Рассказы Ляо Чжая о необычайном - Сунлин Пу - Страница 79

• Предыдущая
• 79/99
• Следующая

Не успела она договорить, как из комнаты донеслись какие-то тонкие-тонкие смешанные звуки, напоминающие полет и крики летучих мышей. Только что мы стали сосредоточенно прислушиваться, как вдруг нам показалось, словно на стол упал громадный камень с резким стуком. Женщина обернулась.

– Напугал чуть не до смерти! – сказала она.

Тут же слышно стало, как на столе кто-то вздыхает, сопит, словно какой-нибудь крепкий старик. Женщина достала банановый веер и закрыла им креслице, с которого послышались громкие слова:

– Связь есть![357]

Затем властным тоном просили нас занять места. При этом как будто сложили руки в приветствие и сделали Церемонный поклон. После этого спросили гостей, о чем они намерены поговорить и осведомиться. Гао Чжэньмэй, по мысли Няньдуна, спросил, не видели ли Пусу[358].

– Южное Море[359] – дорога, мне отлично известная. Еще бы мне не видеть!

– Ну, а Яньло[360] сменяется там или нет?

– Это там делается так же, как в подсолнечном мире.

– Как фамилия Яньло?

– Цао.

После всего этого мы попросили лекарства для вашего Цзивэня.

– Воротитесь домой, – отвечали нам, – ночью сделайте чаем возлияние. Я вот там, у Великого Мужа, достал лекарство, которое позвольте вам подарить… Существует ли такая болезнь, которая бы от него не прошла?

Затем каждый из присутствующих стал задавать вопросы, которые разрешались определенно. Мы откланялись и пошли по домам.

Прошла ночь. Цзивэню стало несколько лучше. Мы с Чжэньмэем уложились и поехали домой вперед.

Так и не удосужились явиться с визитом[361].

Дочь некоего почтенного человека из Линьцзы стала впоследствии женою Ли, студента Высшего Училища. Но еще до ее замужества какой-то гадатель, разбираясь в ее судьбе, определенно заявил, что ей придется потерпеть телесное наказание по приговору судьи.

Старичок рассердился было, но потом захохотал.

– Договорится же человек до такого вздора, – смеялся он. – Я уж и не говорю о том, что она происходит от старой, известной, ученой семьи, так что никоим образом не попадет на судный двор. Но неужели даже простой студент не сумеет заслонить собою женщину?

Но вот она вышла замуж – и оказалась необыкновенно сварливою, скандальною бабой. Она взяла себе в привычку тыкать в мужа пальцем и всякими словами его поносить. Ли, будучи не в силах выносить эти оскорбления, в сердцах взял и донес на нее в суд.

Уездный начальник, почтеннейший Шао, обратил на бумагу внимание, дал делу ход и вручил служителю приказ на немедленный привод женщины в суд.

Отец-старик, узнав об этом, сильно переполошился, захватил с собою сыновей и поднялся в присутственное место. Там они бросились слезно просить начальника о прекращении дела. Начальник их просьбы не удовлетворил. Ли также раскаялся в том, что сделал, и, в свою очередь, также пришел к начальнику с просьбой прекратить дело. Почтенный Шао на него рассердился.

– Что ж это такое, – кричал он, – от вас, что ли, зависит то начинать, то прекращать дело в казенном учреждении?

И потребовал, чтобы дело обязательно разбиралось. Притащили женщину. Начальник задал ей два-три вопроса.

– Действительно, скандальная баба! – сказал он сейчас же и дал ей в наказание тридцать палок.

Мясо с ягодиц так все и слезло.

А рассказчик добавит при этом вот что:

Уж не имел ли почтеннейший начальник уезда зуба против своей собственной половины? Что-то уж очень свирепо обрушил он на женщину свой гнев! И все-таки, знаете, если в городе сидит хороший, настоящий правитель, то в деревне не будет скандальных баб!

Эту историю я отметил, желая дополнить «Повествования о примерных чиновниках»[362]. Там этого нет!

Некий хэцзяньский студент сложил на своем гумне пшеничную солому. Получилось нечто вроде холма. Его домашние стали брать каждый день солому на растопку и прорыли в куче дыру, в которой поселился лис, часто встречавшийся с хозяином. Это был почтенный старец.

Однажды он почтительно пригласил хозяина выпить с ним и, сложив церемонно руки, просил войти в отверстие. Студент затруднялся, но старик настаивал, и наконец студент влез. Когда же он влез, то там оказался целый павильон, который выглядел роскошною, красивою постройкой.

Сели. У чая и вина был чудный запах, чистый вкус. Однако солнечный свет попадал сюда скудно, и нельзя было различить, день ли теперь или вечер. Когда же после обеда студент вышел, то все, что он видел, исчезло.

Старик каждый день по ночам уходил, а рано утром возвращался. Проследить его никто не мог. Спрашивала – так он говорил, что его-де приятели звали выпивать.

Студент напросился идти с ним вместе. Старик сказал, что это невозможно. Студент настойчиво просил, и старик наконец обещал, схватил студента за руку, и они помчались так быстро, словно сели в ветер.

По прошествии времени, нужного приблизительно для варки проса, они прибыли на улицу какого-то города. Вошли в винный погреб. Видят: сидит довольно много посетителей, все вместе пьют и отчаянно орут[363]. Старик повел студента наверх, откуда были видны пьющие внизу, а также все, что было у них на столах, подносах и тарелках, причем с такой ясностью, что хоть по пальцам считай.

Сам же старик сошел вниз и стал по собственному усмотрению хватать со столов вино и фрукты, забрал все это в охапку, пришел наверх и стал угощать студента. При этом люди за столом ни разу ничего не заметили.

Через некоторое время студент увидел какого-то человека, одетого в красное. Перед ним лежали золотистые апельсины. Студент велел старику достать их.

– Это – человек настоящий, – сказал лис. – К нему нельзя подойти.

Студент молчал и думал про себя:

«Лис со мной дружит, значит: я – нечистый. С этих пор я уже непременно буду честь честью чист».

Только что он над этим так задумался, как вдруг почувствовал, что тело его уже более себе не хозяин. В глазах замелькало, и он упал вниз.

Пировавшие страшно перепугались, принялись кричать на него, обзывая нечистой силой. Студент посмотрел вверх. Оказывается, что все это происходило не во втором этаже, а там, в балках. Рассказал все, как было. Публика, вникнув в дело и найдя, что он заслуживает доверия, подарила ему денег и отправила домой.

Он спросил, что это за место. Оказывается – Юйтай: целых тысяча ли от его родного Хэцзяня!

Знатный юноша Ван Жуйтин из Чаншаня умел гадать на спиритических сеансах. Дух называл себя святым Хэ, учеником Первосолнечного[364]. Кое-кто считал, что это аист[365], на котором летал Патриарх Люй.

Всякий раз как дух сходил, он сейчас же принимался рассуждать о литературных вещах и писал стихи. Будущий академик Ли Чжицзюнь служил духу, как своему учителю.

Дух ставил красные и желтые круги на экзаменационных сочинениях[366], и было отчетливо видно, что в его суждениях есть ясность и логика. Сам будущий академик если иногда и додумывался до чего-нибудь хорошего, то чаще всего благодаря помощи святого Хэ.

Вслед за ним и местные ученые литераторы также частенько прибегали к авторитету и содействию духа. Надо сказать, впрочем, что при разрешении трудных вопросов и сомнений дух держался исключительно рационального начала и не особенно-то говорил о том, кому какая предстоит дальнейшая судьба.

• Предыдущая
• 79/99
• Следующая