Василий Блюхер. Книга 1 - Гарин Фабиан Абрамович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/73
• Следующая

— Так точно!

— Ты имеешь право вмешиваться в мои распоряжения?

— Никак нет!

— Зачем тогда подбивал рабочих на забастовку?

— Обратно надо принять Баширова.

— Тебе какое дело? — вспылил Остерман.

— Парень старательный, а за ошибку наказывать нельзя.

Остерман, выведенный из терпения спокойными ответами Василия, решил, что солдат над ним посмеивается.

— Ты мне голову не морочь. В другой раз вмешаешься — уволю и тебя.

— Никак нельзя, я георгиевский кавалер.

— Плевать я хочу на твои кресты. Ты этими железками на фронте щеголяй, а на заводе я хозяин!

— Мне их дали за то, что я вашу жизнь защищал.

— Нет, вы поглядите на моего защитника, — цинично воскликнул Остерман так громко, что сидевшие в конторе служащие вздрогнули.

— Чему удивляетесь? — продолжал все так же спокойно Василий. — Пока вы тут деньгу зашибали, русский солдат кровью истекал. Вам бы мою израненную спину — другим языком говорили бы.

— Убирайся вон! — закричал Остерман. — Получай расчет! Вон отсюда!

— Пожалеете, хозяин.

— Вон! — не унимался Остерман. — Вызвать полицию!

— Не кричите, вас ведь не режут. Работу я себе найду, а вот вас не забуду. Придет праздник на нашу улицу, вспомните слова солдата, да поздно будет.

Василий повернулся, словно ему скомандовали: «Кругом арш!» — и вышел твердым шагом на улицу.

«Так, — сказал он самому себе, — и с Казанью покончено. Поехать, что ли, в Нижний или в Самару? В Самаре, говорят, большой Трубочный завод, рабочих тысяч сорок, а то и пятьдесят. А долго я буду колесить по России? Питер, Москва, Казань, Самара… Какой путешественник выискался!»

На завод Василий не вернулся, а пошел домой и рассказал обо всем Нагорному.

— Сожалею, что так печально закончилось, — признался Нагорный, — а угроза Остермана абсолютно никакого значения не имеет. Вот я для полиции личность не новая, а к тебе они придраться не могут.

Вечером пришел Кривочуб. Посоветовавшись втроем, они пришли к решению, что всему заводу бастовать нет смысла.

— Нас мало, — доказывал Анисим, — забастовка ста человек не даст эффекта. Было бы пятьсот — другой разговор. Я за то, чтобы Василий поехал в Самару. Дойдет до пристани, сядет на пароход — и вниз по Волге. Денег-то тебе хватит? — обратился он к Василию.

— Завтра получка, обойдусь.

На другой день Василий попрощался с Нагорным и Кривочубом. Долго думал, идти ли в госпиталь проститься с Клавдией, и уж было собрался, но, когда вышел на улицу, передумал. Бросив взгляд на домик, в котором жила Клавдия, он зашагал к пристани.

Пароход «Советник» готовился к отходу. Василий успел купить билет и прошел по мостику на палубу. Приметив на корме простой народ, он направился туда. Команда хлопотала, готовясь к отвалу. Из камбуза доносился запах щей. Найдя для себя местечко, Василий положил на деревянный настил шинель, прилег и задумался. Ехал он в незнакомый город, не зная, что его ждет. Нагорный рассказывал, что Самара лет двадцать назад была вдвое меньше Казани, а сейчас понаехало много народу из уездных городишек и деревень, и населения теперь не меньше двухсот тысяч. На одном Трубочном заводе в сто пятьдесят раз больше рабочих, чем в гранатной мастерской Остермана. Хоть десять лет проработай, и то всех не узнаешь.

Пароход прокричал хриплым гудком и отошел от пристани.

Василий оторвался от своих мыслей и осмотрелся. Неподалеку от него сидели на мешках полуобнаженные татары, изнемогая от жажды. Он знал их по Казани: добродушные и тихие, они не пили водки, не любили драк и робели, когда муэдзин звал их с минарета к вечерней молитве. Жена какого-то матроса, заткнув подол юбки за пояс, полоскала в корыте белье команды. На тумбе сидел в потертом зипуне, мятом картузе и в новых лаптях мужчина лет тридцати пяти. На загоревшем от солнца лице пробивалась рыжая щетина, и Василий сразу дал ему кличку Рыжик.

Когда пароход вышел на середину реки, Рыжик извлек из мешка балалайку и, ловко перебирая пальцами, заиграл вальс. Отовсюду сбежались любопытные слушатели. Свыше получаса он забавлял слушателей, потом пискливым голоском крикнул:

— Дай вам бог, господа, доброго здоровья, а мне тоже не умирать, — и протянул свой помятый картуз. Со всех сторон посыпались медяки.

Василий поднялся, подошел к борту. По обе стороны тянулись пустынные берега, лишь мелкая заросль — остаток некогда вековых лесов, безжалостно вырубленных лесозаводчиками. Чем ближе к местам, где Кама впадает в Волгу, тем заметнее менялся пейзаж. Вот возник косогор, по которому сползает к реке слобода. На откосе стоит церковь, глубокий лог отделяет от слободы несколько домиков и погост, кое-где видны садики.

К вечеру волжская гладь остекленела, лишь изредка осетр или белуга, играя, разводили по воде большие круги. Берега припали к реке. Кругом видать на десятки верст, даль окуталась прозрачной дымкой, и на востоке чудятся высокие горы.

За холмом догорал закат. С окрестных полей и лугов донесся свежий ветерок, пропитанный запахом сена. Где-то на берегу скрипел коростель. На реке маячили рыбачьи лодки.

Облокотившись о перила, Василий смотрел вдаль. Спокойное небо, раскрасневшееся у закатного края, темная зелень берегов, тихая волна и бедные селения на высоких холмах умиротворяли душу, звали к покою. Но Василию захотелось, чтобы эта зеркальная тишина дрогнула, возмутилась, разбилась. Никогда он не смирится, наоборот, его душа еще больше ожесточится в борьбе с теми, кто отнимает у него право на труд.

В сумерках пароход подвалил к небольшой конторке. У деревьев стояли две тележки. Никто из пассажиров не сошел на берег. От конторки наверх тянулась в темноту деревянная лестница без перил. На горе — одинокий тусклый фонарь с суетящимися вокруг него бабочками и жучками. И вдруг в тишине отчетливо послышался стук пролеточных колес о булыжник. «Вот сойду сейчас на берег, — подумал он, — и пойду в ночь куда глаза глядят». Но пока он нерешительно размышлял — пароход отшвартовался. За бортом потянулись каменные обрывы, на дне которых светились огоньки. Жизнь на пароходе постепенно замерла. Матросская жена, давно развесив белье, ушла в кубрик. Рыжик куда-то запропастился.

На рассвете солнце поднялось, и по голубому безоблачному небу побежали багряные стрелы. Мерно рассекая неподвижную волжскую воду, пароход оставлял за кормой пенящиеся усы. Вот Волга сделала крутую излучину, и вода зачернела темными пятнами разводьев. По высокому правому берегу, покато спускающемуся к воде, необозримо потянулись леса, а на левом неподвижно лежали приземистые коробки — склады, паровая мельница, амбары.

Василию казалось, что он видит не только берега, а весь мир. Вот на склоне горы возникла пещера, да такая широкая, что в нее можно проникнуть без труда. Под пещерой бассейн, и в него бежит вода, а над пещерой часовня.

Чем ближе к Самаре, тем выше взбегают берега. Среди сосен и елей появилась темно-зеленая пихта, красавица сибирских лесов, любящая и приволжские степи. Ее сразу отличишь от других деревьев: густая, взлетевшая стрелою ввысь, она чем-то напоминает южный кипарис.

— Чьи это леса? — услышал Василий голос какого-то мужчины в соломенной шляпе.

— Удельные, — ответил другой, — потому и стоят они, а то бы купец давно до них добрался и живо по Волге сплавил. Плохо только мужику от удела — уж больно он его со всех сторон жмет.

Широко разлила Волга свои воды. Широко разлилась Россия в своих берегах: купец торговал, мужик смотрел скорбным взглядом на чужую землю, рабочий голодал. А сейчас реки людской крови растеклись по русской земле — шла жестокая война.

В Самару прибыли в полдень. На пристани торговцы, маклеры, грузчики. Все горланят, суетятся. Тут же и господа в мундирах и сюртуках, дамы в длинных платьях, стянутых в талии, в широкополых шляпах, купцы в картузах. У пристани сонно дремлют лошаденки извозчиков. В лопухах роются свиньи, на мостиках, повисших над водой, стоят бабы, задрав подолы юбок выше колен, и бьют вальками прополосканное белье. Примостившись на полусгнивших сваях, ребята ловят раков. И над всем несется церковный гул — звонари бьют во все колокола.

• Предыдущая
• 20/73
• Следующая