук“ обязан принимать активное участие в организации условий для осуществления воспитательно-образовательного процесса». Как это понять? Если глубоко вникать – по этому пункту меня можно заставить красить стены…

А то, что каждый сотрудник гимназии «Пантеон наук» не только «обязан владеть собой в любой критической ситуации», смешило не меньше, чем «обязан позитивно реагировать на критику», вообще противоречило логике. Я как врач знаю, что «владеть собой в любой критической ситуации» может только памятник, а те, кто позитивно реагирует на критику («Ура! Меня покритиковали! Спасибо! Критикуйте меня еще!») или пропускают критику мимо ушей, или являются мазохистами. Все прочие люди на критику реагируют отрицательно.

Меня умилило, что я «обязан быть примером для окружающих не только в гимназии, но и за ее пределами, тщательно соблюдать этические нормы поведения и общения, неукоснительно помня о том, что по его (то есть – моему) поведению у посторонних может складываться впечатление о гимназии». Это правила внутреннего распорядка или как? Кому какое дело до того, что я делаю вне работы? И разве «участвовать в общественной жизни гимназии» – это обязанность? Я склонен думать, что это, скорее, право.

• Предыдущая
• 2/59
• Следующая