Открытие мира (Весь роман в одной книге) (СИ) - Смирнов Василий Александрович - Страница 71
- Предыдущая
- 71/434
- Следующая
— Как же, подставляй шире карман, — ответил сердито Шурка.
Он давно таил обиду на Таракана. И за то, что тот называл Григория Евгеньевича нехорошим, им же и придуманным прозвищем, и за то, что по милости баловника он, Шурка, угодил на последнюю парту «для воздействия на товарища», как выразился учитель. Слово?то такое необыкновенное, как наговорное: воз — дей — ствие. От одного этого слова, кажется, должен перемениться человек. Но Таракан не думал переменяться, чихал на все Шуркины замечания и требования, по — прежнему валял дурака на уроках. Маленький, чернявый, вертун, как есть таракан, он только и знал свой ножик да карандаш — с одного конца синий, с другого — красный. Рисовал Пашка замечательно. Шурка еще и поэтому на него сердился, сам он так рисовать не умел и завидовал Пашке.
— Невидаль какая — картинки — презрительно сказал он. — А под картинками — два слова, я видел… и все одни ошибки.
— Эка важность, — возразил Пашка, счастливо улыбаясь. Его смуглое, с кулачок, лицо светилось, даже горбатый длинный нос улыбался. — Зато лошади у меня какие получились… Э — эх! Бегут, бегут… и кнута не надо. Как живые!
Андрейка Сибиряк, сидевший к окну третьим на Шуркиной парте, ткнул Пашку локтем, чтобы замолчал и не мешал разглядывать стопочки тетрадей на столе учителя.
— Моя в большой куче лежит, — признался шепотом Яшка, перегибаясь с соседней парты и огорченно теребя свои лохмы. — Так и знал!
— Ври! Почему ты знаешь? — не поверил Шурка.
Я кляксу на обложке вчера посадил, — тихонько объяснил Яшка. — Макнул в чернильницу, а там муха… Так и грохнулась с пера на обложку, аж брызги полетели… Эвон, с кляксой тетрадка, самая верхняя лежит… Моя, вижу.
— Ну, моя тоже наверняка там, — утешил друга Шурка. Настала очередь удивляться Петуху.
— Обманываешь?
— Да нет, правду говорю. Петух помрачнел еще больше.
— Опять Двухголовый наперед выскочит, — npoбормотал он. — Я тебя вздую, смотри!
— Честное слово, я не виноват, Яшка, — оправдывался горячим шепотом Шурка. — Думал про одно, а написалось про другое. Сам не знаю, как получилось.
Сочинение теперь не нравилось ему, прямо стыдно подумать, что навалял он там, в тетрадке. Это он?то, верный товарищ Кузьмы Крючкова, героя! Казнить его мало, Шурку.
Он не прочь был признаться на ухо приятелю о своей невольной измене. Но тут в руках Григория Евгеньевича очутилась заветная махонькая стопочка, и Шурка прикусил язык.
Кто же, кто же попадет в счастливчики? Кого похвалит сегодня Григорий Евгеньевич?
— Плохо, — неожиданно сказал учитель, покачав головой. — Четыре сочинения — плохо… Обоих Тихоновых, Капарулина и Седова.
Класс ахнул.
Че — ты — ре? Всего четыре плохих сочинения?! Каждый живо смекнул, что таили в себе две чудесные синие горы тетрадей на столе. Эльбрус и Казбек! Этого никогда не бывало! А Григорий Евгеньевич еще недоволен. Да тут плясать надо!
Шурка притопнул башмаками под партой и со всего маху шлепнул Яшку по загорбку. Дружище Петух, сверкая веснушками, ответил ему еще более ласковой, от всей души оплеухой. Пашка Таракан засвистел, подскочил на скамье и вытянул руки, точно намотал на них вожжи. Он, видать, здорово надеялся на своих лошадей.
Неважно слушалось, как Григорий Евгеньевич разбирал слабые сочинения. До того ли тут! Страшно не терпелось узнать про себя. Конечно, жаль Леньку Капарулина и Федьку Седова. Не повезло, а ребята старательные. Ленька вдобавок еще и знаменитый рыбак, как его дед бакенщик Капаруля. А Тихоням так и надо. Пускай попомнят, это им не ватрушки есть, не пироги таскать у матери… Но чью там тетрадку листает учитель? Когда же до твоей дойдет черед?..
Шум нарастал. И Григорий Евгеньевич не сердился, не останавливал ребят. Он все понимал и лишь посмеивался.
Яшку и Катьку похвалили, и Шурка на некоторое время стал самим собой, переглянулся с Катькой, и та от полноты счастья показала ему язык. Яшка не пошевельнулся, сидя спиной к другу, только лохмы свои опустил пониже, притворщик, а у самого даже шея покраснела. Таракану попало за ошибки, но лошади действительно его вывезли, — Григорий Евгеньевич показал картинки всему классу.
О чем только не написано сочинений: про клад, который нашли беженцы — плотники на станции, когда перестилали пол в трактире, — вынули полный кувшин старинных медных денег; как нынче летом задрали корову в Заполе волки; о поездке в гости к дедушке Митрию по чугунке; о том, что гадюку можно за хвост взять, если перешибить ей хребет палкой; как на пожаре в Глебове спасли Зинаиду Семину, — у нее валенки на ногах горят, а она знай спит себе на печи; о дяде Корнее из Починка, он вернулся с войны безногим, и ему в кузне сделали тележку… А уж сколько сочинений про грибы, ягоды, рыбную ловлю, — можно подумать, вся малина и брусника, все белые и грузди обобраны в лесу подчистую, вся рыба, до последнего пескаря, выловлена в Волге.
Чем меньше становилась стопочка тетрадей на учительском столе, тем больше волновался Шурка. Он догадывался и не смел верить тому, что подсказывало замиравшее сердце. «Не может быть… не может этого быть, — растерянно твердил он про себя. — Наверное, Григорий Евгеньевич по ошибке не туда мою тетрадку положил…»
В руках учителя остались последние две тетрадки. Шурке стало жарко.
— Не знаю, что сказать о сочинениях… Олега Быкова и Шуры Соколова, — задумчиво промолвил Григорий Евгеньевич, потирая лоб. — Оба сочинения хороши… очень. Право, не знаю, которое лучше.
— Санькино! Санькино! — поспешно закричал на весь класс Яшка.
— Откуда ты знаешь? — спросил учитель.
Дружище Петух засопел и запыхтел, но придумать в ответ ничего путного не мог.
— У Шурки всегда лучше всех, — тоненько сказала Катька и потупилась.
— Вот как! — рассмеялся Григорий Евгеньевич.
С ближней парты, где сидели Тихони, долетел шепот:
— Невеста без места, жених без порток!
Шурке нечем было дышать. Он ослеп. Но голова работала шибко. «Всегда этот Двухголовый встает мне поперек дороги. Что за наказанье! — думал он. — Пускай бы написал лучше всех кто?нибудь другой, не так было бы обидно. Везет богачу… Всем им, богатым, всегда везет, живется хорошо. Задерет теперь нос Двухголовый, и не подходи. А чего Катька сунулась? Задразнят Тихони, только этого и не хватало… Не минешь драться в большую перемену».
— Нуте — с, вот что мы сделаем. — Сказал учитель, помолчав. — Я прочитаю вам оба сочинения, а вы сами решите, которое лучше.
Ребята дружно согласились и затихли.
Григорий Евгеньевич развернул тетрадь Олега.
С первых же слов Шурка понял, что Двухголовый и на этот раз написал очень хорошее сочинение про гулянье в Тихвинскую нынче летом. Олег ничего не выдумал, рассказал одну правду. Шурка торчал на гулянье и сам все это видел.
Плоха была Тихвинская в прошлом году, а нынче оказалась еще хуже. У церковной ограды не белели заманчиво полотняные палатки торговцев. В роще, у школы, не сверкала круглая радуга, не гремел бубен, не слышно было гармони. Бабы, девки, ребята ходили скучные, вялые, словно связанные веревками, все шарили по сторонам глазами — не удастся ли где купить что?нибудь праздничное, положенное издавна в престольный день Тихвинской божьей матери. Но купить почти ничего было нельзя.
Правда, Устин Павлыч выставил пудовик с подсолнухами, невесть как сохранившимися в его лавке, но Шурке с Яшкой и горсточки не досталось, расхватали бабы и девки и такую давку устроили, что ребята еле выбрались живыми. В довершение всего Шурка в толкотне потерял двадцать копеек. Это была не серебряная денежка и даже не медные пятаки, которые можно для сохранности спрятать в рот, за щеку, — нет, это была бумажная марка, точь — в–точь какую наклеивают на письмо. Она прилипла к потной Шуркиной ладони, он перестал ее чувствовать, забылся, раскрыл ненароком, должно, кулак, и марку сдуло ветром. Ну и деньги! Потерял — и не жалко. Сказать по совести, и рубли не лучше: желтые, мятые, как оберточная бумага. Такими деньгами нельзя позвенеть в кармане, а главное — нельзя на них ничего купить хорошего.
- Предыдущая
- 71/434
- Следующая
