Пациент скорее жив - Градова Ирина - Страница 18
- Предыдущая
- 18/61
- Следующая
– Ой, спасибо вам, ребятки! – радостно бормотала Полина Игнатьевна, вращая маленькой птичьей головкой и переводя взгляд слезящихся бесцветных глаз с меня на Антона и обратно. – Бог вас вознаградит!
– Ну, так это когда еще будет… – усмехнулся медбрат, многозначительно поглядев на меня.
– Вот, – спохватилась старушка, засунув руку в карман халата и вытаскивая две мятые пятидесятирублевые бумажки. – У меня больше нету…
– Да что вы, Полина Игнатьевна! – возмутилась я, отшатнувшись.
– Большое вам человеческое спасибо, Полина Игнатьевна, – перебил меня Антон, ловким движением фокусника выдергивая купюры из узловатых пальцев Сапелкиной. – А теперь – баиньки. Туалет – вон там. – И он ткнул пальцем в сторону маленькой дверцы.
Когда мы вышли в коридор, Антон вдруг развернул меня к себе одним резким движением: я и не подозревала в этом парне столько силы.
– Слушай, ты, Флоренс Найтингейл! – прошипел он, вцепившись в мои плечи с таким остервенением, словно собирался продавить их до самых костей. – Ты нам тут бизнес не порть: пришла без году неделя как, а уже пытаешься ломать устои, которые не ты создавала! Если хочешь здесь работать, заруби себе на носу: здесь каждый выживает, как может, и то, что дают эти тетки и дядьки, – наша единственная возможность существовать на ту зарплату, которую так «щедро» платит нам любимое государство!
– Но она же – одинокая пенсионерка, Антон! – пропищала я, тщетно пытаясь вырваться из цепких рук молодого человека. – Откуда у нее деньги?
– Она, между прочим, тут получает какую-никакую, а бесплатную жратву, койку и уход…
– Ага, какой-никакой, – выдавила из себя я.
– А хоть какой! – рявкнул медбрат. – Думаешь, я не знаю, кто ты такая? Без пяти минут зэчка, а все туда же – правду искать, да?
Я похолодела: откуда Антон мог узнать о том, что я рассказала только Марине? Странное дело: я ни на секунду не забывала, что Анна Евстафьева – всего лишь миф, легенда, и все же факт, что Антон Головатый в курсе ее проблем, неприятно меня поразил.
В тот момент пальцы Антона разжались, и я едва устояла на ногах.
– Будь хорошей девочкой, – сказал парень совершенно нормальным голосом, словно и не пытался минуту назад мне недвусмысленно угрожать, – и тогда мы с тобой поладим.
И снова в улыбке, которой он наградил меня напоследок, участвовали только губы, а глаза смотрели холодно и походили на серый влажный гранит, которым облицованы питерские набережные.
Когда Антон ушел, я вдруг с удивлением обнаружила у себя в руке пятидесятирублевую купюру: очевидно, он всунул ее туда перед тем, как меня отпустить. Обернувшись, я заметила Наташу. Она тут же отвернулась, но я поняла, что девушка все видела и слышала.
Потрясло меня вовсе не содержание нашей стычки с Антоном, нет: всем, кто хоть немного знаком с системой здравоохранения, известно, что деньги с пациентов берут все – от санитарки до главного врача, различаются лишь тарифы. И, естественно, как в любой системе, в этой тоже есть свои исключения, но они редки и кажутся странными не только медицинским работникам, но и многим пациентам, привыкшим давать. Любимая шутка врачей: медицина у нас бесплатная, платное только лечение.
Одним словом, сам факт произошедшего не мог меня сильно взбудоражить. Что меня действительно испугало, так это выражение лица и глаз Антона: он готов был убить меня в тот момент, я нисколько не сомневалась! Из-за полтинника, который он мог недополучить? Или есть что-то еще, чего я не знаю? Я чувствовала: медбрат наблюдает за мной очень внимательно, везде, куда бы я ни шла, меня преследовали его глаза. У меня что, первые признаки паранойи?
У себя дома – вернее, дома у Анны Евстафьевой, о чем я не устаю себе постоянно напоминать, чтобы окончательно не слиться с выдуманным персонажем, – я не находила себе места, размышляя, стоит ли рассказывать Вике, а следовательно, и Лицкявичусу о том, что случилось. В конце концов я решила ничего не говорить: Андрей Эдуардович может посчитать, что я слишком мнительна, и, чего доброго, отзовет с задания, а мне как раз сейчас становилось по-настоящему интересно.
С самого утра Марина ворвалась в коридор, зычно крича:
– Главный всех требует на летучку! Давайте-ка, пошевеливайтесь!
В нашей больнице летучки происходят регулярно. Обычно по понедельникам, но иногда случаются и экстренные. Главврач, как правило, требует присутствия всех и каждого, вплоть до уборщиц и нянечек. Мы считаем, ему просто нравится покрасоваться перед всем коллективом, напустив на себя важный вид человека, обремененного огромной ответственностью за всех нас, а потому справедливо рассчитывающего на то, что мы оценим его нечеловеческие усилия по обеспечению нас работой и зарплатой, о которых он неустанно нам напоминает. Главный врач Светлогорской больницы, насколько я уже успела понять, публичности не любил. Оно и понятно: по словам Лицкявичуса, его предшественника сняли меньше года назад с формулировкой «за злоупотребление служебным положением». Родион Петрович Самохвалов слыл человеком осторожным и старался без крайней нужды не общаться ни с кем, кроме собственного зама и заведующих отделениями.
– Не знаешь, о чем он собирается говорить? – едва поспевая за Мариной, спросила я на ходу.
– Понятия не имею, – потрясла та головой: мне показалось, что старшая медсестра полностью поглощена собственными мыслями.
Когда мы вошли в конференц-зал, там уже яблоку негде было упасть. Помещение оказалось гораздо меньше нашего и, разумеется, не было оборудовано по первому классу: несколько рядов старых стульев и кафедра на небольшом приступке – вот и все «оснащение» зала.
Самохвалов даже не взглянул в нашу сторону, и мы с Мариной, тихонько проскользнув в дверь, притулились около стенки. Оттуда нам было все прекрасно видно и слышно.
– И это должно прекратиться! – вещал между тем главный. – У нас, господа, бюджетное финансирование, и медикаментов всегда не хватает, поэтому старайтесь, чтобы за них платили пациенты. По мере возможности, разумеется, ведь никого заставлять мы не имеем права. Убеждайте людей, что у больницы нет средств на дорогие лекарства, включая снотворные и обезболивающие средства. Особенно это касается отделений хирургии, кардиологии и неврологии! – И он вперил свой орлиный взгляд в зал.
Надо сказать, Родион Петрович оказался личностью, занимающей довольно много места: высокий, под два метра ростом, и весом килограммов в сто пятьдесят, он легко подавлял окружающих своими габаритами. Голос у него, напротив, был слишком высоким и пронзительным, никак не соответствующим столь внушительным размерам.
– Заметь, – шепнула мне Марина желчно, – ни словом не обмолвился о том, что со склада пропадают препараты. А ведь мы уже тонну, наверное, служебных записок метнули ему на стол!
– А как мы станем требовать с пациентов деньги? – прошелестела в ответ я. – Да у нас же в отделении одни старики да старухи! Это же не гостиница, в конце концов! Койку предоставили бесплатно, а за обслуживание, получается, они платить должны?
– Ну, не нам с тобой порядки менять, – проговорила Марина тихо.
– И еще, – продолжал главный. – Мы уже не раз обсуждали такой момент: не стоит тянуть с выпиской. Нам не по карману держать пациентов в больнице и занимать койко-места, поэтому старайтесь отправлять их домой как можно раньше. Народ, можно сказать, штабелями складывают у входной двери, а мы никак не можем освободить места! Я слышал, что в некоторых отделениях даже занимали служебные помещения. Это никуда не годится, вот что я вам, друзья мои, скажу!
Впереди маячил обесцвеченный донельзя затылок нашей заведующей. При словах Самохвалова она нервно заерзала на своем стуле, сообразив, что речь идет и о неврологии в том числе.
После летучки, продлившейся около пятнадцати минут, мы вернулись к себе и разошлись по рабочим местам. Занимаясь обычной рутиной, я обнаружила, что всех больных, к счастью, уже распределили по палатам, которые были загружены больше, чем положено. По крайней мере никто не лежал в коридоре на сквозняке. Моя бабушка, Полина Игнатьевна, оказалась в шестой палате вместе с женщинами гораздо моложе ее. Вот и хорошо, потому что те, в случае чего, смогут помочь престарелой подруге по несчастью. В карте Полины Игнатьевны значилось, что она инсулиновый диабетик, поэтому я ввела ей инсулин, который еще до летучки Марина выцыганила со склада. Судя по тому, что сказал сегодня главный, отныне Полине Игнатьевне придется самой себя обеспечивать жизненно важным препаратом.
- Предыдущая
- 18/61
- Следующая
