Адмирал Де Рибас - Сурилов Алексей - Страница 67

• Предыдущая
• 67/84
• Следующая

Купец Семен Афанасьев выстроил линию каменных лавок для продажи мяса, с бойнями. Каменные лавки разрешалось ставить не только по эту, но и по ту сторону Вольного базара, с тем, однако, чтоб соблюдалась чистота, равно исключалось распространение от гнилостных отходов разных болезней и дурного запаха.

Резничное товарищество по наущению Лифинцова испросило у Городового магистрата разрешение строить при бойнях загоны для содержания овец и другого скота так, чтобы забой производить по мере спроса на мясо. Тот же Лифинцов надоумил товарищество испросить дозволение Городского магистрата на устройство при бойнях ледников, – род ям, наполненных утрамбованным снегом, сверху закрытых соломой и камышом. В ледниках резники были намерены хранить от порчи мясо, не распроданное до конца дня, чтоб после за утратой свежести продать хоть по малой цене.

В резничном товариществе Лифинцов был первым заводилой всяких новшеств.

Когда благонамеренный покупатель проходил между базарными рядами, то между ним и торговками по обыкновению завязывалась такая беседа:

– Я тебе говорю, что ничего мне не надо. Я просто себе иду и гляжу в разные стороны без намерения купить. Сгинь от меня, нечистая сила. Тьфу на тебя. Хочешь – зараз плюну? – это был Грицько Остудный.

– Да я же продаю за полцены. Где ты еще видел такую рыбину? Да ежели ее зажарить или употребить в вареном виде под хрен с мелко натертой редькой, то после все нипочем, – не унималась торговка, которой оказалась Марфа – жена казака Петра Грушки.

– То ты все брешешь, – возразил Грицько Остудный. – Еще такого не было, чтобы торговка сказала правду.

– За пять копеек такую рыбу отдаю. Так это ж, можно сказать, что задаром. Ежели эту рыбу сварить и положить на стол да обложить зеленой цибулей и сверху посыпать мелко толченым красным перцем… И такое добро всего за пять копеек.

– А коли продать?

– Одну копейку скину.

– Бери три копейки, иначе куплю у той дивчины.

– Три с половиной копейки – ни по-твоему, ни по-моему.

– Сгинь со своей рыбой, сатана. Пусти, а то ударю.

– Ну давай, что даешь, – вздыхает Марфа.

Здесь, чтоб, не дай Боже, не забыть, надо отметить прилежность Марфы в своем господарстве. В той хате, где Марфа имела обыкновение в храмовой праздник принимать гостей, в углу киот с образами в серебряном окладе. Над широкой деревянной кроватью висела большая картина, писанная маслом. На ней был изображен дуб посреди широкого поля, к нему привязан вороной конь под красным седлом, на ветке дуба висело ружье и казацкая сабля, под дубом на огне тренога с котелком. Казак, как и полагается казаку, с широченными плечами и начисто бритой головой, однако с оселедцем, чтоб на случай погибели от неприятельской пули ангелы могли бы ухватить его за этот оселедец и потащить прямо в рай. Казак был в червоных шароварах, во рту у него дымилась люлька, а в руках он держал бандуру. Под картиной надпись: «Хоть дывысь на мэнэ та всэ ж нэ вгадаеш видкиль родом я, як зовуть мэнэ ты того нэ знаеш». Марфа, однако, утверждала, что то ее дед, и даже указывала на свое с ним сходство.

Как и другие украинские жинкы, Марфа была очень запасливой, пекла пахучие паляницы из пшеничной муки, варила добрый борщ и так откормила своего Грушку, что у него выросло черево, отчего многие на Пересыпи стали его звать Череватым.

На городских базарах случались по разным надобностям обыватели с Украины и из внутренних губерний России, а также из двух столиц – Петербурга и Москвы. Изобилию здесь всякого добра, которое было добыто в земледельческих трудах, в скотоводстве и в разных промыслах, приезжие весьма дивились, не зная того, что все это шло от вольностей поселян, не стесненных дурью господ помещиков и чиновных людей. Где мужик крепок принадлежностью барину – там сельская промышленность чинилась по барской воле, которая, за малым исключением, умом не обременялась. Баре были горазды в разных насильствах над мужиками или в дурачествах на манер псовой охоты и машкерада. Подлинное горе, однако, начиналось с поучения барами мужиков, когда и как землю пахать, что и в какую очередь сажать, как растить, когда убирать и куда свозить для сохранения. Тогда, обыкновенно, выращивалось вполовину меньше, чем должно, четвертина от собранного по дороге от поля до амбара высыпалась, остальное отчасти в амбаре поражалось гнилью.

– Вольный труд, – утверждал Осип Михайлович, – предпочтительней невольному. Вольный земледелец все делает по охоте, рачительно, в труде не щадит живота своего. Помещичий мужик в разных работах неисправен, если что и делает, то не на совесть, а на страх.

– Ты, дружочек мой милый, рассуждаешь, точно начитался подметных писем Емельки Пугачева, – возразила Анастасия Ивановна. – А ведь Емелька сгубил не одну дворянскую душу без покаяния. К тому же владельцы имений отвращают мужиков от пьянства, разных буйств и лени. В деревнях помещики – немалая полицейская сила.

– Оставь, пожалуйста, Настасенька. Государыня жаловала нам восемьсот душ в Полоцкой губернии. Много ли мужиков мы отвратили там от пьянства и лени? То-то и оно… Было бы у меня достаточное число свободных рук для найма в работы, да заведи я здесь конный завод, да пусти половину земли под пашню – того и гляди значительный капитал составил бы. Землю получить – не задача. Назначено мне недалеко от города одиннадцать тысяч десятин удобной и полторы тысячи неудобной земли в вечное и потомственное владение, однако под заселение собственными крестьянами и при условии разведения скотины 9 улучшенных пород, насаждения тутовых деревьев и устроения других отраслей промышленности. Представление о наделении господ дворян землей на таких условиях возложено на исправляющего должность управителя гражданской частью Екатеринославской губернии. Окончательное наделение производится высшими начальствами в Петербурге. Исполнение условий требует, однако, усилий, что для меня, Настасенька, делает затею невозможной. Устроение здешней гавани и порта при совестливом к нему отношении не оставляет времени для других забот.

Несмотря на обременительность по строительству порта и города, Осип Михайлович не оставлял и военные приготовления на случай русско-турецкой, войны. В 1795 году он дважды встречался с Суворовым, который был занят польскими делами. Задумали они с Александром Васильевичем полный разгром Турции и освобождение от османского ига народов Балкан. По смелости их разработка опередила события почти на сто лет. Замысел этот был передан государыне через генерал – фельдцехмейстера Платона Александровича Зубова. Предполагалось, что Суворов с сорокатысячной армией перейдет Дунай и стремительно двинется к Константинополю. При подходе суворовской армии к турецкой столице гребная флотилия де – Рибаса с десяти– пятнадцатитысячным десантом подойдет к Домюсдарэ у входа в Босфор и овладеет им. Одновременно на Анатолийском берегу высадятся и начнут движение к азиатской стороне Константинополя войска Валериана Зубова.

Замысел Суворова и де-Рибаса был смел и прост в расчете на захват турок врасплох. По стремительности развертывания он исключал возможность державам, не заинтересованным в усилении России, прийти на помощь Оттоманской империи. К плану был причастен и адмирал Мордвинов. Записку о развертывании наступательных действий армии и флота в направлении Константинополя он посылал Светлейшему еще в 1788 году.

Стратегический замысел полагалось завершить полным разгромом главных сил Турции и ее капитуляцией, отторжением от Порты пространств, населенных христианскими народами от Дарданелл до Адриатики, от Дуная до Архипелага и Средиземного моря.

Письма из Петербурга для Анастасии Ивановны всегда были в радость, хоть по состоянию Ивана Ивановича она вскрывала их не без тревоги. В этом письме папенька писал, что устроение прибежищ для оставленных родителями и найденных детей он почитал главной своей заслугой перед Господом и отечеством. Писал он и о том, что начало содержанию невинных младенцев было заложено его собственным капиталом в сто тысяч рублей, а нынче в ссудной и сохранной кассах только Петербургского воспитательного дома более двух миллионов в наличностях и вложенных в разные недвижимости и драгоценности. И тебе, милая, с супругом я отказал знатное состояние для безбедной жизни. Земной поклон Осипу Михайловичу. Уходя в мир вечный, льщу себя надеждой о его добром к тебе отношении.

• Предыдущая
• 67/84
• Следующая