Small World - Сутер Мартин - Страница 29

• Предыдущая
• 29/46
• Следующая

— Я хочу показать их Конраду. Иногда таким способом удается вывести больного из состояния апатии.

— У меня ничего нет.

— У каждого есть хоть какие-то фотографии из его прошлого.

— А у меня нет. Симона сдалась.

— Ну, по крайней мере ты должна знать, почему он боится собственной матери?

— Может, потому, что из него не вышло ничего путного, — улыбнулась Эльвира.

— Что она была за женщина?

— Тот тип женщины, которая скрывает от нацистского дипломата своего ребенка ради того, чтобы тот на ней женился.

— Но она ведь была одно время твоей лучшей подругой?

— Анны уже давно нет в живых, и я не хочу о ней говорить.

— Как она умерла?

— Во время бомбежки в поезде, насколько я знаю.

— И у нее были рыжие волосы?

— Разве это имеет значение, какого цвета были ее волосы?

— Конрад испугался новой сестры. А у нее волосы рыжие.

— Анна была блондинкой.

— Томас сказал, она была рыжая, как черт.

— Томаса теперь уже тоже стала подводить память.

Монсеррат работала в доме всего только месяц. Она была племянницей Канделярии, неустанно старавшейся пристроить членов своего обширного семейства на вилле Кохов. Монсеррат взяли горничной.

— Сегодня сеньора заходила в кабинет дона Коха, — рассказывала она Канделярии за обедом. — Она что-то искала в его письменном столе.

— Ты постучала?

— Я думала, там никого нет, я ведь видела, как он ушел.

— Всегда надо стучать.

— Даже если знаешь наверняка, что в комнате пусто?

— Даже если от дома не останется ничего, кроме двери.

Монсеррат было всего девятнадцать, и ей еще многому предстояло научиться.

Урс ничем особенно помочь не смог. Симона завела разговор на эту тему за обедом, раз уж выдался такой редкий случай, что Урс обедал дома.

— Зачем тебе старые фотографии? — спросил он с раздражением, снова почувствовав какую-то связь с ее последним хобби по имени Конрад Ланг.

— Специалисты порекомендовали посмотреть вместе с ним старые фотографии и использовать его прошлое как привязку к настоящему. Но похоже, в вашем драгоценном семействе этого не водится.

— У Эльвиры все полки забиты альбомами со старыми фотографиями.

— Она мне ни одной не дает. Говорит, что не знает, где они лежат. Он недоверчиво рассмеялся.

— В ее кабинете, в книжном стеллаже. Навалом.

Симона дождалась трех часов дня — момента, когда Эльвира заканчивала обычно свою работу с корреспонденцией. Она отправилась на «Выдел» и постучала в дверь кабинета.

— Да? — отозвалась Эльвира нелюбезно. Симона нарушила табу этого дома. Когда Эльвира находилась в своем рабочем кабинете, никто не смел ее тревожить. Симона вошла.

— Урс сказал, что ты хранишь все фотографии здесь. Может, ты разрешишь взять несколько из них на время? Эльвира сняла очки.

— Видимо, Урс давно здесь не был. Разве здесь есть где-нибудь фотографии? — И она указала на книжный стеллаж рядом с ней.

Там стояло несколько папок-скоросшивателей, ряд выстроенных в хронологическом порядке годовых отчетов заводов Коха, перечень ассортимента выпускаемой ими продукции, восемнадцатитомная энциклопедия и две фотографии в рамочках — Эльвира с первым и со вторым мужем.

И больше ни одной фотографии, ни одного альбома.

— Может, дело в том, что никто не должен видеть, как она молодеет год от года? — засмеялся Томас Кох, когда Симона рассказала ему об этом.

Она застала его в наилучшем расположении духа. Он только что принял решение провести праздники на яхте Баренбоймсов, плававшей в Карибском море с превеселенькой компанией на борту. Он, конечно, встретит Рождество — неписаный закон — на вилле «Рододендрон», но уже утром улетит на Кюрасао и там поднимется на яхту «Why not?"'. В сопровождении Саломеи Винтер, двадцати трех лет.

Так что он был очень даже готов помочь и сразу вызвался отдать Симоне все фотографии, «хоть весь ворох», если ей охота. Но когда он целеустремленно двинулся к письменному столу и открыл ящик, где лежали фотографии, тот оказался пустым. Хотя он мог поклясться, что они всегда лежали именно там. Он не поленился поискать их и в других возможных местах, но фотографии как в воду канули.

Рождественский сочельник праздновался на вилле «Рододендрон» в тесном семейном кругу. В библиотеке поставили большую елку, нарядив ее игрушками, приобретенными еще Вильгельмом Кохом в его первом браке: прозрачные шары, переливавшиеся всеми цветами радуги, как мыльные пузыри, стеклянные еловые шишки и ангелочки с лицами модниц начала века. Красные яблоки на шелковых лентах оттягивали ветки, увешанные серебряной мишурой и серебристо-золотым дождем. Все свечи были красные. На макушке елки сидел золоченый ангел, благословляя раскрытыми руками тех, чьи помыслы были чисты.

По традиции дома старший из присутствующих мужчин обычно читал вслух из Священного Писания. Вот уже много лет это делал Томас Кох.

— «Вдруг предстал им Ангел Господень, и слава Господня осияла их; и убоялись страхом великим. И сказал им Ангел: не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: Ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь».

Под конец Томас сел к роялю и проиграл свое уже набившее оскомину попурри из рождественских песен. Эльвира слушала растроганно, Урс думал об очередном увеличении капиталовложений в электронику, Томас — о Саломее Винтер, двадцати трех лет, а Симона — о Конраде Ланге.

Конрад Ланг сидел с сестрой Раньей в гостиной. И ни один человек не мог бы сказать, о чем думал он.

Утром в Рождество Симона постучала в дверь к своему свекру, полная решимости помочь свершиться рождественскому чуду. Томас Кох отнекивался, находил тысячу отговорок, протестовал, но Симона оставалась непреклонной.

Может, причиной тому была радость предстоящего отъезда на Карибское море, может, арманьяк 1875 года, к которому он усиленно прикладывался, отдавая дань тому, что это был год рождения его отца, может, его слабость ни в чем не отказывать хорошеньким женщинам, а может, он просто растрогался от одной только мысли, что способен на такой великодушный жест, — во всяком случае, перед своим отъездом Томас Кох появился в гостевом домике у Конрада.

Войдя в комнату и увидев, что Конрад продолжает неподвижно сидеть у окна, погруженный в себя, и смотреть в одну точку, он тут же раскаялся, что принял такое решение. Однако все же сел рядом с ним. Симона оставила их вдвоем.

— Урсу повезло с женой, — сказал Томас. Конрад не понял.

— Ну, с Симоной, она вот только что вышла отсюда. Конрад не смог вспомнить.

— Я отправляюсь завтра на яхту «Why not?». Конрад не реагировал.

— На яхту Баренбоймсов, — попробовал помочь ему Томас.

— Ах так, — сказал Конрад.

— Тебе что-нибудь нужно? Принести тебе что-нибудь?

— А что?

— Что-нибудь.

Конрад задумался. Он попытался привести в порядок свои мысли, по крайней мере настолько, чтобы суметь дать ответ. Но когда ему уже показалось, что он сможет это сделать, он вдруг забыл, на что ему надо ответить.

— Так, так, — сказал он в конце концов. Терпением Томас Кох никогда не отличался.

— Enfin bref (Короче говоря), если тебе что придет в голову, дай мне знать.

— D'accord (Договорились), — ответил Конрад. Томас снова сел.

— Tu prefers parler francais (Ты предпочитаешь говорить по-французски?)?

— Si c'est plus facile pour toi (Если это для тебя легче) .

Они стали разговаривать по-французски о Париже. Кони просвещал Томаса, у кого в это время года самые лучшие устрицы на Центральном рынке, и хотел также знать, будет ли он выставлять в этом сезоне Эклера на бегах в Лоншане5. «Чрево Парижа» снесли еще в 1971 году, а Томас с 1962 года больше не держал скаковых лошадей.

Трюк с французским у Симоны не сработал. Казалось, что для Конрада этот язык, дававший ему доступ к части его воспоминаний, был связан только с Томасом Кохом.

Но вечером ее ожидало второе рождественское чудо.

• Предыдущая
• 29/46
• Следующая