Клиника С..... - Шляхов Андрей Левонович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/51
• Следующая

— Какое отделение?

— Интервенционная аритмология.

— Врач?

— Санитар, — ответил Моршанцев, покосившись на бейджик, прикрепленный к карману халата.

— Я думал — может, ординатор или аспирант, — смутился сосед. — Я — ординатор второго года. Кардиохирург. А вы здесь ординатуру проходили?

— Нет, в институте хирургии. Кстати, со мной можно и на «ты», — сказал Моршанцев и, сочтя церемонию знакомства законченной, вернулся к своему борщу, пока тот не остыл.

— Ну и как там? Такая же тоска, как здесь?

— Нормально, — чего-чего, а тоскливой свою ординатуру Моршанцев назвать не мог. — Почему тоска?

— Потому что.

Сосед мгновенно расправился с салатом, впечатление было такое, что глотает он не жуя, и, прежде чем так же быстро съесть куриный суп с лапшой, сказал:

— Никто ничему не учит, на все один ответ — тебе надо, вот и учись. На операцию не пробьешься, нечего под руками мешаться и дурацкие вопросы задавать, самостоятельности никакой, учиться приходится урывками. Ординатура уже заканчивается, а кардиохирург из меня, как из… ладно, не за столом…

За второе (оба остановились на рыбных котлетах с картофельным пюре) принялись одновременно и ели не спеша, под разговор.

— Жизнь научит, — сказал Моршанцев, вспомнив кое-что из своего недавнего прошлого. — Ординатура, какая бы она ни была, с самостоятельной работой не сравнится.

— Тут она никакая! — вздохнул Игорь. — Просто обидно заплатить сто семьдесят тысяч за два года и ничего не получить.

— Так у тебя платная…

— А как же? В бесплатную сюда не пробиться — только для своих, и то всем не хватает. Вместе со мной на платную ординатуру поступила дочь профессора Батьковского, даже ей бесплатного места не досталось. Но что такое сто семьдесят тысяч для Батьковского, если он за операцию меньше трех тонн зелени не берет? А у меня отец — невропатолог в восемьдесят первой больнице, а мать — бухгалтер в собесе. Улавливаешь разницу?

— Улавливаю.

— Обидно, — повторил Игорь. — Я, конечно, понимаю, что тут все на деньгах завязано, но я же не денег хочу, а опыта. Вот друг мой проходит ординатуру в институте урологии. Там тоже очень многое не бесплатно, но и ассистировать дают, и оперировать, и любые манипуляции доверяют. Уговор один — не вступать с больными в денежно-материальные отношения. А здесь просто не пускают учиться, чтобы лишних конкурентов не плодить.

— Кардиохирургических клиник мало…

— В России их около восьмидесяти, причем каждый год открываются новые. Скоро в каждой области будет своя кардиохирургия. Так что тут не конкуренция, а другое…

— Что же? — полюбопытствовал Моршанцев.

— Нежелание ничего делать забесплатно. Хочешь чему-то научиться — договаривайся с кем-то в частном порядке. Институт с мировым именем! И дернул же меня черт поступать сюда. Как же — престиж!

— И дешевле, — уточнил Моршанцев. — В институте хирургии два года обошлись бы в двести десять тысяч.

— Если там реально учат, то можно и двести десять заплатить.

— Учат, — подтвердил Моршанцев. — Бегать за тобой никто, конечно, не станет, но все, что сам захочешь, покажут, расскажут и попробовать дадут. А когда поймут, что ты уже кое-что умеешь, так могут и конкретно завалить работой.

— Ясно…

Доедали молча, а под чай Игорь пристально посмотрел на Моршанцева и спросил:

— Нескромный вопрос можно?

— Попробуй, — разрешил Моршанцев.

— Сколько стоит устроиться сюда врачом?

— Я попал бесплатно.

— По блату?

— Нет, сам по себе. Можно сказать — взяли с улицы.

— В интервенционную аритмологию? — недоверчиво протянул Игорь. — Рассказывай-рассказывай… Про вас даже шутка есть: «кардиостимулятор без стимуляции не установишь».

— Есть, — кивнул Моршанцев, — слышал…

Развивать затронутую тему не хотелось. Уже второй месяц Моршанцев работал «как все нормальные люди» и никак не мог разобраться до конца в своих ощущениях. Точнее говоря — не мог определиться и привыкнуть. Или определиться и уйти.

«Судьбоносный», если можно так выразиться, разговор произошел вскоре после посещения выставки в Политехническом музее, но вряд ли случайная встреча за пределами института послужила тому причиной. Скорее всего, заведующая отделением, до сих пор присматривавшаяся к Моршанцеву, решила, что яблочко, образно говоря, созрело.

Сразу стало ясно, что разговор предстоит необычный. Ирина Николаевна попросила Моршанцева задержаться по окончании работы, сказала дежурившему в этот день Капанадзе: «Автандилыч, меня уже нет, ни для кого», заперла дверь кабинета и выдернула из розеток оба телефонных провода — городской и внутренний. Честно сказать — столь значимые приготовления немного насторожили Моршанцева, ибо чаще всего люди не хотят, чтобы им мешали именно во время неприятных разговоров. О приятном можно говорить и с перерывами, а вот с неприятным лучше закончить поскорее, не отвлекаясь.

— Скоро будет полгода, как вы работаете у нас, Дмитрий Константинович, — начала заведующая. — Хотелось бы узнать — нравится ли вам работа и намерены ли вы задержаться в нашем отделении надолго?

— Нравится, и уходить я не планирую, — Моршанцев говорил искренне, — если только сами не прогоните.

— Хотела — давно бы прогнала. В целом вы меня устраиваете.

— Спасибо, Ирина Николаевна.

— …Вы знающий врач, быстро учитесь, руки у вас растут откуда надо, вы сумели без особых проблем вписаться в наш довольно сложный коллектив…

Моршанцев подумал о том, что если не обращать внимания на чужих тараканов и не давать расползаться своим, то без особых проблем можно вписаться куда угодно.

— …Вы хорошо общаетесь с пациентами — дружелюбно, но без панибратства, вас не ненавидят медсестры…

«Когда я соберусь давать дуба, — подумал Моршанцев, — то непременно попрошу написать на моем надгробии: „Его не ненавидели медсестры“. Лучшей эпитафии для врача не придумать».

— …а некоторые так просто откровенно вам симпатизируют… Почему вы улыбаетесь?

— Так приятно же, — смутился Моршанцев.

— У вас странная улыбка, Дмитрий Константинович. С каким-то подтекстом, ироничная.

— Вам показалось, Ирина Николаевна, разве можно относиться с иронией к тому, что тебя хвалят? Вот если хвалят другого, то уж тут…

— И еще вы находчивы, не теряетесь. Для врача это очень ценное качество. В целом все хорошо, осталось обсудить некоторые частности. Только прошу вас быть откровенным, потому что без взаимного доверия нет взаимопонимания. Разумеется — все сказанное останется между нами. Договорились?

— Договорились, — кивнул Моршанцев.

— Отлично. Скажите, Дмитрий Константинович, а зарплатой своей вы довольны?

— Ну… относительно. Хотелось бы, конечно, больше.

— Всем хочется больше, — улыбнулась заведующая. — Лишних денег не бывает. То есть зарплатой вы недовольны, так? Только не забывайте, что мы договорились говорить начистоту, как есть.

— Недоволен, — подтвердил Моршанцев.

Зарплаты в институте и впрямь были невелики, особенно у начинающих врачей. Вместе с дежурствами у Моршанцева чистыми выходило немногим более двадцати тысяч в месяц. Может, где-то в провинции двадцать тысяч рублей хорошие деньги, но по московским меркам — отнюдь нет. Тем более для кардиохирурга.

— Как можно работать, будучи недовольным зарплатой? — удивилась Ирина Николаевна. — На что вы рассчитываете?

— На будущее, — улыбнулся Моршанцев. — Со временем стану получать больше.

— Вы не читали последнее интервью нашего директора в «Медицинской газете»?

— Нет, я вообще газет не читаю.

В духе времени Моршанцев предпочитал узнавать новости из Интернета.

— В нем Всеволод Ревмирович с гордостью упомянул о том, что ведущие специалисты нашего института зарабатывают в месяц до трех тысяч в пересчете на доллары. Всеволод Ревмирович все считает в долларах, привык. До трех тысяч — это, конечно, небольшой перебор, но в среднем тысяч семьдесят — восемьдесят наши «золотые руки» с профессорскими званиями в месяц зарабатывают. Официально, так что из этой суммы надо еще вычесть подоходный налог. Вас устраивает такая перспектива? Двадцать лет идти к доходам риелтора средней паршивости, пардон — менеджера среднего звена?

• Предыдущая
• 39/51
• Следующая